их, но мужчина обернулся – и оказался вовсе не Мафузом.
Их имена – Мафуза и Садии – не произносились вслух. Десять лет назад, когда умер отец, им сообщили. Но не получили ответа. Все-все утверждали, что Мафуз улетел в Лондон и носу не покажет в Бангладеш, иначе не успеет доехать до дома – его тут же схватят и отправят в тюрьму. Потому-то, должно быть, в семьдесят пятом ни он, ни Садия так и не появились на похоронах отца. Однако Шарифу было ясно: в Бангладеш все очень поменялось. Друг Бенгальцев убит, он обещал, что бесправные обретут права; и теперь – ни свободы, ни выборов, а во главе государства стоит генерал, который примет Мафуза и ему подобных с распростертыми объятиями. Сидя на месте 12F под колпачком лампы для чтения, Шариф мрачно размышлял над этим, пока его родные спали.
И вот наконец они на месте. Выстроились в очередь у стойки паспортного контроля: Бина держит за руку Раджу, Назия – Омита, и в толпе в зале ожидания слушают, как он отвечает на множество вопросов, уважительно реагирует на «салам» офицера и его осторожное, но жесткое «сочувствую» после того, как озвучена цель прилета. Грязный зал, тусклое освещение – точно все вокруг затянуло бурой пленкой. Усиленный громкоговорителем голос исказился и затрещал, а потом и вовсе затих. Ветхое здание аэропорта впускало в себя запах влажной земли, точно он заползал в невидимые трещины. Шарифу, Бине и Назие запах был знаком, а Раджа даже зажал нос. Его брат-близнец решил, что это очень забавно, и повторил жест; запах был не то чтобы неприятный – скорее, непривычный. Шариф увидел грязную кайму на манжетах сотрудника паспортного контроля и едва сдержался, чтобы не отстраниться.
Принесли багаж и принялись его обыскивать. В небольшие чемоданы упаковали главным образом белые траурные одежды. Конфисковали книгу, которую привез Тинку. Ничего опасного, дурацкий бульварный романчик, однако на обложке красовалась девица в купальнике и с пистолетом. Внимание служащих привлекли туалетные принадлежности обеих взрослых женщин и Аиши: в какой-то момент Тинку уже был готов сердито выступить вперед, однако Шариф удержал его. Не следует мешать этим людям – встречай их с радостным, улыбающимся лицом и слушайся. Наблюдая, как они роются грязными руками в белых сари его жены, Шариф поклялся не уезжать без младшей сестры, Долли. Она такого не заслуживает.
Наконец все семеро высыпали из аэропорта в раскаленную Дакку. Им потребовалось два такси; Тинку с Биной забрали Аишу с собой, чтобы родители могли сосредоточиться на близнецах. Мудрое решение: через полчаса дорожное движение, и без того медленное и неторопливое, окончательно застопорилось. Воздух пропитался черным дымом выхлопов. Шарифу пришлось закрыть окна, когда оказалось, что выхлопные трубы автобуса, осыпающегося струпьями краски и зияющего ржавыми проплешинами, направлены прямо на их машину.
– Что случилось? – спросил Шариф.
– Авария, наверное, брат, – сказал водитель. – Вечно эти аварии. А иной день и стачки – не выйдешь, и день теряется. Забастовка, большая забастовка. Стачки! Вы что, не местные? Вечно город у них в заложниках. Каждую неделю, а то и по два раза. А иногда весь город встает из-за одной-единственной аварии. Взгляните только!
– И ничего нельзя сделать?
Таксист развел руками: мол, нет. На заднем сиденье царила жара. Раджа театрально обмахивался рукой; напрягался, а потом снова плюхался на сиденье. Омит смотрел на него с интересом. Шариф знал, что скоро мальчик начнет повторять все за братом. У обочины дороги стоял знак, который…
– Этот знак, он на бенгальском. Что случилось?
– А на каком же он должен быть? – удивилась Назия.
– Они же были на английском, – сказал Шариф. – Разве нет?
Автомобиль не двигался с места. Где-то, метрах в тридцати, так же застряло такси с Тинку, Биной и Аишей. Внутри стояли невыносимая духота и удушающий запах выхлопных газов.
– Омит хочет в туалет, мам, – сообщил Раджа.
– Омит хочет быть хорошим мальчиком и совсем чуть-чуть подождать, – отозвалась Назия с видимым раздражением. – Зря это он, конечно.
– Что? Муссолини?
– Раджа просто озвучивает то, что, как думает, нужно его сатрапу, и тут же, не успеешь оглянуться, Омит подтверждает это.
– Я хочу в туалет, мам, – сказал Омит.
– Как по заказу, – прокомментировал Шариф. – Но, знаете, есть странные мистические факты про близнецов. Кто сказал, что желание сатрапа помочиться не передалось его генетически ближнему с помощью телепатии?
– Я хочу в туалет, мам, – повторил Омит.
– Нет, ну так нельзя, – сказала Назия. – Это даже уже несмешно: Раджа отдает приказы под видом предложений, и сатрап повинуется. Их нужно отвлечь. Раджа, Омит, послушайте! Оглянитесь вокруг и увидите вы вдруг – начинается на «м»…
– Машина! – воскликнул Раджа. – Мам, я хочу в туалет.
– Твоя очередь, Омит! – скомандовал Шариф. – О, трогаемся.
Водитель завел мотор, и автомобиль со стоном и скрипом тронулся, но, не проехав и нескольких десятков сантиметров, снова замер. Мотор опять затих.
– Омит, твоя очередь, – повторил отец.
– Оглянитесь вокруг и… – начал мальчик. – И… не знаю. – Раджа повернулся к брату и что-то прошептал ему на ухо. – И увидите вы вдруг, начинается на «г».
