— Что это за свет? — спросил он Бродяжника, тоже смотревшего на восток.
— Больно уж далеко, — отвечал тот. — Отсюда не разобрать. Похоже на молнию, только бьет она не с неба, а с вершины горы.
Фродо снова улегся, но еще долго видел яркие вспышки, а на их фоне высокую темную фигуру Бродяжника. Потом он забылся тяжелым сном.
На пятый день топи и камыши остались наконец позади. Начался подъем. Далеко на востоке стали вырисовываться выстроившиеся в линию холмы. Справа, чуть особняком, вздымался самый высокий — настоящая гора, широкая внизу и сужавшаяся кверху, со срезанной вершиной.
— Вот она, Выветрень, — указал Бродяжник. — Древняя дорога — мы оставили ее справа — проходит как раз у подножия горы, у южного склона. Пойдем напрямик, так, глядишь, завтра к полудню там и окажемся. Не знаю только, что мы там найдем.
— А Гэндальф? — спросил Фродо. — Разве мы его не встретим?
— Хотелось бы, конечно, — отвечал Следопыт, — но на это надежды мало. Он ведь мог в Пригорье не заехать, а ежели даже заезжал, трудно рассчитывать, что мы попадем на гору в одно и то же время. А оставаться там долго небезопасно и для него, и для нас. Коли Черные Всадники потеряли наш след, они и сами отправятся на Выветрень: оттуда обзор хороший. К тому же здесь немало птиц и зверей, которым доверять нельзя. Есть тут и другие твари, куда как хуже…
Хоббиты тревожно уставились на дальние холмы. Сэм поднял глаза, боясь углядеть кружащего в вышине зоркого орла или коршуна, но увидел лишь пустое бледное небо.
— И так-то радости мало, — пробормотал он, — а тут еще ты, Бродяжник, каждым словом тоску нагоняешь.
— Делать-то что будем? — поинтересовался Фродо.
— Я думаю… — начал Следопыт медленно и словно с сомнением —…нам лучше всего пойти на восток, к холмам, но не прямо на Выветрень. Есть там тропка, невидная такая, вот ею и попробуем подобраться к горе с севера. Ну а там разберемся.
Тащились весь день, пока не начал сгущаться ранний холодный сумрак. Стало заметно суше, над оставшимся позади Болотищем клубился густой туман. Вокруг расстилалась унылая голая равнина. Какие-то птицы проводили заунывными криками утонувшее в облаках, окутавших западный горизонт, солнце. Фродо невольно вспомнил Бебень: ласковое закатное солнышко, которое посылало прощальный лучик в круглое окошко.
Чуть позже вышли к речушке, бравшей начало где-то в холмах и терявшейся среди топей. Ее берегом шли, пока не стемнело, а потом разбили лагерь в чахлом прибрежном ольшаннике. Впереди, на фоне темного неба, смутно вырисовывалась еще более темная гряда голых холмов. В эту ночь решили выставить дозорных: хоббиты караулили по очереди, а Бродяжник, похоже, вовсе не спал. Молодая луна заливала окрестности серым холодным светом.
С восходом двинулись дальше. Было свежо, чистое небо радовало ясной голубизной. Хоббиты чувствовали себя совсем недурно, словно прекрасно выспались. Они уже начинали привыкать к долгим переходам и скудному походному пропитанию — с какого, по хоббитанским понятиям, недолго и ноги протянуть. Пиппин даже сказал, что Фродо выглядит вдвое лучше прежнего.
— Ты хочешь сказать «вдвое тоньше»? — рассмеялся тот, ковыряя в ремне очередную дырку. — Жирок согнать, может, и неплохо, но нельзя же худеть до бесконечности. Этак можно и в призрака превратиться.
— Помолчи, — неожиданно резко оборвал его Бродяжник.
С каждым шагом путники приближались к волнистой гряде холмов, самые высокие из которых достигали тысячи футов. Между ними лежали глубокие лощины, любой из которых можно было идти на восток. Вдоль гребня тянулись поросшие травой или покрытые мхом остатки древних валов и стен: кое-где попадались руины каменных строений. К вечеру подошли к западным склонам, где и расположились на ночлег. То была ночь на пятое октября — с выхода из Пригорья минуло шесть суток.
А поутру — впервые с тех пор, как вышли из леса, — увидели тропу. Она вела направо, к югу — ею и двинулись. Тропка оказалась хитрой — изгибалась да извивалась так, что все время оставалась укрытой от посторонних взоров: она толком не просматривалась ни с холмов, ни с равнины. Таилась по расщелинам, лепилась по склонам, а ежели и выходила на открытое место, то всякий раз между высоченными камнями да валунами, ограждавшими ее словно стены.
— Хотелось бы знать, кто и зачем проложил эту тропу? — молвил Мерри, шагая очередной тесниной. — Не больно-то она мне нравится. Да и холмы эти… с развалинами всякими. Нет ли тут, часом, курганов или могил каких?
— Нет, — отвечал Бродяжник. — Здесь никого не хоронили. Дунадэйны на этой земле не жили: в последние дни Северного Королевства они держали тут оборону против сил зла, вторгшихся из Агнмара. А тропу они проложили, чтобы потаенно переходить из одного укрепления в другое. Но много раньше, во дни величия Арнора, они возвели на вершине Выветрени башню, звавшуюся Эмон-Сул. Ее сожгли и порушили, осталось только кольцо обвалившихся камней, по сей день венчающее гору. Но некогда она была высока и прекрасна. Если верить преданиям, во дни Последнего Союза именно на ее вершине Элендил поджидал с запада Гил-Гэлада.
