– Не сердись на меня, – сказал старший Яари. – Не сердись на мою настойчивость и на то, что я заставил тебя прийти ко мне так рано утром. Но эта Дебора Беннет – мой давний друг, она сказала, что несколько дней пыталась разыскать меня, и что ты, а с тобою вместе другие люди в офисе, скрывали номер моего телефона. Ну, теперь послушай, хабиби, эта женщина – не просто давний друг, но очень дорогой для меня человек, можно даже сказать – ближайший. Потому что, когда твоя мама умерла, она больше, чем кто-либо, поддерживала меня и помогла пережить те тяжелые времена. Да, кстати… пока я не забыл… что там с Даниэлой… что от нее слышно?
– Сегодня она отправляется в Дар-эс-Салам, где Ирми организует для нас разговор по телефону.
– Будешь говорить с ней – передай от меня привет и скажи, что я надеюсь, ее визит к зятю поможет ей собраться…
– Проблема в том, что она постоянно чувствует себя виноватой… чувствует вину перед сестрой… безо всякой к тому причины… а после ее смерти это чувство вины только возросло и стало сильнее.
– Небольшое чувство вины, пусть и бессознательное, может оказаться иногда продуктивным и способствовать выздоровлению, – заявил старший специалист по конструированию лифтов, – особенно если оно направлено на семью и друзей. И забывать об этом не следует. А теперь слушай. Почему я хочу, чтобы ты помог мне искупить вину перед моим старым другом из Иерусалима. Она моложе меня на девять лет… а это значит, что ей сейчас восемьдесят один. Девочка, если можно так сказать. Много лет назад я помог ей получить персональный лифт, чтобы она могла прямо из квартиры подниматься на крышу… мне это тоже кое в чем помогло. Очень простой лифт… маленький… рассчитанный всего на один этаж… с чешским механизмом времен последней мировой войны, работавший на нефти, с поршнем, установленным сбоку. Но конструкция была всецело моя. Готлиб построил лифт по чертежам, которые дал ему я. Когда мы с твоей мамой посетили Германию в начале пятидесятых, мы нашли какое-то количество запасных частей на свалке металлолома, и я морем отослал их в Израиль, задекларировав как научно-исследовательские материалы. Скоро ты увидишь все сам.
– Что заставляет тебя думать, что я вообще что-нибудь увижу?
– Потому что я дал Деборе Беннет, моему другу, пожизненную гарантию. Она – очень интеллигентная женщина, и она аристократична. Во время британского мандата у нее был муж-англичанин, на четверть еврей, который умер вскоре после провозглашения Израильского государства, умер здесь. Дом расположен в самом центре города, и после того как на первом этаже открыли салон красоты – идея была предложена тоже мной, чтобы она организовала для себя тихий уголок с лифтом, который доставлял бы ее из квартиры прямиком на крышу, та никому не принадлежит и никем не занята, а попасть на нее можно было только по приставной лестнице. Таким образом, она получила в свое распоряжение милое тихое пристанище, где можно посидеть в прохладе летним вечерком.
– Но почему ты думаешь, что я увижу все это?
– Потому что твой отец просит тебя сделать это. Женщина, которая после маминой смерти… просто спасла мне жизнь. У нее не было достаточно средств, чтобы пригласить специалиста по ремонту, который хоть как-то был знаком с лифтами, подобными этому. Это строение на улице Кинг Джордж, напротив старого кнессета, и она не собиралась уезжать из него, пока жива. Вот почему ей нужен был лифт, который давал бы ей выход на крышу. Когда Иерусалим был не разделен, еще до 1967 года, весь старый город был виден оттуда, как на ладони. И я сделал вывод, что лифт должен быть в порядке, разве что нуждается в отлаживании и замене изоляции. Учти это.
– Но я-то чем могу помочь? Я – инженер-дизайнер, а не специалист по ремонту.
Отец закрыл глаза и затих.
– Ну, хорошо, – сказал он, в конце концов, – если ты только дизайнер, тогда тебе, действительно, незачем тащиться в Иерусалим, чтобы увидеть ее. Забудь о моей просьбе. Я попрошу Морана. Он более терпелив, и у него золотые руки, пусть даже он, как и ты, всего лишь дизайнер, а не специалист по ремонту.
– Если ты этого хочешь, обратись к Морану, он человек совершенно независимый. Но ты, надеюсь, не забыл, что в данную минуту он в распоряжении армии.
– Как это? Он сказал мне, что решил уклониться от призыва.
– Так он и сделал. Уклонился от армии. Но армия не уклонилась от него.
– Ну и чем это теперь кончится?
– Чем кончится? Чем обычно. Они заставят его служить.
– Нет, я имею в виду Иерусалим.
– В Иерусалиме твоя девушка может немного подождать. Если ты дал ей пожизненную гарантию, это означает, что гарантия никогда не потеряет силы. Тем более, сейчас зима, и ей совершенно нечего делать на крыше.
– Ты рассуждаешь сейчас, как человек, который не знает, что такое – сочувствие. Но не важно. Если ты отказываешься, а Морана не отпустит армия, мне придется обратиться за помощью к Франциско, чтобы он вызвал мне такси… такое, куда влезет инвалидное кресло, и привел с собой парочку друзей-филиппинцев, работающих в доме престарелых, чтобы они доставили меня в Иерусалим, а там я сам поставлю диагноз.
