– И, пожалуйста, Амоц, – добавила она тоном, которого он никогда не слыхал от нее, – пожалуйста, Амоц, сделайте это для меня, и не уходите, пока не рассветет.
– Плевать я хотел на солнце, – пробормотал он, наблюдая за тем, как она опускает хлопающие шторы, – раньше, чем оно встанет…
И, несмотря на то, что легче и естественнее для него было бы отправиться домой, он сдался перед натиском невестки, которая столь невероятным образом превратилась вдруг в рачительную домохозяйку – пусть даже это произошло на исходе ночи. Она сбросила с плеч накидку и принесла ему еще одну подушку, которую взбила несколько раз собственными руками, как если бы подобным образом избавлялась от источника возможного греха в ее доме, а затем дала ему чистое полотенце и быстро вышла из комнаты, чтобы дать ему возможность сменить измявшуюся одежду на чистое и отглаженное одеяние его сына. Но поскольку объем талии и бедер – исключительно собственными его усилиями – несколько расходился с параметрами Морана, он, после недолгого сопротивления, предпочел использовать только майку, не без оснований испугавшись, что слишком тугая резинка не даст ему толком уснуть, а затем чуть-чуть приподнял штору, чтобы восходящее солнце, все-таки, не совсем забыло про него, улегся на спину на превратившийся в широченную кровать диван и до самого носа натянул одеяло.
Честно говоря, он никогда ранее не ночевал в доме своего сына. В самые первые дни после появления Нади в результате кесарева сечения, когда Даниэла старалась всем, чем можно, помогать Морану, оставаясь иногда на всю ночь, он сам всегда возвращался спать к себе домой. И вот сейчас, без всякой веской причины, притом, что собственная его постель находилась всего в нескольких километрах отсюда, он согласился остаться с внуками, лежа совсем близко к тому месту, где его невестка готовилась отойти ко сну. Нескончаемо долго она стояла под душем, но даже и после того, как узкая полоска света, наконец, убралась из-под ее двери, музыка из закрытой спальни все продолжалась и продолжалась – мягкая, но почему-то вызывающая у него досаду.
Если бы он сейчас решил исчезнуть, она не смогла бы его удержать. Однако его пугала мысль о том, что будет, если она проснется поутру поздно, и детям придется бродить по комнатам, ощущая себя брошенными. Это заставило его выбраться из-под одеяла и, подойдя к ее двери, прошептать раздраженно: «Эфрати… если ты хочешь, чтобы я остался – остаюсь. Только ради всего святого, выруби, пожалуйста, эту свою чертову музыку».
То же солнце взошло слишком поздно, чтобы разбудить его жену, находившуюся в Восточной Африке. Задолго до рассвета она проснулась от рева моторов, принадлежавших двум грузовым «лендроверам», доставившим команду ученых на основную базу в конце недели для заслуженного отдыха. Из высоко расположенного окна, прямо под небом, еще поблескивавшим звездами, она могла различить очертания некоторых из них, освещенных фарами автомобилей, – все тащили свои рюкзаки и снаряжения туристов.
Поздним вечером руководители экспедиции, танзаниец Селоха Абу и угандец доктор Кукириза, падавшие с ног от усталости, были похожи на двух солдат, вернувшихся то ли из дальнего похода, то ли после изнурительной тренировки. Подчиненная им команда понесла потери в живой силе: исследовательница из Туниса Захара аль-Укви ухитрилась подцепить малярию. Ее бережно положили на носилки, и она лежала, окруженная всеобщим вниманием, к ее коллегам вскоре присоединились белый администратор и медсестра из Судана, они посмотрели в свете карманных фонариков на искаженное страданием лицо больной, пожелали ей скорейшего выздоровления и получили ее согласие на размещение в изоляторе.
Один за другим члены научной экспедиции скрылись в проеме центральных дверей, чтобы разойтись по своим комнатам, расположенным на первом и втором этажах, оставляя после себя картонные ящики, заполненные окаменелостями и образцами пород. И пожилой смотритель, ставший для Даниэлы кем-то вроде надежного друга и преданного чапероне, отнес это все на кухню.
Возможно, по причине того, что старая шахта для лифта, никогда не сжимала в своих объятиях ничего похожего на кабину лифта, эхо голосов легко разлеталось по всему зданию и просочилось и в комнату Даниэлы.
За голосами последовало бульканье воды в водопроводных трубах, свидетельствующее о возвращении духа человеческого в заждавшиеся стены, и попросту подтверждающее тот факт, что изнуренные раскопками люди более всего хотят не провалиться в сон, а вернуться в цивилизованные условия.
Не было и четырех часов утра, и она приняла решение вернуться в постель, но вскоре поняла, что присутствие членов экспедиции не даст ей возможности продолжить прерванный шумом голосов сколь-нибудь адекватный сон, так что, когда первые лучи солнца стали прорываться в огромные окна, в кухне появилась и она, белая гостья из Израиля, улыбающаяся, аккуратно одетая и не забывшая о значении (и предназначении) слова «макияж»: ее тут же с видимым удовольствием приветствовали два южноафриканских геолога, которые решили перед тем, как принять душ и отправиться спать, потратить остаток сил на борьбу с объемистым завтраком. Поскольку они, безусловно, помнили восхищение израильской туристки и импровизированную лекцию уважаемого их коллеги доктора Кукириза в ответ на ее вопросы, как могли они не предложить белой женщине присоединиться к их, пусть даже столь непривычно ранней трапезе?
И, воспользовавшись подвернувшейся возможностью, они пригласили ее к столу, сознавая, что смогут и сами кое-что разъяснить ей по поводу научных целей раскопок – на этот раз с чисто геологической точки зрения.
