– Вам этого не понять. Это придумано, чтобы обойти общепринятые инструкциями способы электропитания помещений и механизмов.
– Но кто же подобное разрешил?
– Он сам. Самому себе. Он ведь, мой папа, принадлежал к поколению, которое видело некоторую разницу между частной и общественной собственностью.
– Ну да, – произнесла бывшая киббуцница, улыбаясь. – Я и сама встречала таких старых социалистов.
Они вышли на крышу, где ветер тут же набросился на них.
Яари овладело сомнение. В штормовую, подобную этой, погоду сомнительно, что им удастся отыскать частный кабель, хотя еще меньше шансов было у них вытащить на крышу старого специалиста в надежде, что он через полвека вспомнит, где этот самый кабель находился. Но ни холод, ни злющий ветер не в состоянии были остановить эксперта, которая подобно маленькой газели прыгала среди пузатых водяных цистерн, вертелась вокруг спутниковых тарелок, прикладывая то одно, то другое ухо к паутине сетей, растянутых среди веревок для сушки белья – система явно не использовалась уже не один десяток лет.
«Невероятное создание», – думал Яари, следуя за ней, пытаясь представить, что бы на ее месте предприняла Даниэла. Не только из-за того, что возраст этой женщины был обманчив и иллюзорен, но и потому еще, что даже ее пол казался изменчивым, неудивительно, что Готлиб натерпелся от нее. А теперь, не обращая внимания на всемирный потоп, обрушившийся на них с неба, она, не жалея себя, пыталась отыскать чертов кабель. И, похоже, нашла:
– Не прикасайся ни к чему! – во все горло буквально взревел Яари, но голос его силой ветра прозвучал, как невнятное бормотание.
Она показывала на изолированный провод, который невинно вытянулся, запутавшись, среди бельевых веревок, скрытно заканчиваясь на железных перилах ограждения крыши. Улегшись животом на это ограждение, она попыталась, перевесившись вниз, на ощупь проследить весь путь этого провода; ноги ее уже болтались в воздухе. В полной панике Яари рванулся к ней и ухватил за спину, оттащив назад, – она легко, словно птичье перышко, взмыла в воздух, и, упав на крышу, сделала кульбит.
– Я же предупреждал, – с трудом переводя дух, прохрипел он, – я же говорил – ни к чему не прикасаться!
– Но если мы не разорвем цепь, как сможем мы обнаружить соединительную коробку?
– Пусть этот вой раздается здесь до конца света, – парировал он.
– Если это и есть то, чего вы хотите, – сказала она с откровенным разочарованием, – будь по-вашему. Но вам придется заплатить мне за полный рабочий день, проведенный впустую.
– Ну а если впустую – так зачем беспокоиться? – сказал Яари, ведя ее за руку обратно к лифту. – И беспокойства здесь никакого нет, – добавил, он осененный новой идеей. – Ваш рабочий день вовсе еще не закончен. Когда мы вернемся в Тель-Авив, мы отправимся прослушать шахты в Башне Пинскера. Такое отчаянное ветродуйство не имеет право пропасть впустую.
После того как археолог покинул ее комнату, Даниэла задумалась. Возможно, попытка скрыть от Ирми ее согласие на маленькую миссию была не совсем правильной. Она обулась, немного подкрасилась и спустилась в кухню.
Повара готовили прощальный ужин для участников исследовательской экспедиции. Новые поставщики продовольствия тоже были здесь, в отличие от Ирмиягу, который на этот раз не ожидал их у своей конторки, готовый проверить доставленную провизию и произвести расчет.
– Где Джереми? – обратилась она с вопросом к ставшему ей другом пожилому садовнику. Тот сообщил, что ее зять был здесь несколько минут тому назад, но, сославшись на сильную головную боль, отправился в лазарет.
– Ну, конечно, он выбрал сейчас самое подходящее время, – развязно бросила она африканцу, изумившемуся аппетиту белой визитерши, потребовавшей на ранний завтрак отбивную, приготовленную на плите. Но удивление его было смягчено тем, с какой скоростью гостья подчистила тарелку, – настолько, что он решился предложить ей вдобавок к отбивной отведать незнакомого ей блюда, готовящегося для прощального обеда.
– Вот, мадам, – сказал ее доброжелатель, – наши повара утверждают, что попробовав это, вы познаете истинный вкус Африки, которую вы, кажется, покидаете? А когда вы к нам вернетесь?
Она могла бы отблагодарить их словами, содержавшими некоторую возможность на грядущую в неопределенном будущем встречу, но вместо этого отрезала резко и прямо:
– Я не собираюсь возвращаться.
Затем она собрала с блюдца просыпавшийся сахар и отправила его в рот, вслед за чем вышла прямо в пылающее утро, держа путь по направлению к лазарету. Избежав смертельно опасной встречи пантеры со змеей, которую ей довелось увидеть два дня тому назад, она предпочла сейчас, для большей уверенности, пройти по открытому пространству.
На куче грязи возле лазарета сидело несколько молодых африканок: двое из них были беременны. Все чего-то ожидали у настежь открытой двери. Внутри лазарета было две комнаты. В передней, хорошо освещенной, стояла раскладушка, приспособленная для измерения кровяного давления. В полумраке другой, находившейся в глубине здания, Даниэла смогла разглядеть лысую голову зятя, который лежал, повернувшись лицом к стене.
