– А мне очень приятно знать, что один человек в Африке до конца своей жизни будет обо мне думать. Где бы я сама в это время ни была.
– Где бы ни была? Как ты можешь знать об этом.
– И ты не забудешь. Где бы ты ни был.
– Что говорить обо мне. Со мной может случиться все, что угодно. Все… все возможно… у меня ничего нет, и никто меня не держит. Никто и ничто. Я свободен как птичка.
– Тогда почему ты думаешь, что и ты, и погонщик слона когда-нибудь вспомнят, что я здесь была?
– Я – вспомню? С чего ты это взяла? Ну, хорошо, любовь Шули к тебе всегда была безоговорочной, пусть даже ты была надоедливым ребенком и таскалась за ней по пятам, позволяя себе входить в ее комнату без стука. Но вспоминать? Я оказался здесь, в Африке, не для того, чтобы вспоминать, а затем, чтобы забыть.
– О чем ты говоришь? – спросила она дрогнувшим голосом.
– Ты сама прекрасно знаешь. Я оказался здесь не только потому, что хотел немного улучшить свои пенсионные дела, но также для того, чтобы забыть его и все то, что о нем напоминает.
– Забыть Эяля? Как это может быть?
– Может… почему нет? Его нет больше нигде, а я пока что не превратился в суданца, который верит в духов и ветра.
– Причем здесь духи? Ты что, считаешь, что другого пути к сохранению памяти нет?
– С памятью покончено. Я выжал из его смерти все, что возможно. Выдоил до капли. Ты и представить не можешь, как я изучил все, что связано с его смертью, и чему я при этом научился. Но на этом моя ответственность заканчивается. И если Эяль – наш Эяль, твой Эяль, – почему бы и нет, ты ведь тоже его любила – если бы этот наш общий любимец вернулся обратно, в эту жизнь, поверь мне, я сказал бы ему: «Дорогой мой мальчик, браво, ты ухитрился вернуться в мир, который не так уж скорбел по тебе, который больше всего удивлен, что ты выжил даже после двух точных попаданий. Но сейчас, – сказал бы я ему далее, – сейчас, со всей моей любовью к тебе, прошу – пожалей меня и постарайся найти себе другого отца».
– Тебе плохо? – пробормотала Даниэла. – Ты заболел? «Другого отца»?
– А что такого? Мне уже больше семидесяти, осталось впереди совсем чуть-чуть. Всю жизнь я нес свою ношу, делал то, что должен был делать, и до дна выпил чашу страданий и печали. Во время бар-мицвы[16] Эяля, после того, как он закончил чтение Афтары,[17] раввин сказал мне, что я должен возгласить со всей силой: «Благословен он, тот, кто освободил меня от наказания за единственный этот грех» – и я повторил за ним отвратительные эти слова, повторил вопреки моему желанию, так, словно сам дьявол произнес их моим языком. Но сейчас, после того, как прошло уже двадцать лет, я понял, что дьявол, пробравшийся на бар-мицву, был вовсе не глуп. Сейчас, склонив голову, я говорю просто: «Благословен да будет тот, кто освободит меня». Если мой сын хочет быть «желанным», как некогда, а не всего лишь тем, кто сам желает, – на здоровье. Но пусть будет столь добр и заранее потрудится найти себе другого отца.
– Ирми, – сказала Даниэла потрясенно. – Ирми, дорогой… что за чушь ты несешь?
– То, что я сказал – правда. А правда способна убить, как яд.
– Правда не может быть ядом. Она может быть горькой, но горечь – это не яд. Правда дает нам свободу.
Ирми с нежностью посмотрел на свою гостью.
– Если все дело в этом, если ты тоже прилетела сюда в поисках правды, я расскажу тебе о некоторых подробностях, касающихся «дружественного огня», которые твой Амоц вывалил на меня в свое время.
– Оставь Амоца в покое, – раздраженно запротестовала она. – Он хотел всего лишь утешить тебя.
Он прикоснулся к ее руке.
– В этом я никогда не сомневался. И никогда не жаловался на него. Амоц – человек деловой, я люблю его всем своим сердцем. Но поначалу пущенное им в оборот выражение «дружественный огонь» чуть не вышибло мне все мозги, поскольку стало преследовать меня день за днем и час за часом. Стало навязчивой идеей. Я отдал бы все на свете, до последней рубашки, чтобы узнать – кто этот друг, который спустил на него всех собак, хотел бы узнать его имя, как он выглядит, откуда он взялся, кто его родители и кто его учил. Словом, все.
– Но почему это для тебя так важно? Что ты хотел бы с ним сделать? Шули никогда не говорила мне о чем-либо подобном.
– Потому что при Шули я ни о чем подобном никогда и не заикался. Она положила конец нашему сексу, а я положил конец откровенным разговорам.
– Знал ли Амоц обо всем этом?
– Никто не знал. Ни Амоц, ни кто-либо другой.
Чернокожий шеф-повар поставил перед ними два блюда с едой – мясо с гарниром из овощей.
– Что это? Завтрак… или обед?
