Прости, тороплюсь.
Твой Гэндальф.
P. S. ЕГО не надевай ни в коем случае!
P. P. S. Удостоверься, что это и на самом деле Бродяжник: на Тракте всякий люд ошивается. Его настоящее имя — Арагорн.
Не всякое злато злато,
Не всякого в нетях — нет,
Зола огнем чревата,
Во тьме возродится свет.
Клинок, что в бою расколот,
Вновь будет рожден в огне,
И древний, что ныне молод,
Король придет по весне.
P. P. P. S. Надеюсь, Свербигуз с письмом не затянет. Он славный малый, но память у него ровно захламленный чулан: самое нужное позапихано невесть куда. Забудет — зажарю!
Прощай.
Г.»
Фродо прочел письмо про себя, потом передал Пиппину и Сэму.
— Да, понаделал же дел этот Пивнюк! — промолвил он. — За такое и вправду зажарить мало. Получи я это письмо вовремя, уже небось был бы в Разлоге. Но с Гэндальфом-то что случилось? Он пишет так, словно собрался идти по краю пропасти.
— Он много лет шагает по краю бездны, без страха и колебаний, — неожиданно заявил Бродяжник.
Фродо обернулся, вспомнив касавшуюся этого странного человека приписку.
— Что же вы сразу не сказались другом Гэндальфа? — спросил он. — Зачем было время терять?
— А мы его и не теряли. Сами посудите — сказаться я мог кем угодно, но разве бы вы мне поверили? О письме я ничего не знал, так что у меня не было другого выхода, кроме как попытаться убедить вас принять мою помощь без доказательств. Ну а потом — я ведь тоже не привык всякому выкладывать о себе всю подноготную. Нужно было присмотреться к вам: Враг не единожды расставлял мне ловушки. Удостоверившись, что вы и вправду те, кто мне нужен, я был готов ответить на любой ваш вопрос, хотя… — (На лице Бродяжника появилась странная усмешка.) — хотелось надеяться, что вы доверитесь мне без лишних объяснений. Тот, кому постоянно грозит опасность, тоже иногда устает от вечной подозрительности. Но, конечно, внешность моя к доверию не располагает.
— Ну, это только на первый взгляд, — рассмеялся Пиппин, по прочтении письма испытавший немалое облегчение. — У нас ведь в Хоббитании как говорят: «Пусть с лица не хорош, лишь бы к делу пригож». Ну а насчет вида, так, смею предположить, и мы, как поболтаемся несколько дней по Глухоманью, будем выглядеть не лучше.
— Чтобы выглядеть Следопытом, — усмехнулся Бродяжник, — нужно скитаться по самым глухим дебрям годами. Вам такое не под силу… если только внутри вы не крепче, чем кажетесь снаружи.
Пиппин совершенно успокоился, но этого никак нельзя было сказать про Сэма.
— А почем нам знать, что вы и есть тот самый Бродяжник, про коего Гэндальф пишет? — запальчиво спросил он. — О Гэндальфе-то вы небось и словом не помянули, покуда это письмишко не принесли. А ну как вы Бродяжника настоящего пристукнули, вещички его прибрали да и к нам с тем же умыслом пожаловали? Что на это скажете?
— Вижу, Сэм Гужни, что тебя с панталыку нелегко сбить, — отозвался Бродяжник. — А скажу вот что: сумей я убить настоящего Бродяжника, так уж с вашей компанией разделался бы в один миг, безо всяких там споров-уговоров. Будь мне нужно Кольцо, я заполучил бы его прямо сейчас!
Он встал, выпрямился и словно бы вырос. Глаза властно сверкнули, плащ откинулся, и рука легла на рукоять незамеченного до сего момента меча. Хоббиты остолбенели, у Сэма отвисла челюсть.
— Но, к счастью для вас, я тот, о ком написано, — молвил он с высоты своего роста, и лицо его неожиданно смягчилось. — Я Арагорн, сын Араторна, и я уберегу вас от погибели, пусть даже ценой своей жизни.
Последовало долгое молчание, которое наконец осмелился нарушить Фродо.
— Я и без письма верил, что вы настоящий друг, — сказал он, — ну, во всяком случае готов был поверить. Страху вы на меня сегодня нагнали, и не раз, только это не тот страх, не такой, как перед Вражьими прислужниками. Да и, думается мне, будь вы подосланы Врагом, так иначе бы себя повели: на устах мед, а на сердце лед.
— Понимаю, — усмехнулся Бродяжник. — А у меня значит на устах лед, а на сердце незнамо что, да? Так ведь «не всякое злато — злато, не всякого в нетях — нет».
— Это что же, про вас стихи? — удивился Фродо. — А я даже в толк взять не мог, к чему они. Но как вы узнали, что Гэндальф их в письме поминал, коли самого письма не читали?
— А я и не знал. Но эти стихи связаны с именем Арагорна, моим именем.
Бродяжник извлек меч из ножен, и все увидели, что клинок обломан на расстоянии фута от рукояти.
— Что, Сэм? — спросил он с улыбкой, — не много нынче от него проку, а? Но близится тот час, когда он будет откован заново.
Сэм промолчал.
— Что ж, — проговорил Бродяжник. — С позволения Сэма будем считать — мы договорились. Я теперь ваш провожатый. Завтра в путь, и он будет нелегким. Из Пригорья мы, скорее всего, выберемся, но чтобы незамеченными — это вряд ли. Но я постараюсь сбить со следа всех не в меру глазастых и любопытных: есть в здешних краях тропки мало кому ведомые. Оторвемся от погони — направимся к Выветрени. И раз уж нам вместе по чащобам шастать, давайте перейдем на «ты», как между друзьями принято.