Она слегка постучалась в открытую дверь, и он обернулся, но она не спешила войти. Впервые с тех пор, как шесть дней тому назад она появилась здесь, во взгляде Ирмиягу она разглядела явную враждебность.
– Сиджиин Куанг еще не вернулась?
– Нет.
– Возможно ли, что Зохара ее не отпустила?
– Все возможно.
– Но чего все так испугались?
– Кто здесь говорит об испуге?
Резкие его ответы имели видимой целью как можно быстрее выставить ее вон; в ответ на это она уселась на дополнительную кровать, всем своим видом как бы говоря: «Ничто не заставит меня отсюда убраться».
– На кухне мне сказали, что у тебя ужасно разболелась голова. Ты нашел здесь какое-нибудь лекарство?
– Нет.
– Почему?
– Сиджиин Куанг, уходя, закрыла свой кабинет с лекарствами. Потому что частенько местные женщины пробираются внутрь и набирают кучу таблеток, большинство из которых им совсем не нужны.
– И у тебя нет ключа?
– С чего бы ему у меня быть? Сиджиин обычно всегда поблизости.
– Ну и что же ты сейчас будешь делать?
– Дождусь, пока боль пройдет сама. И если тебе не трудно, закрой дверь; от этого света мне становится только хуже.
И он прикрыл глаза ладонью. Ее окатила волна жалости к нему.
– Если ты решил отлежаться, почему бы тебе не лечь к себе в постель?
– Ну, для начала, у меня нет здесь своей постели. А в лазарете я спасаюсь от неугомонного внимания исследователей. Сегодня, ближе к ночи, они возвращаются обратно, а завтра, когда ты отбудешь, я вернусь на свое место.
Она поднялась и закрыла дверь, но он не отнял руки от глаз, как если бы хотел сказать ей, что не собирается продолжать разговор даже за закрытой дверью.
– Может быть, хочешь чего-нибудь попить?
Он не ответил.
– Я уверена, что тебе следует больше пить.
– Попозже.
– Может быть, принести тебе чего-нибудь?
– Позже.
Она вышла в переднюю комнату. Африканки, покинув кучу грязи, на которой сидели, перебрались сюда же, полагая, по-видимому, что белая женщина имеет право распоряжаться раздачей лекарств, перешептываясь за ее спиной, в то время как она наливала для Ирми воду в стакан. Однако он пить не стал, но предложил поставить стакан на пол. Не тут-то было. Она стояла на своем.
– Не упрямься, Ирми. Пей. Тебе это необходимо. Собираешься умереть здесь от обезвоживания?
Он, отказываясь, пытался сопротивляться ее напору, а она продолжала стоять на своем, и, в конце концов, он сдался: зевнул, привстал с постели и выпил весь стакан, бормоча:
– Ну, вот ты… как всегда… как всегда приставала ко всем в семье. Все должно быть по-твоему. Если собирались пойти в ресторан, то лишь в тот, в какой ты хотела, добираясь до него именно твоим маршрутом… всегда… во всем.
Даниэла рассмеялась:
– Еще немножко?
Но он не ответил… и на этот раз она оставила его в покое…
Царила всеобъемлющая тишина. Снаружи, несмотря на жару, чуть насвистывая, просачивался ветерок. Во внутренней комнате ставни были закрыты, но пятна света прорывались сквозь трещины. Перешептывание африканок стало слышнее. Может быть, подумала Даниэла, они вошли уже в кабинет, где хранились лекарства, неспешно проверяя содержание ящиков и полок? Именно в эту минуту она задумалась, не рассказать ли Ирмиягу о той миссии, которую согласилась возложить на себя, но осознала, что в его нынешнем состоянии он вполне способен воспрепятствовать ей в овладевшем ею сильнейшем желании выполнить обещанное. Ею овладела внезапно необъяснимая уверенность, что эти иссохшие кости, принадлежавшие некогда человекообразной обезьяне, имеют важнейшее значение не только – и не столько – для всего человечества, но, в основном, именно для Израиля.
– А тебе не хочется показать мне что-нибудь еще в мой последний день, пока я здесь? Что-нибудь этакое, – осторожно спросила она своего зятя.
С усилием приподнявшись, он подсунул себе под спину подушку и внимательно посмотрел на нее.
– Полагаю, ты с удовольствием посмотрела бы еще на какое-нибудь диковинное животное… вроде того слона с циклопическим глазом…
– О да, разумеется… с большим удовольствием.
– Увы, Даниэла, тебе не повезло. Нет у меня в запасе ничего похожего. Ничего не поделаешь.
– Ну… нет так нет.
Из-за двери доносилась болтовня африканок, напоминавшая журчание ручья.
И внезапно, не успев ничего подумать, она выпалила:
– Послушай… Всю последнюю ночь я читала «Песнь Песней».
– По-английски?
– Да. И это было не менее прекрасно и трогательно, чем оригинал, который эхом отзывался в переводе.
Он молчал, но видно было, что удивлен.
– И когда я прочитала все восемь глав, то поняла, наконец, что ты чувствуешь. Произведение, подобное этому, сыплет нам соль на раны.