Алена из-за плеча царевны заглянула в зеркальце. Лукоморье уже почти очистили от завалов, на берегу рабочие возводили какие-то стены. Рядом рыли еще один котлован, тащили какие-то камни и сваи. Сам карлик с бутылкой вина в руке и тарелкой полной устриц на коленях сидел на табурете около окаменевшего Змея, а рядом с ним стоял Кощей. Братья о чем-то мирно беседовали. Лебедь провела ладонью над зеркальцем и Алена услышала:
— Слушай, Черномор, продай ты мне эту статую. Даю тысячу золотом.
— Не, не продам, — Черномор, похлопав по каменной морде Змея, отхлебнул из бутыли вина и принялся открывать одну из устричных раковин. — Оно мне душу греет… Ну кто бы мог подумать, что я могу вот так, запросто, Горыныча шмякнуть?
— А жить ты тоже на этой статуе будешь?.. Ты вон дворец строить взялся. Деньги-то, небось, пригодятся. И потом, он ведь когда совсем остынет, может и пополам треснуть, и вообще на камушки рассыпаться.
— Так ведь на тысячу мне все равно дворца не построить… — Черномор снова отхлебнул вина и протянул Кощею тарелку с устрицами. — Хочешь?
Кощей, глянув на устриц, брезгливо поморщился:
— Ну а полторы тысячи?..
— Семь, — Черномор хитро сощурился, и, еще раз отхлебнул вина.
— Ты что ли стены из золота строить собрался? — возмущенно всплеснул руками Кощей.
— Из мрамора. А потолки лепные, с позолотой… А крышу сделаю из чистого серебра, чтоб сверкала — карлик мечтательно оглядел руины Лукоморья. — А вокруг английский сад. Кипарисы…
— Ну хорошо, — скривился Кощей. — Две.
— Да это только на мрамор и лепнину. А я еще фонтаны хотел, статуи… Ну, хотя бы пять тысяч…
— Уж не думаешь ли ты, что я буду оплачивать все твои прихоти ради какого-то куска камня?
— Да ты ж на золоте ешь, по золоту ходишь. Что тебе, убудет от четырех тысяч?
— Я потому и хожу по золоту, что не трачу его направо и налево, — Кощей отошел от статуи Горыныча и отряхнул руки. — Или ты мне отдаешь этот кусок камня за две тысячи золотых, или сиди тут, без дворца, обнимайся со своим Змеем.
— Ну хорошо, — Черномор вздохнул и протянул Кощею руку. — Только деньги вперед.
Они ударили по рукам и Кощей взвившись смерчем тут же скрылся из виду.
— Ты это видела? — Алена вскочила с кровати и заметалась по комнате, переодеваясь в свой старый походный костюм. — Надо торопиться. Есть у меня одна идея. Лебедушка, я сейчас в лес схожу, а ты меня потом на Лукоморье переправишь?
— Ладно уж, — Лебедь вздохнула. — Иди, все равно тебя не удержишь. Ты потом к морю подходи, позови меня.
За то время, пока Алены не было в Заповедном лесу, Буба немного подрос. Почва вокруг него была основательно унавожена, перекопана и полита. А из земли теперь торчали аж три корешка.
— Потерпи еще две недельки, Глумушка, и ужо я отпущу тебя до дому.
— Все то ты обещаешь, — вздохнул Глум (это он привел Алену к Бубе и теперь нетерпеливо мялся у нее за спиной).
— Да не жди ты ее, иди уж, — махнул веткой Буба, видя, что Алена не решается начать разговор при постороннем. — У нас тут беседа, чую, долгая. А дубы-то пропадают от плесени.
— Иди, иди, коли торопишься. Я как-нибудь сама обратно доберусь.
Когда Глум скрылся, Алена подошла к Бубе вплотную и шепотом спросила его:
— У тебя шишечки еще остались?
— Да есть пока. Я, правда, Глуму обещал… А тебе для чего?
