Они прекрасно жили на жалованье Шарифа. И сперва робко и недоверчиво, а потом все увереннее, начали тратить деньги. Купили телевизор, потом видеомагнитофон, чуть погодя – другой, более современный; много лет Шариф будет утверждать, что технология «Бетамакс» – лучшая в мире. Дом в Хиллсборо мог похвастаться идеальной кухней и двумя идеальными ванными комнатами: все в них заменили на блестящее и новое; установили каскадный душ и биде. К этому времени у Назии был опыт ремонта восьми кухонь и восьми ванных в Уинкобанке; она уже знала, где подешевле купить, каких ошибок можно избежать. Микроволновка, садовая печь для барбекю, большой американский холодильник, решетка для гриля и отдельный духовой шкаф. Новая кровать и игровая площадка для Аиши и мальчиков, переделанная из чердака.
Беспрестанно тратились деньги – и неукоснительно росли манчестерские вложения. Она покупала себе и Шарифу новое зимнее пальто каждое первое сентября. И ковер – прекрасный и большой, в магазине восточных ковров. В Дакке Назия отдала бы за такой в двадцать раз меньше, но ей было все равно. Однажды она отвела мальчиков в их любимое заведение, «Походная кухня дяди Сэма», где подавали бургеры размером с их голову и «картошечку фри». А потом они вместе прогулялись по Экклсол-роуд. Назия так и не смогла выбросить из головы правило своего свекра: не переедай, но, если случилось съесть больше, чем надо, пройдись вокруг озера Даммонди разок-другой. Тут озера не было, так что они гуляли по Экклсол-роуд, и там, в витрине галереи Филипа Фрэнсиса, она увидела картину, в которую просто влюбилась. Залитая солнцем комната, а в ней – деревянный стул, на спинке которого висит серо-пурпурная шаль. Видно, что стены толстые, окно – маленькое, а снаружи жара. Она стояла у витрины до тех пор, пока мальчики не запросились дальше. На следующий день, надев лучшее платье, она убедила Шарифа пойти с ней туда прямо с работы, чтобы он тоже был одет, как подобает. Они никогда прежде не бывали в галерее, где экспонаты продавались. Расспросив о картине, они узнали кое-что об авторе, осведомились о цене, уплатили. К их сожалению, выяснилось, что забрать покупку можно будет лишь через две недели, когда закончится выставка. Но, пока они ждали, Назия поняла: она думает о картине каждый день. Лишь три месяца назад она закончила ремонт, и, по счастью, полотно идеально вписывалось в интерьер гостиной.
Поскольку Салли очень помогла им с домами в Уинкобанке: она торговалась и выясняла, сколько можно просить, – не было смысла притворяться, что она не знает, откуда у них берутся деньги. «О, новая прическа, – небрежно замечала она». Или: «Хотелось бы мне тоже менять диваны как перчатки. Увы, все уходит на одежду детям, арахисовую пасту и тому подобные интересные вещи». На самом деле прическу Назия не меняла, а диван Салли заметила лишь через полтора года: отличный, из магазина «Джи план», цвета овсяных хлопьев и страшно удобный, но уж точно не новый.
Однажды она приехала в Хиллсборо и сидела с ними на кухне, когда зазвонил телефон, что само по себе случалось нередко. Назия взяла трубку – и заговорила с другой частью света.
– Это госпожа Шарифулла?
– Да-да, я слушаю.
Незнакомый голос сообщил:
– Я Самир Хондкар. Сосед родителей Шарифа в Данмонди.
– С Долли что-то случилось? – спросила Назия.
Она так и не смогла понять, почему ей пришло в голову именно это. Списала это на присутствие Салли Моттишхед. С Долли все в порядке, сказал Самир, но она не в состоянии позвонить сама, поэтому попросила его об услуге.
Внезапно и скоропостижно умерла мать Шарифа.
– Как и отец, – сказала Назия.
И все. Она положила трубку, и страна, в которой она родилась, осталась далеко позади.
– Ты говорила с Бангладеш? – спросила Салли. И прошла за ней в коридор с чашкой кофе в руках. – Наверное, часто созваниваетесь. Уигги бы удар хватил. Однажды, когда я позвонила в Лондон до шести – вечером же дешевле, – она будто с цепи сорвалась.
Назия не обратила на ее слова никакого внимания.
– Что-то случилось? – наконец спросила гостья.
Через пять минут Назия согласилась, что лучше не звонить Шарифу, а приехать к нему на работу и сообщить новость о смерти матери лично. Порой Салли мыслила удивительно трезво и рационально. Она же нашла факультет и кабинет секретаря, миссис Ады Браунинг. Помощница Ады отвела Назию во внутренний кабинетик и принесла им с Салли по чашке чаю, а сама секретарь отправилась за Шарифом, который проводил лекцию. Вернувшись в аудиторию через несколько минут, она сообщила студентам, что профессор Шарифулла получил печальное известие и лекция отменяется. То, как они ринулись к выходу, возмутило Аду Браунинг. Нет, непременно надо поинтересоваться у этого Десмонда Бейкера, вечного зачинщика, понравится ли ему, если все примутся радостно вопить и распевать грубые песенки, когда умрет его мать.
