…нет нет только не теперь прошу нет о нет… – что нет повода думать, будто их это как-то касается. Слишком долго и слишком глубоко внутри ноги помнили, что делать при звуках стрельбы. С 1971 года. В тот день в поросших густым лесом холмах Умбрии, в сорока километрах от Ассизи, они поняли: есть то, чего им не забыть никогда.
Два дня спустя они собрали вещи и отправились в долгий путь до Рима. Все единодушно решили, что каникулы удались на славу. Спустя день после возвращения Назия отправилась к торговцу недвижимостью и расспросила о домах в Ранмуре. Должно быть, умбрийская стрельба поселила в ней жгучее желание укрыться в доме-крепости. За каменной стеной. Бюджет для этого простирался аж до восьмидесяти тысяч фунтов. Через полгода идеальный дом нашелся, и Шариф великодушно согласился на покупку. Сейчас, спустя три месяца после новоселья, дом был приведен в полный порядок. Последним штрихом стала перекраска входной двери. В синий того оттенка, что особенно нравился близнецам: точь-в-точь как полицейская униформа.
Глава тринадцатая
С того уик-энда, что Энрико Караччоло провел в обществе индийской девушки и ее семьи, прошло почти четыре месяца. С тех пор они почти не виделись, и в начале июня он вернулся работать над диссертацией в дом родителей с жалюзи, наглухо затворенными из-за жары.
Энрико пребывал в убеждении, что его работа перевернет представления о предмете. Ранний вариант был одобрен научным руководителем еще в университете Катании как весьма оригинальный синтез мыслительных моделей. Нет, он не думал, что простая магистерская работа изменит подход к теме и устроит революцию в умах политиков и ученых всего мира. Вот и подался в Кембридж, чтобы получить степень доктора философии: предполагалось, что докторская диссертация станет более подробным воплощением идей, лишь обозначенных в магистерской. В конце концов, разве не здесь Витгенштейн написал диссертацию, ставшую «Логико-философским трактатом»? И разве не изменила она лицо науки лишь тогда, когда Пьетро Страффа, итальянец, между прочим (самонадеянно подумал Энрико), указал ему на фундаментальную ошибку?
В университете настаивали, чтобы диссертация была вручена лично, да и сам Энрико не особенно доверял итальянской почте. Так что через четыре дня он вернулся в Англию с двумя копиями диссертации в ручной клади. Во время пребывания в Кембридже он попытался встретиться с ученым, который, по его представлениям, сможет лучше всего руководить написанием работы, но доктор Аль-Мактум не ответил на его записку и, когда Энрико наконец сумел до него дозвониться, показался весьма удивленным. К сожалению, встретиться с Энрико в следующие несколько дней ему не удастся.
В своей докторской Энрико применил марксистские модели к глобальным процессам в международных отношениях. В ней он отверг старые концепции «стран первого мира» и «стран третьего мира», колонизаторов и колонии, предложив взамен поделить государства на буржуазные, мелкобуржуазные, государства интеллигенции и страны пролетариата. Роль государств интеллигенции, например Швеции, заключалась в просвещении пролетарских стран (скажем, африканских государств, расположенных к югу от Сахары) до состояния, при котором конец диктатуры буржуазных (США) станет не просто возможностью, но реальностью.
В августе он дважды виделся с доктором Салапаротти, научным руководителем его магистерской диссертации. Один раз – на званом ужине у своей тетушки в загородном домике в горах, а второй – у киоска с мороженым в центре Катании. Доктор ел дынный шербет, а сам Энрико – два шарика шоколадно-малинового (оригинальное сочетание). От вкусовых пристрастий разговор переместился на то, что его работа тоже весьма оригинальна и примечательна, а будучи проработанной детально, что предполагает формат докторской диссертации, станет еще лучше. Он, Салапаротти, очень надеется, что в свое время сицилийский университет получит доктора наук из Кембриджа. На это Энрико промолчал: он думал, что судьбой ему уготовано иное.
В конце августа Энрико получил по почте результат.
И позвонил своему кембриджскому научному руководителю, доктору Аль-Мактуму, – в день, который тот согласился уделить обсуждению работы соискателя и объяснить оценку. Звонил он из кабинета доктора Салапаротти на юридическом факультете: большой комнаты с высокими потолками, на которых, жужжа, висели электровентиляторы. Окно выходило на красивый ренессансный дворик, где кучковались новоиспеченные студенты. Доктор Салапаротти сидел на краешке стола и смотрел с отвращением, приподняв уголок рта; отвращение было вызвано узколобостью светил Кембриджа, враждебно настроенных против изначального применения классических постулатов марксизма. Высоким и неровным, как у женщины, голосом доктор Аль-Мактум довел до сведения Энрико, что в своей работе он использует исторически необоснованную модель, неприменимую в условиях реального мира. К тому же многие из замечаний делались в процессе работы, во время каждой консультации по теме, и очевидно, что он не принял к сведению ни эти замечания, ни, без сомнения, то, что мировые события 1989 года означали для анализа с точки зрения марксизма. А значит, его поступление в докторантуру Кембриджа невозможно.
