орме стояла Галадриэль в белом платье и венке из золотистых эланоров. Она играла на маленькой арфе, и над рекой разносился ее чарующий печальный голос.
Листву я пела, и листва там золотистая росла,
Я пела ветер — он дышал среди ветвей округ ствола.
Там — где за морем под луной, под солнцем над морской волной,
Извечный Ильмарин стоит и Древо с золотой листвой,
Под сенью Древа — Эльдамар, и рядом с Эльдамаром — он,
Эльфийский светлый Тирион;
И золотистая листва там золотится круглый год,
Не то что здесь, где слезы льет в изгнании эльфийский род.
О Лориэн! Уж листопад, зима уже близка,
И листья палые кружат, их вдаль несет река.
О Лориэн! Уж сколько лет на этом берегу
Я прожила и сколько зим, и больше не могу.
Но если буду петь корабль, дождусь ли корабля,
Который отнесет меня в Заморье, за моря?
Поравнявшись с лебединым челном, Арагорн бросил грести. Песня Владычицы смолкла.
— Мы пришли, чтобы попрощаться с вами и, сколько возможно, облегчить ваш путь благословением Лориэна, — молвила она.
— Вы были нашими гостями, — добавил Келеборн. — Но так уж получилось, что нам ни разу не довелось разделить трапезу. Теперь мы приглашаем вас на прощальный пир. Он состоится здесь, меж струящихся вод, что скоро унесут вас далеко от Лотлориэна.
Лебедь медленно заскользил к берегу, и лодки последовали за ним. На зеленом мысу между Среброструйной и Андуином все уже было готово для пиршества. Но Фродо почти не касался чудесных эльфийских яств и напитков: он лишь неотрывно смотрел на Владычицу и прислушивался к ее голосу. Она больше не казалась ему пугающе грозной, но хоббит не мог отделаться от ощущения, что даже сидя здесь, перед ним, Галадриэль пребывает в далеком прошлом, давно канувшем в бездонную прорву времени. Говорят, подобные чувства испытывает всякий, кому посчастливилось повстречаться с эльфом в наши дни.
Обед закончился, и разговор вновь зашел о предстоящем путешествии.
— Вскоре после того, как отплывете, — сказал Келеборн, — леса по берегам поредеют, а там и сойдут на нет. Ниже по течению Река несет свои воды по пустынной каменистой долине, где растет только чахлый вереск. Вам предстоит преодолеть много лиг, прежде чем вы достигнете острова Скального, который мы именуем Тол-Брандир. Обегая его двумя рукавами, Андуин с ревом и грохотом низвергается вниз водопадом Рэрос. Дальше река течет по топкой низине Ниндальф, или, по-вашему, Изболоть, там она делится на множество протоков, чтобы потом снова слиться воедино. Как раз в том месте в Андуин впадает Энтава: эта река протекает через Рохан, а начало берет на западе, в лесу Фангорн. По другую сторону Андуина высятся голые холмы Эмин-Мюил, вечно обдуваемые восточным ветром с Гиблых Топей, за которыми земли безжизненны и пусты до самого Кирит-Горгора и черных ворот Мордора.
Боромиру и тем, кто решит пойти с ним в Минас-Тирит, следует высадиться на берег выше Рэроса и подняться по Энтаве, чтобы переправиться через нее выше болотистого устья. Но опасайтесь приближаться к верховью: Фангорн — странный лес и о нем мало что известно.
— А тому, что известно, я по большей части не верю, — сказал Боромир. — У нас в Минас-Тирит о Фангорне ходят всякие толки, но все они больно уж смахивают на бабушкины сказки. Земли, лежащие к северу от Рохана, слишком уж далеки от Гондора, и о них можно насочинять что угодно. В древности Фангорн подступал к рубежам нашего королевства, но с тех пор, как там побывал последний гондорец, сменилось множество поколений. Так что какие байки ни рассказывай, ни подтвердить, ни опровергнуть никто все одно не сможет.
В Рохане-то я бывал, но никогда не приближался к его северным пределам. Когда пробирался к Разлогу, то прошел подножиями Белых гор, через Роханскую Щель, а потом переправился через Айсен и Серый Поток. То путешествие было долгим, дороги я не знал, а на одном из бродов лишился коня. Но теперь, проделав путь в Разлог и из Разлога, я уверен, что уж из Рохана-то всяко доберусь до дома, а если потребуется, то пройду и через этот самый Фангорн.
— Хорошо, коли так, — улыбнулся Келеборн. — Но не отмахивайся от бабушкиных сказок: случается, что только в них и сберегается знание, забытое теми, кто считает себя мудрыми.
Галадриэль поднялась с травы, приняла от одной из эльфийских дев чашу с искрящимся медовым напитком и подала ее Келеборну.
— Пришло время поднять Прощальную Чашу, — объявила она. — Выпей до дна, владыка галадримов, и да развеются твои печали, пусть даже за полуднем неизбежно грядет ночь, и вечер уж близок.
Затем она подала чашу каждому из гостей. Когда все выпили, Владычица снова опустилась — не на траву, а на легкий плетеный табурет. Некоторое время Галадриэль молча смотрела на гостей.
— Прощальная Чаша выпита, — проговорила она наконец, — меж нами уже пролегла тень расставания, но прежде чем вы уйдете, я вручу вам дары галадримов, дары, что будут напоминать вам о Лотлориэне.
Первым Галадриэль подозвала к себе Арагорна.
