Блоссом и Стивен продали загородную усадьбу в 2004 году. Смысла держать ее больше не осталось. Продали и тех самых пони, подаренных детям на Рождество. А Блоссом-то надеялась, что дом станет их фамильным имением и перейдет к Треско, а после – к его детям и внукам. Но их первенец жил с девушкой в ужасном, желтого кирпича доме на два хозяина в Херфорде и зарабатывал организацией праздников. Ни он, ни его подружка – славная, толковая девушка с короткой стрижкой и большими ладонями – совершенно не собирались заправлять поместьем. В итоге семья Блоссом прожила в усадьбе, купленной за сущие гроши – еще бы, в таком-то виде – и в конце концов ставшей просто домом, двадцать лет. Ей даже не жаль было расставаться с новым прудом для карпов. Несмотря на опасения, покупатель нашелся быстро. Кто-то из Сити. Зарабатывавший кучу денег партнер на рынке ценных бумаг, отец троих детей. Точь-в-точь зеркальное отражение ее мужа образца двадцатилетней давности. Интересно, подумала Блоссом, партнера на рынке ценных бумаг тоже потащат в суд по обвинению в преступной практике и навсегда отстранят от работы в Сити? А Стивен легко отделался.
Ему повезло. В отличие от других, он избегнул уголовного суда и взятия под стражу. Пережил суровое порицание. Разумеется, это ужасно – услышать, что ты никогда не сможешь работать в Сити, но в его возрасте многие решали отойти от дел. Она понимала, что это позор, но подробностей того, что сделал муж, не знала. Пришлось расспросить Джоша: они сели и подробно обговорили случившееся, то и дело восклицая «погоди-ка!» и «думаю, дело вот в чем…» Джош получил диплом юриста, отучился на помощника барристера, стажировался в фирме «Бауэрс Дженкинс» в Сити и наконец занялся собственной карьерой. Он живо, как щенок на дрессуре, принялся растолковывать суть дела, лишь на полпути спохватившись, что говорит о собственном дяде. Подобрался и решил не сгущать краски. Хорошо, что у Блоссом есть Джош. Он попытался объяснить ей то, чего Стивен в жизни бы не стал.
Они оставили в доме большую часть обстановки. Она слышала, что торговец вторичными ценными бумагами летом пускал по воскресеньям посетителей. Большинство экспонатов были построены или куплены Блоссом и оставлены на месте, поскольку перемещению не подлежали. Вот что называется «наследием», думала она. Семья переехала в Лондон. Теперь остались она со Стивеном, Тревор, да Томас наезжал на каникулы из Кардиффа, где учился в университете, так что большего, нежели элегантный особняк с лепниной у сквера в Клэпхеме, им и не требовалось. Вполне разумное вложение, к тому же есть бывший каретный сарай, где может поселиться Тамара, если решит вернуться домой. И сорок квадратных футов сада. Они забрали самые ценные картины, в частности Гверчино [50], а также меньше четверти того, что Блоссом про себя звала «барахлом»: полдюжины турецких ковров, два небольших буфета, несколько кресел и кроватей, столики. Кое-что пришлось докупить: обеденный стол и стулья. Вряд ли они когда-либо вновь соберутся числом двадцать человек за столом розового дерева. Чем теперь занимать свои дни, Блоссом понятия не имела.
После долгого периода мрачного молчания Стивен пристрастился к утренним прогулкам. На прикроватном столике появились книги с характерными наклейками: так она узнала, что муж записался в Центральную библиотеку. Она предполагала, что иногда он долго ходит пешком: то по клэпхемскому парку, то от Слоун-сквер вдоль ветки метро Дистрикт-лайн до самого Ричмонд-парка. О его маршрутах можно было догадаться по ботинкам: в пыли или в нашлепках грязи, они валялись у кухонной двери.
И книги он читал довольно странные. Поначалу исторические: толстые тома, выбранные наугад, бессистемно: жизнеописания Наполеона, история Столетней войны и исследования причин упадка Римской империи. Но потом она с удивлением обнаружила книги по восточным мистическим практикам. Вскоре Стивен перешел исключительно на буддизм: сперва основы религии, потом жизнеописания самого Будды. На прикроватном столике стали появляться издания, каких, она была готова поклясться, не найти не то что в Центральной библиотеке, но и в обычном книжном. На обложках красовались разноцветные мандалы и обещания просветления за сорок шагов, а внутри переплетенных вручную томиков – безвкусный компьютерный шрифт. Как-то раз она нашла тетрадь в черном переплете. На первой странице аккуратным, убористым и разборчивым почерком Стивена было написано: «Книга неудачника», а на следующей – «Я считаю себя неудачником. Я должен научиться с этим жить, вдыхать неудачу как воздух. Неудача – мой священный (зчркнт) дар самому себе».
– Не находишь, что дядя Стивен изменился? – как-то за воскресным обедом спросила она Джоша.
(Пока муж шел по пути просветления, она совершенствовала кулинарные навыки: на юго-западе Лондона дичи было негусто.) Джош согласился, что дядя не такой, как прежде. Она решила не мешать Стивену искать хипповскую нирвану. Полагая, что регулярный доход от сдачи квартиры в Кенсингтоне и разумные инвестиции капитала (Джош проверил: риски минимальны) могут приободрить его; а Будда подсобит.
