– Ладно. Расскажи мне тогда, что это там Ирми раскапывает? И что это за люди окружают его? До чего они хотят докопаться?
И она рассказала ему. И о команде, состоящей из ученых со всех концов Африки, и о своем вечернем посещении раскопок, и о том, как можно было выпасть из процесса эволюции, превратившись в обыкновенную «машину по пожиранию», и, разумеется, о докторе Роберто Кукириза, который попросил ее контрабандой провезти кости доисторической обезьяны в исследовательский центр в Абу-Кабире…
– В нарушение закона?
– А что могло случиться?
– Где они?
– В моей косметичке. Но там не на что смотреть. Только три высохшие косточки необыкновенно отдаленных наших предков. Научная сенсаций! Неужели ты думаешь, что это интересно?
Но ему это было интересно, и он настоял на своем, быстро достав косметичку с тремя костями, ощупал их и даже понюхал, после чего долго еще разглядывал, поднося близко к глазам.
– Это все?
– Это все.
– А если бы они поймали и арестовали тебя? В примитивных диктатурах иногда хуже, чем на кладбище. Что тогда?
– Тогда тебе пришлось бы найти себе жену получше, – сказала она, рассмеявшись и не проявляя никаких признаков раскаяния.
– Жену получше? А такая существует?
– Конечно. Всегда существует кто-то получше.
Только сейчас он заметил билингву – двуязычную Библию в ее открытом чемодане.
– А это что такое? Ты брала с собою в путешествие по Африке Библию?
И она рассказала ему о юноше из американской ешивы и о том, почему ей вдруг понадобилась Библия на иврите в аэропорту Найроби. Он слушал ее рассказ в полном изумлении.
– «Книга Иеремии»? Я не понимаю. Зачем это все нужно было Ирми? Был ли он за него, или он был против?
– Он был против. Абсолютно и бесспорно.
– Тогда можно сказать, что он немного и против себя самого?
Она не хотела продолжать этот разговор.
– Вода, я думаю, уже нагрелась, – сказала она, – иди вниз и встань под душ там, а я приму ванну здесь. Только убери немного освещение.
И лишь услышав, как зашумела вода в нижнем душе, она обнажила плечи, чтобы посмотреть, остались ли на них следы укуса. К этому моменту они стали уже несколько менее явными, напоминая два маленьких красноватых полумесяца, происхождение которых можно было объяснить бесчисленным множеством причин. Тем не менее она не хотела, чтобы ее муж, который знал каждый дюйм ее тела, задумался над причинами их появления. Поэтому она намыливалась достаточно долго, пока пена и горячая вода не придали ее плоти однообразно розовый цвет.
Облачившись в ночную рубашку, она нырнула в постель, подняла с пола экземпляр «Ха-Арец» и, вспомнив о вспыхнувших в африканской печи газетах, уронила его.
Ее муж поднимался по лестнице к спальне, но в руках у него была не пижама, а только плавки. Он был по-прежнему небрит.
Когда она проснулась где-то около полуночи, его рядом не было. Она, спустившись, нашла его в гостиной. Он сидел в полной темноте и, включив телевизор, смотрел кино.
– Ты не спишь… что-нибудь случилось?
– Все хорошо. Я проспал целый день, а теперь я зол, как дьявол.
«Дьявол, – подумала она. – А что? Сидя перед светящимся экраном, отблеск которого окружал его лицо мистической аурой, он и впрямь был на него похож. И мог предложить ей много интересного», – продолжала размышлять она, подходя к обеденном столу, где ханукальный подсвечник, лишившийся всех свечей, стоял в полном одиночестве.
– Что бы это значило? Разве праздники уже закончились?
– Еще нет, – сказал он. – В эту ночь возжигается последняя свеча. Но ты заснула так быстро…
– Так сколько же свечей должны мы зажигать?
– Восемь. Восемь.
– Тогда давай их и зажжем. В Африке мне не пришлось этого сделать ни разу.
– В конце концов, он в самом деле бросил в огонь все те свечи, что ты привезла?
– Не в конце, а в начале. – Она взяла коробку и изумилась: – Как могло случиться, что осталось так много свечей? А ты дома зажигал хоть сколько-нибудь? Даже так просто. Когда-то ты очень любил играть с огнем. Во всех смыслах…
– Здесь я зажигал их лишь один раз. Третью свечу. С Нофар. Остальные я зажигал в других домах. У моего отца и вместе с Эфрати и детишками, и в столовой армейского лагеря, когда навещал Морана, и даже на фабрике у Готлиба. Мне не нужно было тащиться домой, чтобы зажечь их для себя самого.
Ее внезапно осенило.
– Ну, так давай сделаем это сейчас. Пока еще не поздно. И она воткнула восемь разноцветных свечей в подсвечник, добавив в завершение красный шамаш.
– Сделай это ты, – сказал он, не попытавшись даже подняться из кресла. – Потому что сама ты, как выяснилось, ни одной свечи не зажгла. И теперь слушай мой приказ – зажигай все восемь.
– Хорошо, хорошо… Только выключи этот чертов телевизор… В таком грохоте никакие песнопения невозможны…
– Ты хочешь, чтобы мы, кроме всего, вознесли еще благодарственные молитвы?
– Почему бы и нет? Все, как всегда.
– Вот этим ты и займись. Мы живем ныне во времена феминизма… Равенство во всем. Так что работай. У нас здесь уже объявились раввины-женщины, которые носят головные платки вместе с тфилином.
– Но где мы найдем тексты благословений?
– Они напечатаны на самой коробке.
– Подумать только. Просто и удобно.
Он убрал звук телевизора, но изображение оставил. Она спичкой зажгла шамаш, а затем от него – другие свечи, и в их свете произнесла благодарственные молитвы.
– Иди сюда, – позвала она Яари, – сейчас мы будем петь. Он неохотно поднялся из кресла.
– Хорошо, – сказал он. – Но, пожалуйста, только не «Маоз Цур». Эту песню Нофар ненавидит.
– За что можно ненавидеть такую песню? – запротестовала она. – Ты говоришь сейчас точно как Ирми.
– Как Ирми или не как Ирми, я эту песню не люблю.
– Но что плохого может произойти? Ведь сейчас ты будешь петь ее не сам с собой. Мы споем ее вместе. Дуэтом.