– И то, и это. После того, как ты щедро распорядилась сотней долларов в честь заплакавшего удивительного слона, ты вполне заслуживаешь любого меню. И не вздумай отказываться от этого, ни на что по вкусу непохожего, мяса. Это – нечто особенное и готовится только на открытом огне. И не мешай это мясо с разговорами, которые, я знаю, только огорчают тебя.
– Нет, Ирми… нет. Продолжай говорить. Ненавижу есть в безмолвии. Я слушаю тебя. Никогда я не полагала, что идентификация солдата, который случайно выстрелил в Эяля, так важна для тебя. Не говоря уже о том, что армия не привлекла его к ответственности.
– Конечно нет. Вина лежит целиком на Эяле, так думал и я, пока не связался с тем, кто его убил.
– Связался… каким образом?
– Связался.
– И, значит, опознал этого парня?
– Нет. В итоге я остановился и поставил точку.
Трясущейся рукой старший Яари пытался сделать набросок для сына, изобразив внутреннюю структуру гидравлики масляного поршня, который поднимал и опускал маленький лифт, а Хиларио в это время носился туда и сюда между комнатами, каждый раз принося новую страницу из тетради по арифметике, вырванную для нового рисунка, сделанного старым хозяином. Как только отец собирал их воедино, обе части поршня сплачивались изнутри, не соединяясь снаружи при помощи фланца, болты которого за годы работы непременно подвергались бы действию ржавчины. Таким только образом гарантировалась стойкость и надежность долгосрочной работы, давая уверенность, что гидравлическое масло не будет просачиваться через невидимые отверстия. Но даже самая высококачественная сталь, вроде той, что до Второй мировой войны выплавлялась в Чехии, не в состоянии была сопротивляться течению времени. А потому необходимо было для начала определить точку соединения, затем отделить обе части друг от друга, убрать изношенные детали и заменить их такими же, только новыми.
– Твой набросок, к сожалению, не дает никакого представления об усилиях, которые потребуется произвести, папа, – сказал младший Яари. – Уверен, что внутренние тросы к настоящему времени уже сплавились воедино, и разъединить их нам не удастся. Единственное, что, как мне кажется, можно сделать, это вытащить весь механизм из стены и попытаться вмонтировать что-то подобное, использующее тот же принцип.
– Но нет никаких шансов достать запасные части, во всем подходящие для моего маленького лифта! Зато мы можем получить для этого чертежа новый поршень, точь в точь такой же, как старый.
– Выточить новый? Это совсем другое дело. Но я совершенно не представляю себе, кто бы это мог сделать. Я не говорю уже о цене…
– Без проблем. Я попрошу Готлиба сделать эту работу для меня. Он слишком многим мне обязан и он – владелец завода. Для меня он сделает это.
– Не слишком-то надейся на Готлиба. И дело совсем не в том, захочет ли он за это взяться. Он захочет. Но сможет ли? На его заводе все давно уже автоматизировано и работает по программам, приспособленным для изготовления деталей по стандартным образцам. Минули деньки, когда кто-то вроде тебя мог запустить в дело лифт ручной работы, чтобы угодить капризу одинокой дамы.
– Он сделает это для меня, – сказал отец, никак не реагируя на циничное замечание сына. – Я знаю, что он сможет это сделать.
Хиларио замер наготове рядом с инвалидным креслом, чтобы в любой момент сорваться с места, влететь в свою комнату и вырвать еще одну страницу для старого инженера. Франциско сидел поблизости, с интересом наблюдая за происходящим. В кухне, заполненной ароматным паром готовящегося экзотического блюда, Кинзи мурлыкала какую-то песенку.
– А мы ведь еще не коснулись вопроса о вое в электрической системе, – сварливо продолжал Яари, – и это, как ты, папа, понимаешь, еще одна, но совсем уж отдельная история. Будь я проклят, если понимаю, куда ты мог все это хозяйство засунуть, и откуда электрический ток поступал.
Старый человек рассмеялся.
Проклятья? Они, боюсь, не помогут. Где все было спрятано, он не помнил. Но поскольку речь шла не о призраках, а о делах материальных, в конце концов, все найдется. А лифт… электрический ток он получает прямо от компании-производителя.
– От электрической компании?
– Разумеется.
Квартира Деборы Беннет, как и все остальные старые квартиры в этом доме, никогда не пользовалась трехфазовым током, и его отец ухитрился переналадить всю систему, перехитрив профессиональных электриков, так что лифт получал электрический ток напрямую от генератора. И он, похоже, гордился тем, что все эти годы его «девчушка» получала электроэнергию даром, как если бы она была заслуженным членом профсоюза электриков.
– Вижу я, дорогой папа, что эта женщина пробудила в тебе криминальные способности, – сказал Яари не то в шутку, не то всерьез. – Но если ситуация и вправду такова, обо мне тебе придется забыть. Нет у меня никакого желания даже близко подходить к завывающим или качающимся электрическим системам, связанным с неустановленными и незаконными источниками.
– Не стоит преувеличивать… кстати, ты сам сказал мне, что существует некая женщина в подчинении у старика Готлиба, специалистка по техническим шумам… так что мы возьмем ее с собой в Иерусалим и вместе установим, где прячется кот. А затем мы его утихомирим.