– Как бы то ни было, – признавалась она Тамаре по телефону, – никаких медитаций и ретритов. Я на земле уже не то что на корточках – по-турецки сидеть не смогу.
– Моя соседка ездила на ретрит. В Таиланд, – через тысячи миль ответила дочь. – Спали на соломенных тюфяках и деревянных подушках, вставали в четыре и начинали медитировать. Она сказала, что было потрясающе.
– Ну, твой отец не… – начала Блоссом, но, честно говоря, не могла ни за что ручаться. И решила: мужу еще есть чем удивить ее спустя тридцать лет, и это, наверное, хорошо.
На самом деле в то утро ему вовсе незачем было ехать на автобусе. Компания предоставила водителя (или сказала, что предоставит), чтобы тот отвозил Хью на утренние репетиции. Несколько дней он так и ездил. Но потом с печальной и обескураженной улыбкой заявил, что больше не нужно. Би-би-си снимало свою версию «Крошки Доррит», и он был звездой проекта. Как ни странно, с утра ему требовались не удобный салон авто и разговоры с услужливым шофером, а прогулка быстрым шагом и молчаливые толпы общественного транспорта. Так лучше работается, объяснил он Карле. В транспорте Хью не узнавали. Надев бейсболку, он наблюдал за счастливыми молодыми людьми: в 2005 году они выглядели точно так же, как в 1855-м. В то утро он просто крикнул, что опаздывает, увидимся вечером, и с шумом хлопнул дверью. Обычно к этому прибавлялось «люблю тебя», но сказал ли он это в то утро? День выдался чудесный. Перед внутренним взором Карлы с тех пор будет стоять картина: ее крохотный красавец муж, надвинув на лицо бейсболку, растворяется в ярком свете погожего утра. Его лицо: необычной, треугольной, как у птицы тупика, формы глаза, не веселые и не грустные. Она видела, как он садится в автобус на необъяснимо многолюдной Кингс-Кросс, всматриваясь в интересные лица лондонцев.
Джош узнал о случившемся на своем рабочем месте в Сити. Читал сайт о знаменитостях, которыми немного интересовался; вбив в гугл дядино имя, обнаружил, что среди погибших числится актер Хью Спинстер. Отчего-то он тут же понял: больше никто из семьи пока не в курсе. Через двадцать минут назначена встреча с клиентом, бумаги уже приготовлены и ждут в папке на столе. Вряд ли даже в юридической конторе на такое посмотрят косо. И первым делом он набрал номер Треско: кузен был дома – организаторы праздников не работают с девяти до пяти (с восьми до восьми, грустно поправлял Джош). На заднем плане слышались голоса младенца и двух малышей.
– О господи… – вымолвил тот. – Мама знает?
Томас показывал квартиру в новом жилом массиве в Кенсингтоне и отвечал деловито и сухо. В конце концов Джош пообещал:
– Я сам поговорю с тетей Блоссом. Вряд ли она в курсе. Я сам только что в Интернете прочел.
– Если в газете не написано, точно не знает, – сказал брат. – Мне пора. Ты со своим папой говорил?
Этого Джош не делал.
– Слышала? – произнесла Блоссом недрогнувшим голосом. – Мне звонил Джош. В Интернете прочел.
– По радио только что объявили, – ответила Лавиния. – Оно было включено. Я на работе. Не знаю – но я тут же почувствовала, что Хью… боже, Блоссом, будто во Вселенной образовалась дыра…
– О нем хорошо говорили? – спросила Блоссом.
– На том месте, где был Хью, теперь пусто. Хорошо? Не думаю, что им до таких… – сбивчиво говорила Лавиния.
– Он не мучился. Я уверена, что нет.
– Он хотел большой старый дом за городом. Тропинка между лужайками и вишней. Так и вижу. А теперь он навечно останется молодым.
– Перестань… – Блоссом не собиралась вникать.
– Я его много лет не видела, – причитала Лавиния. – Ох, Блоссом. Я ходила к нему – пять лет назад, перед рождением Расселла. Еще хотела сказать ему, но потом поняла: нет смысла. Так что пошла наверх, приняла у него ванну, спустилась чистая и ушла.
– Просто поезжай домой на такси, – посоветовала сестра. – Для воспоминаний у нас еще будет достаточно времени.
Когда новость услышал Шариф, он обернулся к жене и неловко положил руку ей на плечо – чего за ним никогда не водилось. Он хотел сжать ее ладонь своей. В гостиной шел выпуск новостей. Непривычная к такому обращению, Назия повернулась и посмотрела на него. Лицо ее было обеспокоенным, но поначалу она не осознала, как близко к ним случившееся. И сообразила, лишь взглянув в широко распахнутые глаза мужа.
– Хью Спинстер, – повторила она.
– Видел, как он вышел из дома сегодня днем. Просто вышел и сел в кресло, сидел и не двигался. Подумал еще: все ли с ним в порядке? – Шариф поднялся. – Как бы то ни было, я должен сказать. Я пошел туда.
– А что ты скажешь?
– Не знаю. – Он потянулся, погладил жену по руке и наконец взял ее ладонь в свою и легонько пожал. Потом поднялся. – Что-нибудь да скажу. Его не следует оставлять одного.
– Это его убьет, – вздохнула Назия. – Просто убьет. Ему почти девяносто.