– Тогда каковы же возможности развития для меня? – спросил Энрико.
– Можете попытаться найти работу вне университетской науки, ну, или, во всяком случае, не в сфере международных отношений, – ответил Аль-Мактум. – Думаю, в какой-нибудь местной администрации – на должности, не связанной с выписыванием директив.
Когда он положил трубку, доктор Салапаротти молча вручил ему письмо. В нем сообщали, что в конце октября в Лондоне состоится конференция на тему «Новая Европа „после коммунизма“», и предлагали потенциальным участникам – специалистам в области международных отношений – присылать свои работы.
Энрико понял, что нельзя и помыслить о лучшей возможности познакомить важное ученое сообщество с его гениальными идеями и поискать желающих пригласить его защищать докторскую. И отправил заявку и синопсис работы, подписавшись, по наущению доктора Салапаротти и с его разрешения, научным сотрудником Университета Катании.
Конференция должна была проходить на факультете гуманитарных наук Ислингтонского политехнического колледжа. В сопроводительном письме подчеркивалось, что от ислингтонского метро до кампуса не то чтобы легко дойти пешком, поэтому тем, кто будет искать жилье самостоятельно, лучше найти номер с завтраком где-нибудь в районе станций Чигвелл, Тейдон-Буа или Вудфорд. Энрико предпочел кампус. Квадратные, продуваемые всеми ветрами здания – либо с фасадом из стекла и проржавевшего металла, либо добротные, казарменного вида, захваченные в плен граффити. Вокруг, радуя глаз, росла трава; временами встречались островки деревьев и чахлые клумбы. Его комната оказалась в здании с застекленным фасадом; в ней явственно слышался свист ветра (он слишком поздно обнаружил трещину в оконном стекле). И всю ночь он продрожал на узком сыром матраце.
В девять тридцать в одной из казарм начиналась регистрация. Оглядев столовую, Энрико не нашел среди завтракающих ни одного знакомого лица. Эти люди вообще не походили на ученых – скорее, на преуспевающих бизнесменов, судя по шумной беседе, явно давно знакомых. Как только регистрация началась, он подался вперед с портфелем бумаг и тетрадей. Красивая, хорошо одетая женщина, сухопарая, как это заведено у англичанок, усевшись за письменный стол, извлекала из сумки какие-то папки. Пахло жареным луком. Этот запах, который Энрике почуял еще в своей комнате, в равной степени ощущался в столовой и во всем здании факультета гуманитарных наук.
– Ну вот, – сказала женщина. – Придержите коней на пару минут, и я буду готова.
Зачем придерживать коней, Энрико не понял, но предположил, что скоро она сможет им заняться.
– Так, вот и вы. Так. Кто вы и где мой список. Ага, вот он. Как добрались?
До конференции оставался еще час, и Энрико присел на скамью под доской объявлений. Женщина возилась с бумажками, бормоча, точно Энрико ушел восвояси. Время от времени она злобно смотрела на него поверх папок. Он пялился в программу, которую уже видел, и читал список участников, который был ему в новинку. Из Кембриджа – лишь один человек, и Энрико не мог припомнить, знает ли его. Он надеялся, что доктор Аль-Мактум тоже будет. Не то чтобы Энрико верил, что после доклада тот передумает и пригласит его защищаться. Однако надеялся, что бывший научный руководитель хотя бы оценит реакцию публики: то, с каким одобрением все будут внимать выступающему и как бросятся задавать ему интересные, глубокие вопросы потом.
Постепенно, наплывами, стали прибывать прочие участники. Со второй прибывшей, растрепанной женщиной в зеленом шерстяном платье, администратор перебрасывалась шутками и на что-то ей жаловалась. К остальным, не без удовольствия заметил Энрико, она относилась так же небрежно и неотзывчиво, как к нему. Джентльмен из Александрийского университета попытался заговорить с Энрико. Бывший однокурсник по Кембриджу, отставной армейский офицер средних лет, присел рядом с ним на скамейку.
– Будешь выступать? – спросил он.
– Да, днем, – презрительно ответил Энрико.
Ходить на конференции – и не читать программу? Идиот какой-то.
– Я сдал лучше, чем думал, – продолжал тот. – На экзаменах. Думал, просто наскребут на «зачет», но вышло даже больше. Обалдеть.
– Поздравляю, – сказал Энрико.
– Дело-то в чем, – продолжал тот. – Я поступил, чтобы получить годичный отпуск. Шеф хотел меня сплавить. Я работаю в Сити, помнишь? В торговом банке.
– Я думал…
– Ушел из армии сто лет назад. – Уже привык к расспросам, наверное. На семинарах каждое замечание он начинал со слов «А вот в армии» и даже на лекциях, подняв руку, возражал точно так же. – Оле Адетокумбо, ну, начальник мой, – он же мне этот отпуск и придумал. Убрать старикана с глаз долой, решил я, а потом предложить увольнение. Как оказалось, я не так уж ошибся. Не буду вам надоедать. Просто развлекусь немного, а потом вернусь и предъявлю иск. Увы, мне выступать не с чем. Не подготовился. Но, думаю, смогу сказать что-нибудь дельное с места. Про что у тебя?