– Боже милостивый, какой же ты упрямец. Ну, скажи мне хотя бы, что, с твоей точки зрения, могло стрястись с этим чертовым лифтом?
– Прежде всего, он не «чертов». А второе, как я тебе уже сказал, он вовсе не умер, он совершенно жив. Но, как она мне сказала, со временем он несколько одряхлел. У него тремор. По утрам он весь дрожит… и то же происходит при остановке.
– Может быть, он и вправду просто постарел, папа? Что ты об этом думаешь?
– Мы все на этом свете стареем, и лифты… тоже. Разумеется, он стар. Но не так, как старится человек. Вполне возможно, что достаточно отрегулировать давление масла и поменять изоляцию… нет?
– Все возможно.
– А помимо этого, сказала мне Дебора Беннет, с недавних пор в лифте появилось нечто, чего никогда не было ранее. Это похоже на то, как если бы кота зажаривали на сковородке.
– Кота на сковородке?
– Да. Так, по крайней мере, она описывает это.
– Ну, нет, папа, ради Бога, не говори больше ни слова о котах, завывающих на сковородках. И вообще о вое, возникающем в лифте.
Дорога была абсолютно та же, только двигались они по ней в обратном направлении, и свет разгорающегося летнего утра становился палящим жаром все быстрее, так что гостья могла рассмотреть все, что скрывала от нее ночная мгла, когда она приземлилась. На этот раз она занимала не переднее сиденье, а несколько тяжеловато устроилась на заднем, за лысой головой своего зятя, хотя водитель был тот же самый – тихая и сосредоточенная Сиджиин Куанг, чьи изящные руки и плечи прикрыты были тонкой, цвета подсолнечника, материей, которая очень шла к ее черной, как уголь, коже. К десяти они должны были оказаться в Морогоро, чтобы не опоздать на грузовой китайский поезд, доставлявший железную руду в порт Дар-эс-Салама, где, как это было твердо оговорено, первым делом планировалось установить живую связь между гостьей и ее мужем, а уже после этого заняться нуждами команды, занимающейся раскопками. А поскольку Сиджиин Куанг без труда объяснялась на различных местных языках, Даниэла была очень довольна, что находится в компании чернокожей африканки, чье присутствие гарантировало ей полную безопасность.
Вчера, во время пребывания в лагере, ей в какой-то момент пришло в голову, что существует нечто между пожилым вдовцом и медицинской сестрой, нечто, крепко связывающее их, большее, чем просто профессиональные интересы. Но этим утром подобное впечатление исчезло при виде глубокой печали, которую она видела во всем облике молодой женщины, чья семья была полностью уничтожена. Заметила она и то, что когда зять – случайно, во время того, как машину в очередной раз подбрасывало на кочке или на крутом повороте, – касался руки или плеча водителя, суданка быстро отстранялась, как если бы рядом с ней оказался враг или некто, собирающийся изнасиловать ее.
Они огибали гору Морогоро по широкой темно-красной дороге, твердой, как асфальт, извивавшейся через заросли кустарника, которые появлялись и исчезали безо всякой причины, сменяясь бесплодной пустошью. Она спросила у зятя, чем объясняется кроваво-красный цвет здешней земли?
– Я помню, как ты объяснял это Амоцу и мне в прошлый раз, но забыла, что ты тогда говорил.
– Красный цвет объясняется наличием в почве железа, что очень уменьшает ее плодородие.
– Железо… да, теперь я вспоминаю, что тогда ты тоже говорил нам нечто подобное.
– Ну вот! Смотри-ка. Ведь это означает, что я – человек надежный, не болтун, который говорит то одно, то другое. А если ты задашь вопрос Сиджиин Куанг, например, почему земля красного цвета, она без запинки ответит: потому что на ней пролито так много крови.
Сиджиин Куанг, уловив свое имя, в разговоре на иврите, обернулась, взглянула на Даниэлу.
– Послушай, – говорила тем временем Даниэла зятю, – тебе никогда не приходило в голову, что именно из-за этой пролитой крови, о которой она не в силах забыть, ее присутствие, как ни страшно выговорить, так хорошо для тебя. Хорошо, что она рядом с тобой. Потому что ее трагедия – больше и страшнее твоей. Рядом с ней, быть может, ты скорее позабудешь о себе.
Сначала Ирми ничего не ответил, и она даже подумала, что он просто не расслышал ее слов. Но он, внезапно обернувшись, взял маленькую руку Даниэлы и прижал ее ладонь к своим губам в порыве благодарности.
– Иногда ты поражаешь меня точностью и деликатностью, с которой добираешься до сути проблемы. Кто спорит: трагедия этой женщины много больше моей, я это понимаю, но это – не единственная причина, почему я люблю видеть ее за рулем, брать с собой в поездки. Думаю, ты удивишься, но она никогда и ничего не слышала даже о нашем Эяли, потому что ни ей, ни кому другому я никогда и ничего не рассказывал о нем. Вот почему никто из окружающих меня людей здесь не имеет ни малейшего понятия о том, что я хочу забыть. Эта женщина просто помогает мне осознать мою идентичность, понять мне, кто я.