— Ты понимаешь, есть у меня подозрение, что может она помочь… Ты лучше расскажи мне сперва про шишечки эти. Что они такое? Откуда взялись?
— Шишечки, — Буба мечтательно улыбнулся. — Есть такое дерево. Кто-то видит его как ясень, кто-то как дуб. Глум вот, видит его, как дерево кедровое… Как знать, какое оно в самом деле? Растет это дерево из самой что ни на есть глубины. Растет сквозь весь этот мир. Да и другие миры, думаю, задевает. Сдается мне, что на дереве этом весь мир и держится…
— Древо жизни? — уточнила Алена.
— Ну, можно и так назвать… Где оно растет я объяснить не могу. Оно везде. Я вот, леший, вижу его. Оттого я и леший. Где жизнь, там и дерево это. Оно и есть — жизнь. А шишечки — того дерева семена. Наш, заповедный лес, особенный. Шишечки тут появляются чаще. Другие, небось, считают, что у меня, в заповедном лесу это дерево и растет. Чем лес заповеднее, тем там жизни больше. Так вот, в этой шишечке жизненная сила. Посадишь ее — кто-нибудь вырастет. Может, леший какой, может, кикимора, а может и неведома зверушка… Только выращивать, дело хлопотное, трудное. Можно шишечкой вылечить кого или омолодить… Всяко можно такую шишечку на дело применить.
— А из каменного, обратно в живого эта шишечка превратить может?
— Да неужто кто-то из твоих диких богатырей окаменел? — удивленно всплеснул ветвями Буба.
— Ну, вроде того, — Алена глубоко вздохнула.
— И, небось, именно тот, по которому ты сохнешь?
— Угу, — девушка присела на траву и шмыгнула носом. — Только ты ведь все равно шишечку Глуму обещал…
— Вот что, — Бубуа заскрипел и зашевелил ветвями. — Ты подними корешки. Вот эти. Тяни, тяни их, не бойся. Все равно мне искореняться скоро. Вот. Видишь, две у меня шишечки, две. Возьми ту, что побольше. Если останется, от нее что — верни. А ту, что поменьше я Глуму за работу отдам. Или половину. Я ж ему шишечку за год обещал, а ходить я стану, похоже, намного раньше.
— Спасибо тебе, Буба, — Алена взяла шишечку и, обняв Бубу, поцеловала его в зеленую, древесную кору. — Если тебе что-нибудь будет нужно, ты только скажи. Век тебя не забуду, все-все сделаю.
Алена шла назад, к заставе, прямо через лес, по памяти, там, где волок ее за руку Глум. Правда, корни и кусты теперь не расступались у нее под ногами, так что быстро идти не получалось. Зато по дороге ей пришла в голову еще одна дельная мысль. Алена заставила себя идти помедленнее и мысленно позвала Бабу Ягу. Та отозвалась сразу, словно ждала этого вызова.
— Бабушка, милая, ты же видишь, я на все готова, — Алена присела на поваленное дерево, прижимая к груди драгоценную шишечку. — Скажи, что Змею надо для выздоровления?
— Нужна воля к жизни, а ее, похоже, нет, — Яга вздохнула. — А ты девка бедовая, молодец. Я тогда даже намекнуть боялась про жертву-то. Кровь твоя его разбудила, а то бы уже давно в камень обратился. А теперь снова он застывает. Попробуй с ним поговорить. Меня он не хочет слышать. А у тебя может получиться, — голос бабушки стал умоляющим. — Верни его, Аленушка, нужен он миру этому. Ты только верни его, а уж я потом расстараюсь, все-все улажу.
Через час ходьбы Алена вышла к берегу моря и позвала Лебедь. А еще через несколько минут она была на Лукоморье. Возле окаменевшего тела Горыныча никого не было. Только валялись скорлупки от устриц, пустые бутылки и какой-то строительный мусор. Солнце поднималось в зенит. На солнышке, рядом со статуей, было жарковато.