— Арагорн, сын Араторна, — промолвила она, — прими дар, достойный того, кому выпало вести Дружество далее.
Он поклонился и принял из рук Владычицы ножны, украшенные причудливым узором из золотых и серебряных цветов и листьев, переплетавшихся с рунами, выложенными самоцветами. Знающий эльфийское письмо мог прочесть на ножнах имя «Андрил» и краткую историю славного меча.
— Клинок, извлеченный из этих ножен, не преломится и не затупится вовеки, — сказала Владычица. — Но ты уходишь во Тьму, и может статься, мы уже никогда не встретимся или встретимся на пути, с которого нет возврата. Не желаешь ли иного дара?
— Владычица, — отвечал Арагорн, — тебе ведомо самое сокровенное мое желание, ибо ты хранишь сокровище, к обладанию которым я стремлюсь всем сердцем. Но пожаловать мне это сокровище не можешь даже ты: я обрету его, лишь пройдя сквозь мрак.
— Воистину так, — согласилась Галадриэль. — Однако у меня есть для тебя еще один подарок. Я оберегала его, дожидаясь, когда ты вновь посетишь нашу землю.
Она подняла с колен большой полупрозрачный зеленоватый камень, вставленный в серебряную оправу в виде орла с распростертыми крыльями, и он воссиял словно солнце, пробивающееся сквозь свежую весеннюю листву.
— Этот камень я подарила своей дочери Келебриан, от нее он достался Арвен, а ныне переходит к тебе как знак надежды. В час расставания прими сей дар, а с ним и предреченное тебе имя Элессар — Эльфийский Самоцвет из рода Элендила.
Арагорн укрепил брошь с камнем на груди и, как показалось изумленно взиравшим на него товарищам, преобразился, сбросив с плеч бремя прожитых в тяготах и невзгодах лет. Он вдруг предстал величественным и могучим, как истинный король.
— Благодарю тебя, — молвил Арагорн. — Я одарен воистину щедро, но еще более щедро одарила ты мир, дав жизнь Келебриан и через нее — Арвен, Вечерней Звезде эльфийского рода!
Настал черед остальных. Боромир получил массивный пояс из чистого золота, а Мерри с Пиппином маленькие, по их мерке, серебряные пояски, каждый с пряжкой в виде золотого цветка. Леголасу Галадриэль подарила лориэнский лук, более длинный и мощный, чем лихолесские, и полный колчан подходивших к луку стрел. Тугую тетиву лука свили из остриженных волос эльфийских дев.
— А для тебя, маленький садовник и друг деревьев, — с улыбкой обратилась Владычица к Сэму, — у меня и подарок под стать.
Сэм принял из ее рук небольшую шкатулку серого дерева, единственным украшением которой служила серебряная руна на крышке.
— Руна «Г», — пояснила Владычица, — означает мое имя, но на нашем языке может значить еще и «грунт». В этой шкатулке горсть земли из моего сада, земли, с которой всегда пребудет благословение Галадриэли. Она не поможет тебе в пути, не сохранит от опасностей, но если ты сбережешь ее и принесешь домой, наградой тебе будет цветение твоих садов. Пусть даже, вернувшись, ты застанешь все в запустении, разбросай эту землю хоть в самом бесплодном месте, и оно превратится в дивный цветник, который, быть может, напомнит тебе о Галадриэли и далеком Лориэне, увиденном среди зимы. Увы!.. Весна и лето для нас миновали и остались лишь в памяти.
Сэм покраснел до ушей, пробормотал что-то совершенно невразумительное и, неловко поклонившись, прижал коробочку к груди.
— А какой дар мог бы испросить у эльфов гном? — спросила Владычица, обратившись к Гимли.
— Мне ничего не надо, — отвечал тот, — достаточно и того, что я видел Владычицу галадримов и внимал ее ласковым речам.
— Слыхали? — обратилась Галадриэль к эльфам из своей свиты. — Кто после таких слов осмелится утверждать, что гномы — народ неотесанный и грубый, а на уме у них одна корысть? Но все же, Гимли, сын Глоина, скажи, что бы ты хотел получить. Прошу тебя. Я не могу допустить, чтобы ты, единственный из всех, остался без прощального подарка.
— Мне ничего не надо, — низко поклонившись, повторил гном, но потом поднял глаза и робко, с запинкой, проговорил: — Однако… я был бы счастлив получить прядь твоих волос, превосходящих земное золото в той же мере, в какой звезды небесные превосходят драгоценные камни, добытые в недрах. Прости меня: я не хотел ни о чем просить, но таково было твое повеление, и я лишь повинуюсь.
Изумлению эльфов не было предела. Среди них поднялся ропот, сам Келеборн и тот удивленно поднял брови, но Галадриэль выслушала пожелание гнома с улыбкой.
— Говорят, будто у гномов искусные руки да нескладные речи, — сказала она, — но к Гимли, сыну Глоина, это никак не относится. Никто доныне не обращался ко мне с просьбой столь же дерзновенной, сколь и учтивой. И отказать ему невозможно, ведь я сама велела просить что угодно. Но скажи, что ты станешь делать с этим подарком?
— Хранить как величайшее сокровище, — отвечал Гимли. — А если мне суждено вернуться домой, я помещу этот дар внутрь самого большого самоцвета, и он станет наследственной драгоценностью моего дома, залогом того, что дружба между Горой и Лесом не прервется до скончания времен.