— Это как угодно, — отозвался Фродо.
— А что еще за Выветрень? — подал голос Сэм.
— Гора к северу от Тракта, примерно на полпути отсюда к Разлогу. С нее обзор хороший, хоть осмотреться сможем, и то польза. Да и Гэндальф, коли за нами последует, Выветрени не минует. Дальше, правда, дорога будет еще труднее, еще опаснее, но выбирать нам особо не приходится.
— А вы… ты Гэндальфа давно видел? — спросил Фродо. — Знаешь, где он сейчас? Что делает?
— Нет, — отвечал Бродяжник, и лицо его помрачнело. — Весной мы вместе пришли на запад: по его просьбе я присматривал за рубежами Хоббитании. Он уже много лет почти никогда не оставлял их без охраны. Последний раз я видел его в начале мая, у Сарнского брода, ниже по Брендивину. Он сказал, что с делами вашими наконец разобрался, и на последней неделе сентября вы вместе уходите в Разлог. А поскольку он оставался в Хоббитании, я отправился по своим делам. И это обернулось худом: его, видать, настигли дурные вести, а меня, как назло, под рукой не было.
С Гэндальфом я знаком давно, но никогда не тревожился из-за его отсутствия так, как нынче. Ладно, сам запропал — мало ли у него забот, — но уж весточку-то должен был послать непременно! Как только я вернулся, посыпались новости одна тревожнее другой. Эльфы Гилдора рассказали мне, что в Хоббитании объявились Черные Всадники, а Гэндальф на условленную встречу не явился, и ты покинул свой дом, так его и не дождавшись. Мне оставалось лишь караулить тебя и твоих спутников на Западном тракте.
— Как думаешь, это Всадники его задержали, Гэндальфа-то? — спросил Фродо.
— He представляю, кто еще мог бы помешать ему, разве что сам Враг. Но не стоит отчаиваться. Вы там, в своей Хоббитании, знаете Гэндальфа больше по огненным потехам, но он великий, могущественный маг, и дела его воистину велики. Правда, наше, пожалуй, будет потруднее и поопаснее всех прочих.
— Прошу прощения, — пробормотал Пиппин, подавляя зевок, — но я устал до смерти. Трудности там, опасности, дела великие — это ж не значит, что спать уже и не велено? Я, так если тотчас не лягу, засну, где стою. И где только Мерри, остолоп несчастный, шатается? Нам одного не хватало, впотьмах его по Пригорью разыскивать.
В этот миг внизу хлопнула входная дверь, коридор огласился торопливым топотом, и в комнату влетел Мерри, а за ним Ноб. Оба запыхались.
Все уставились на них с недоумением и тревогой. Наконец Мерри перевел дух и выпалил:
— Фродо, они здесь! Я их видел! Черных Всадников!
— Черных Всадников?! — в ужасе вскричал Фродо. — Где?
— Да здесь же, в самом Пригорье. Вы ушли, а я посидел часок в комнатушке да и пошел проветриться. Остановился неподалеку, под фонарем, стою себе, на звезды любуюсь, и тут меня прямо дрожь пробрала. Гляжу, там на дороге темень, а в ней какая-то жуть крадется, пятно черное, еще чернее ночи. Проскользнуло бесшумно у самого края света и пропало. Точно Всадник, хотя коня с ним не было.
— Куда он направился? — неожиданно резко спросил Арагорн.
Мерри вытаращил глаза, он только сейчас заметил в комнате незнакомца.
— Валяй, выкладывай! — велел Фродо. — Это друг Гэндальфа. Потом все объясню.
— Похоже, на восток, по Тракту, — продолжил Мерри. — Я хотел было проследить, но чуть ли не сразу потерял его из вида. Правда, все равно свернул за угол и дошел до самого крайнего дома…
Бродяжник воззрился на хоббита с удивлением.
— Сердце у тебя, вижу, храброе, — произнес он, — но поступать так было глупо.
— Не знаю, — отозвался Мерри. — По-моему, ни храбрость, ни глупость тут ни при чем. Я ведь, можно сказать, и не сам шел, будто что-то тянуло. А потом, уже возле самой ограды, голоса услышал. Один бубнит, а другой то ли шипит, то ли сопит: ни слова не разберешь. Ближе подойти — так духу не хватило. Только я повернулся, чтобы ноги оттуда унести, как сзади что-то надвинулось и… упал я, наверное.
— Это я его нашел, сударь, — вмешался Ноб. — Господин Свербигуз дал мне фонарь — ступай, мол, поищи гостя. Ну, я сначала к западным воротам сходил, не нашел, потом к южным потопал. Иду и вижу, на дороге, близ развалюхи, где Билл Прихвощень живет, кто-то вроде как возится. Точно не скажу, но мне показалось, будто двое ухватили третьего, лежачего, и куда-то уволочь наладились. Я заорал, припустил туда, но как подбежал — тех двоих уже и духу не было, а у обочины господин Брендибак лежит, словно заснул. Потряс я его чуток, а он глаза открыл, да и молвит чудным таким голосом: «Я в омут упал». Потом встрепенулся, вскочил, да как рванет прямиком в трактир — ровно твой заяц.
— Так, наверное, и было, — неуверенно пробормотал Мерри. — Что я там говорил, не помню: сон вроде видел, жутче не придумаешь… но и сна тоже не помню. И не знаю, что это меня так прихватило.