– Нам бы хотелось сообщить вам, – сказал один из них, – что Джереми удивил нас, когда три дня тому назад появился с вами на раскопках. Но еще больше все мы были удивлены тем интересом, который вы проявили к работе нашей экспедиции… поверьте, мы просто счастливы. Для нас, разумеется, ясно, что интерес этот – свидетельство вашей вежливости, но то, как вы слушали нас, и как задавали вопросы, – все это обличало наличие у вас хорошего вкуса. Так что когда до нас дошла весть, что вы здесь будете тоже… словом, не было никого, кто не обрадовался бы возможности еще раз встретиться здесь с вами. И это многократно усилило нашу радость, ожидавшую нас в виде нескольких дней давно ожидаемого нами и, поверьте, честно залуженного отдыха. Вы, надеюсь, не думаете, что я преувеличиваю?
И он неожиданно повернулся за подтверждением сказанного к своему товарищу, который энергично закивал, демонстрируя полное согласие с вышесказанным, в то время как руки его были заняты тем, что разбивали – одно за другим – яйца, время от времени перемешивая их с мелко нарубленной зеленью, под которой давно уже дожидались своей участи нарезанные сосиски.
– Вы видите, – продолжал, несколько успокоившись, первый геолог, – мы работаем в условиях полной изоляции. Место наших раскопок не обозначено ни на одном из туристических маршрутов, и это начисто лишило нас визитов даже чернокожих гостей, так что нам некому объяснить, что мы здесь ищем, и что надеемся найти. Только двое белых приезжали специально к нам за прошедший год, это были представители отделения археологии при штаб-квартире ЮНЕСКО, расположенной в Париже. Они оказались финансистами, прибывшими не для того, чтобы ознакомиться с нашими проблемами или достижениями, они не хотели ничего нового для себя узнать, кроме одного – не тратим ли мы без особой нужды выделенные нам деньги. Наши связи с университетами и исследовательскими институтами поддерживаются лишь посредством переписки, и чаще всего получается так, что ко времени ожидаемого нами ответа проходит столько дней, недель, а иногда и месяцев, что мы успеваем сами забыть, о чем спрашивали. Поэтому любой интерес к нашим делам, пусть даже совсем случайный, мы воспринимаем с огромным энтузиазмом. Ваш зять – человек во всех смыслах весьма достойный и добросовестный, но он не нашел в себе сил понять и проникнуться нашими намерениями. Чем больше объясняли мы ему, что мы ищем, тем больше путался он в отношении геологических периодов, причем допускал ошибки даже не на тысячи лет, а на миллионы. Но ведь любому ясно, что именно правильная датировка является сутью вопроса, важнейшим фактором, с которым мы сталкиваемся лицом к лицу. Именно этот фактор является для нас ключевым, когда мы находим какую-либо окаменелость, и в нахождении правильного ответа заключается ответственность палеогеолога, без чего невозможно вынести заключения, кому принадлежит та или иная находка, к какому эволюционному периоду она должна быть отнесена, чтобы потом уже можно было объяснить – кто (или что) это было, кто (если это был «кто-то») сумел выжить, каким образом это выживание удалось, что это было за племя, и какую цену пришлось ему заплатить за свое выживание, а заодно – кто, в конечном итоге, выиграл от его последующего исчезновения.
Даниэла ежеминутно заливалась краской, глядя и слушая пышущего здоровьем юношу, для которого английский язык был родным. И прежде чем огромный омлет, булькающий и пузырящийся на такой же вместительной сковороде, был подан, атакован, расчленен и съеден вместе с овощами и мясом, рассказчик водрузил на стол кусок горной породы, служащей иллюстрацией к его лекции.
Сейчас, в сверкающем блеске солнца, Даниэла узнала, что эти двое молодых людей заканчивали магистратуру университета в Дурбане, и что звали их Абсолом Вилкази и Сифу Сумана, и Даниэла с удовольствием внимала их объяснениям с тем кротким терпением, которое только и пристало зрелой и рассудительной женщине, которой через три года должно было исполниться шестьдесят, относясь к этому непреложному факту с абсолютным безразличием – точно так же, как она относилась к непоколебимой вере в преданность и надежность находящегося на другом конце света ее собственного мужа.
Даже в этот серый, ветреный субботний день дети проснулись очень рано. Он уловил почти невесомый топот ножек внучки, которая приближалась к дивану посмотреть, на месте ли дедушка, или в ночное время его сменила прежняя пухлощекая смотрительница; и разрешила она свои сомнениям очень просто: не дожидаясь, пока из-под одеяла, закрывавшего спящего, зарывшегося с головой в подушку, появится эта самая голова, она стянула упавшее на пол одеяло и убедилась, что тело на диване принадлежало деду. Сделала она это бережно, с трудом удерживая смех, в то время как Яари, повернувшись лицом к стене и сжав ресницы, с интересом ожидал, что такого придумает шалунья, чтобы пробудить его ото сна. Для начала она попробовала провести ладошкой по его голове, но, не дождавшись результата, начала щекотать его шею, борясь, судя по всему, с желанием просто разбудить его и нежеланием прикасаться к телу старого человека. Яари вытерпел все это, оставаясь неподвижным и словно окоченев. «Я знаю, я знаю, дедушка, – мурлыкал на ухо ему вкрадчивый голосок, – я знаю, что ты не спишь…» Но он, оставаясь неподвижно лежать лицом к стене, никак не отзывался на провокацию. После некоторого колебания она забралась на диван, перепрыгнула босыми ногами через его тело и втиснулась между ним и стеной. Маленькой ладошкой она легко, но целенаправленно пробовала открыть ему веки, не уставая с видимым удовольствием повторять: «а я знаю все равно… знаю, что ты не спишь».