– Грузовик! – немедленно откликнулся Раджа.
– Не считается, – ответила Назия.
Она всегда была поборницей справедливости: хотите накормить четырнадцать человек из одной тарелки – смело обращайтесь к ней.
– Плохо дело, – вздохнул таксист. – Такое может затянуться на весь день.
– А куда же смотрит полиция? – удивилась Назия.
– Полиция… – бесцветным голосом повторил таксист, отмахнувшись от ответа.
– Я правда хочу в туалет, мам, – сказал Омит.
– Он хочет, да, – подтвердил Раджа.
– Сейчас никак! – резко ответила Назия. – Придется подождать.
Вокруг расстилалась страна, давшая им жизнь. Шариф пытался особенно не думать о ней. Старый нищий бродил вдоль застывших автомобилей: сгорбившись, держась за посох; голова замотана грязной белой тряпицей, руки толщиной с карандаш, налитые кровью глаза устало принимают отказ. Ржавые полосы на боках автобуса; загаженный выхлопами воздух; дорожные обозначения по-бенгальски на щитах, уже испещренных вмятинами и пятнами на выведенных краской буквах. Это молодая страна, твердил себе Шариф, просто должно пройти время. Он ведь смотрел на такое много лет и не считал чем-то из ряда вон. Просто привык к аккуратным улицам Лоджмура и Хиллсборо и нарядным окрестностям инженерного факультета Шеффилдского университета. Там-то на тебя посмотрят косо, случись тебе выбросить на асфальт смятую бумажку. Как-то он видел даму, выгуливающую своего пса: она подобрала с земли нечто – вероятно, экскременты – и убрала в пакет, вместо того чтобы загрязнять окружающую среду. А ведь в Англии Шеффилд даже не считался красивым городом!
– Если мальчики хотят пописать, – сказал он, – отчего же нет. Все равно мы так долго будем стоять. И всем все равно.
– Я не хочу писать, – сообщил Раджа. – Это Омит хочет.
– Если твой брат хочет, ты уж тоже постарайся, – рассудительно посоветовал отец. – Водитель больше останавливаться не будет. Это единственный шанс.
– Только не на двери такси, – поспешил ввернуть тот.
– Ну что вы! – заверил Шариф и, демонстрируя известное презрение к стране, его породившей, вывел помочиться сперва Сеньора Команданте, а потом Сельского Пролетария. В конце концов, Команданте-то в туалет хотел. Благодаря выбоине, зияющей на дороге, это с легкостью можно было сделать так, чтобы ни одно покрашенное покрытие не пострадало. Над их головами пассажиры автобуса с отсутствующей решеткой радиатора с интересом наблюдали за происходящим. Мгновение Шариф раздумывал, не отлить ли и самому, чтобы пассажирам автобуса не скучно было. С тех пор как мальчишки заговорили, им ежедневно присваивались новые прозвища: Цезарь, Муссолини, Субхас Чандра Бос [68], Миссис Тэтчер, Полковник Реджинальд Дайер [69], Последний Вице-король Индии, Управляющий, Заминдар-с-хлыстом, Неизвестный Солдат, Рани Лакшмибай [70], Городской (или Сельский) Пролетарий, Прусская Армия, Бедолага Уинстон Смит [71], Бунт Палаты Общин и так далее. В один прекрасный день, замечала Назия, до них дойдет, и это здорово обогатит их лексикон и кругозор. Ну а пока можно не ждать, когда они поймут шутку. На то, чтобы затор рассосался и они наконец добрались до дома в Данмонди, потребовалось три часа. Что это была за авария, они так и не узнали.
Бина, Тинку и Аиша стояли у дома. Они явно только что отпустили водителя, и с их багажом возились мальчик-слуга и сторож. По меньшей мере полдюжины репродукторов, украшенных железными лилиями, вещали что-то по-арабски трескучим голосом. Что-то из Корана: Шариф много лет не заходил в мечеть, но Священное Писание узнал сразу.
– Это не Долли, – заявила Бина. – Долли не стала бы включать радио так, что слышно за четыре улицы.
– Когда хоронили папу, из мечети пришли два мальчика и читали из бабушкиной комнаты с открытой дверью. Если тебе надо было, ты стоял и слушал. Это было прекрасно.
– Замечательно, – сказала Назия. – А это кто устроил?
– Мама ни за что бы не… – начала Бина, и Тинку стал уговаривать ее прекратить. Похороны, в конце концов. Не для того ведь они ехали сюда аж из Англии, чтобы начинать препираться из-за церемонии прощания.
Но Шариф с содроганием понял, кто распорядился установить репродукторы, вопящие с крыши сутры. Те, кто, подобно ему, только что прилетели из Лондона и тут же оттерли Долли от подготовки похорон, убедив ее, что три дня громкого чтения Корана на весь Данмонди – то, чего хотела бы мама в честь своего упокоения. А теперь его догадка подтвердилась: в ворота вышел пухлый, лоснящийся от самодовольства Мафуз – только седее, толще и с целым рядом блестящих зубов, фальшивых, как обещания. Влажный от слюны рот выделялся в длинной густой поседевшей бороде. Широко раскинув руки, он точно хотел обнять всех. Позади него, должно быть, шла Садия: но ее голова была плотно закутана шарфом; виднелось лишь лицо. Бедняжка. Сильно постарела и так тоща, словно много лет не ела досыта. Опустив глаза, она встала поодаль. Бина и Тинку, а потом и Шариф дали себя обнять. Мафуз подошел к Назие. Она собрала вокруг себя детей и посмотрела на него так, что он лишь осторожно приобнял ее.