Хоббиты воззрились на попутчика с удивлением: оказывается, он не только по буеракам шастать мастер, но и сведущ в древних сказаниях.
— А кто он такой, Гил этот Гэлад? — полюбопытствовал Мерри. Бродяжник, видимо, погрузившись в раздумье, не ответил, но тут неожиданно послышался негромкий голос:
То был эльфийский государь,
Чью власть благословляли встарь
И вспоминают до сих пор
Везде — от Моря и до Гор.
Сияли меч, копье и шлем
И путь указывали всем;
Кружили звезды в высоте
И — на серебряном щите.
Но вот неведомо куда
Он покатился, как звезда
С высоких катится небес, —
И в темном Мордоре исчез.
Все обернулись — и изумились. То был голос Сэма.
— Давай дальше, — попросил Мерри.
— Дальше-то я не помню, — отвечал Сэм, покраснев как рак. — Этому стиху я у господина Бильбо выучился, еще мальчонкой. Он мне частехонько всякое рассказывал: знал, что я уж больно охоч про эльфов послушать. От господина Бильбо и я грамоте научился. Господин Бильбо, он ведь шибко ученый был, книжек прочитал — пропасть, да и сам стихи сочинял. Вот и этот стих он сложил.
— Нет, не он, — вмешался в разговор Бродяжник. — Это часть песни «Погибель Гил-Гэлада», написанной на Древнем Наречии. Бильбо, должно быть, перевел, а я и не знал.
— Там еще много чего было, — сказал Сэм, — но все про Мордор: послушаешь, так оторопь берет. Вот уж не думал не гадал, что самому туда идти выпадет.
— В Мордор! — вскричал Пиппин. — Ну ты скажешь! Уж до этого-то, надеюсь, не дойдет…
— Ну-ка потише! — оборвал Бродяжник. — Не буди лихо, пока оно тихо.
Уже за полдень приблизились к южному концу тропы и увидели перед собой зеленый откос, поднимавшийся словно мост по северному склону холма. Решили подниматься к вершине не мешкая, покуда еще светло. Скрываться больше не было никакой возможности, оставалось только надеяться, что вражеских соглядатаев поблизости нет. Местность, во всяком случае, казалась совершенно пустынной: ежели Гэндальф и находился где-то рядом, то присутствия своего ничем не выдавал.
Сэма и Пиппина, с пони и всей поклажей, оставили в глубокой, походившей на зеленую травянистую чащу лощине у западного склона, и втроем двинулись вверх. На подъем ушло не менее получаса. Первым шел Бродяжник, за ним совсем выбившиеся из сил Фродо и Мерри. Склон оказался крутым и каменистым.
На вершине, как и предупреждал Следопыт, обнаружили широкое каменное кольцо — заросшее травой и мхом основание высившейся здесь некогда башни. Посреди круга громоздилась пирамида, тоже из камней, но дочерна закопченных. Поблизости от нее земля была выжжена, да и вся трава внутри круга пожухла, словно по ней прогулялось жаркое пламя. Нигде не было никаких признаков жизни.
Обзор с вершины и правда был лучше некуда, однако местность открывалась глазу однообразная и унылая, разве что далеко на юге, за лесом, поблескивала вода. Отчетливо прослеживалась извилистая полоса древней дороги, которая тянулась с запада и пропадала в тени холмистой гряды. Она была пуста, на всем протяжении ни единого путника. Дальше, на востоке, вырисовывались горы — сумрачно бурые у подножий, сероватые повыше и ослепительно белые у пронзавших облака вершин.
— Забрались, стало быть… — пробормотал Мерри. — Местечко не самое веселое. Воды нет, укрыться негде. И Гэндальфа что-то не видать. Оно и не диво, стал бы он, как же, здесь отираться. Ежели вообще сюда наведался.
— Да, торчать ему тут было бы ни к чему, — согласился Бродяжник. — Хотя, окажись он в Пригорье на денек-другой позже нас, пожалуй, что и обогнал бы — ему это запросто. А обогнав, мог и подождать, но… — неожиданно он нагнулся и пригляделся к венчавшему пирамиду плоскому камню, что был посветлее прочих, словно огонь его не коснулся. Бродяжник поднял камень и принялся внимательно рассматривать.
— Как думаешь, что это такое? — спросил он Фродо.
— Черточка, точка, еще три черточки, — отозвался он, пожав плечами.
— Вот-вот, — усмехнулся Следопыт. — Черточка… Смахивает на руну «Г». Уверенности, конечно, нет, но может статься, что это знак, оставленный Гэндальфом. Царапины-то недавние. Полной уверенности нет: сюда заходят и Следопыты, им тоже руны ведомы. Однако…
— Однако ежели это знак Гэндальфа, то что он означает? — спросил Мерри.
— По моему разумению, — отвечал Бродяжник, — это «Г-III», то бишь «Гэндальф был здесь третьего октября» — всего-то три дня назад. Наверное, он очень спешил, а не то оставил бы более внятное послание. Видимо, ему грозила опасность, а значит, и нам не мешает поостеречься.
— Хоть бы это и вправду был Гэндальф, — вздохнул Фродо. — Что бы ни значили его пометки, а вот знаешь, что он неподалеку, и как-то спокойнее.