— Да что же ты делаешь?! — Алена присела на корточки рядом со Змеем, прижалась лбом к холодному, даже под лучами палящего солнца, каменному плечу. — Все за него переживают, Яга уже все способы колдовские перепробовала, за жизнь твою борется, а ты на беду всем умирать решил! Хоть бы про зарок свой вспомнил, ты же нужен этому миру, понимаешь, очень нужен!
Змей молчал, но молчание это было живое, Алена чувствовала, что он ее слышит.
— Ну почему ты думаешь, что вправе один все решать? Ты ведь даже не поговорил со мной толком…
— О чем нам говорить? — голос Змея звучал глухо и словно бы издалека. — Я их всех убил, понимаешь ты это?! Если бы я в подземном мире память не потерял, то ни за что бы себе не позволил… Ведь сумел же сдержаться год назад… А теперь поздно — не могу я тебя разлюбить. Но и убить мне не судьба тебя, Аленушка. Оно и к лучшему.
— А слово твое? — Алена еще сильнее прижалась к камню. — Ты же огнем клялся, что станешь мне мужем? Неужели слово свое нарушишь?
— Уже нарушил… Огонь мой лавой во мне застывает. Все правильно. Чем без тебя жить, лучше камнем стать…
— Правильно?! — Алена порывисто вытерла рукавом слезы. — Ну так и я без тебя жить не стану. С ножа меня уже снимали. Выходили. Зря выходит. Осталось только камень на шею и в воду.
— Ничего не выйдет, — словно бы улыбнулся Змей. — Слава Роду, в этом мире ты дышать под водой можешь, на тебе заклятия Черномора и Лебеди.
— Я все равно, найду способ, — угрюмо ответила девушка. — Без тебя мне жизнь не мила. А ты… ты просто трус… Обещал жениться, а потом испугался!
— Да я за тебя, дуреху, испугался! — голос Змея вдруг окреп и зазвучал почти как раньше, когда он на что-то сердился.
«Ага, задело!» — обрадовалась она.
— А меня ты спросил?! Хороша же твоя любовь, раз тебе на меня наплевать! Вот пойду сейчас и отравлюсь, а ты умирай себе на здоровье со спокойной совестью.
Алена встала и решительно шагнула прочь от камня.
— Стой! — голос Змея прозвучал с такой силой, что Алена замерла на месте. По камню поползла, опоясывая тело Змея, едва заметная трещинка.
— Ну, раз уж ты такая упрямая, раз уж все равно решила умереть, так хотя бы не лишай меня удовольствия, дождись, пока я оживу.
— А… сколько ждать-то? — боясь поверить в свое счастье, прошептала Алена.
— Через пару дней, пожалуй, верхний каменный слой с меня слезет. Там живой воды поблизости нет?
— Живую воду богатыри только через три дня наберут. Но у меня шишечка есть, та самая. Поможет? — Алена торопливо огляделась, нет ли кого поблизости, и вынула из-за пазухи шишечку.
— Можно попробовать. Отойди-ка…
Трещина на камне увеличилась и из нее медленно, щурясь от дневного света, выполз длинный золотистый полоз.
— Прости, родная, человеком мне пока не быть, силы не те… Давай свое лекарство.
Алена протянула Змею шишечку, изо всех сил стараясь, чтобы ладонь не дрожала. Горыныч взял шишку в пасть и захрумкал ею как леденцом. Постепенно чешуя Змея засветилась золотым светом, и сам он словно бы увеличился в размерах.
— Не боиш-шься, говоришь? — Змей неуловимым движением скользнул к девушке и, выгнув спину, поднял голову. Они замерли — глаза в глаза. Алена словно оказалась на краю бездны, в глубине которой бурлила, поднимаясь наверх, прямо к девушке, раскаленная лава. Алену охватил нестерпимый жар. «Ты бы еще в солнце влюбилась». Но Алена только улыбнулась пересохшими губами. «Все равно. Главное — ты жив. И я люблю тебя, кем бы ты ни был».