Зря, конечно, Салли привезла Назию на факультет – ведь обратно ей пришлось везти обоих. Шариф мог сесть на заднее сиденье вместе с женой, как будто они ехали с шофером, но он крайне неловко проявил любезность: начал спрашивать, как у Мартина в этом году со студентами. Он слышал, что язык мало где теперь требуется. Лишь приехав домой, поблагодарив и отпустив Салли, предварительно согласившись с ее великодушным предложением взять к себе близнецов на время отъезда в Бангладеш, они смогли поговорить. И весьма результативно: требовалось принять решение до окончания занятий в школе.
– Нужно забрать Долли с собой, – спокойно сказал Шариф. – Что ей теперь делать в Дакке? Я думал, мама еще поживет.
– Ей всего двадцать, – заметила Назия. – Долли – двадцать! Подумать только.
– Она вполне может доучиться в здешнем университете.
– Там же с ней кто-то есть? – спросила Назия.
– Надо позвонить Саму Хондкару, – рассудительно сказал Шариф. – Хирург, у него еще коллекция бабочек. И сын по имени Саму – толстенький такой мальчик. Наверное, она с ними. Очень хорошо, что он взял на себя смелость позвонить. Непростое это дело.
– С чужими… – изумленно произнесла Назия. Она не помнила никаких Хондкаров и коллекций бабочек. На мгновение перед ее внутренним взором предстал человек, вокруг головы которого порхали бабочки, а среди них – толстенький крылатый амурчик. – Мы тут, а Бина в Кардиффе. Ей-то кто скажет?
– Я прямо сейчас позвоню ей, – ответил Шариф. – Помнишь, автоответчик мигал? Наверное, она или Тинку уже пытались с нами связаться. А потом поеду в туристическое агентство и закажу нам всем четверым – нам с тобой и Бине с Тинку – билеты до Дакки. Так, Аиша… Как думаешь, брать ее с собой? На похороны мы, скорее всего, не успеем, но всегда ведь есть чем заняться.
В тот вечер Назия пришла в спальню Аиши и сказала ей про бедную нани. Это случилось внезапно, объяснила она: для нани так было лучше. Она была очень, очень грустная после исчезновения дяди Рафика. (Аише теперь было всего на два года меньше, чем дяде, когда он исчез. Вернее, его убили. Пусть дети знают правду.) Жаль – теперь бабушка никогда не узнает, где ее сын, не сможет похоронить его. Она очень грустила и после смерти нана, а теперь и для нее все кончено. Завтра они все поедут в Дакку. И Аиша тоже.
– Мама, а во сколько это случилось? В какое время? Вчера?
– Почему ты спрашиваешь?
– Просто хочу знать, что я делала, когда это случилось. Она была в доме?
– А ты его помнишь? Дом в Дакке?
– Конечно, помню. Мне восемь лет было, когда мы сюда уехали. А Раджа и Омит с нами?
– Думаю, они слишком маленькие, – сказала Назия. Взяла в руки пластмассового зеленоволосого тролля, повертела его и положила на подушку. – Я поговорила с миссис Моттишхед, и она была столь любезна, что согласилась их забрать…
– Мама… Послушай. Не оставляй их у Моттишхедов. Ты не знаешь, что делаешь.
Назия уставилась на нее:
– Это еще что? Не драматизируй, пожалуйста. Неважно, общаетесь вы с Самантой или нет. Миссис Моттишхед нас очень выручает.
– Не надо! – взмолилась дочь.
Это случилось только вчера, едва не сказала Аиша. Но мама думала, что все любят ее дочку. Слишком много придется объяснять. Мама даже не заметила пластыря на ее безымянном пальце.
По утрам мама высаживала ее в начале Дарвин-лейн. Подвозить прямо к воротам не было нужды, да еще увидят – подумают, что ее балуют. Почти все прочие ехали в школу на автобусе. Лил дождь, и под пологом деревьев, обрамлявших дорогу, было премерзко: и крупные капли плюхались на зонт Аиши, точно палочки били по барабану. Впереди шли какие-то младшеклассники, а прямо за ними – трое; она узнала их. И замедлила шаг, но отчего-то Саманта Моттишхед знала, что она тут. С ней были Элисон и Кэти. Когда-то бывшие ее подругами. Вернее, продолжавшие ими быть, – некоторые дружбы превращаются в сущий ад. Они остановились и стали ждать, пока Аиша поравняется с ними.
– Сегодня днем, – сказала Саманта Моттишхед хриплым от возбуждения голосом.
Ее жуткое лицо озарилось предвкушением задуманного. Очки с толстенными стеклами от дальнозоркости закрывали пол-лица; в них ее почти бесцветные блеклые глаза на плоском бледном лице казались огромными, как у рыбы, живущей в вечной темноте на большой глубине. Прочие матери жалели Саманту из-за ее наружности: черные волосы с пробором точно посередине черепа, с облачком секущихся кончиков сантиметров на шестьдесят ниже. Она не стриглась пять лет. По мнению Аиши, Саманта считала, что волосы наделяют ее способностями к магии.
– Это случится сегодня днем. Наступила среда. Ко мне приходит сила.
Видела ли она лица подруг, когда они все вместе шли сквозь ливень и тени деревьев в аккуратный садик, а потом и в довольно стандартные тихие школьные интерьеры с задернутыми гардинами? Что думала Саманта Моттишхед о своих «силах», о которых вещала, срываясь на звериный протяжный вопль? Верила ли в них сама? Она заговорила о «способностях» уже много месяцев назад, может уже год, и когда «у меня есть