— Так о чем в том указе княжьем сказано, ты поведай нам, Василий Казимирович, — расспрашивал тем временем Добрыня рыжеусого, широкоплечего парня, видимо тоже богатыря и своего давнего знакомца.
— Да неужто вы, братцы, и не слышали? И бирюч о том кричал на площади, да и князь уже сам приговаривал. Как медведи живете в своей глуши, хоть почаще заезжали б в стольный Киев-град.
— Да уж мы, когда в Киев-то прибыли, через башню как скакали наугольную, так я помню, бирюч кричал на площади. Да «караул» кричал, а не князёв указ. Больно рядом с ним мы сверху падали. А указ-то мы княжий не слышали.
По столам покатился дружный смех. Те, кто не расслышал шутки, переспрашивали, и тоже начинали заливисто смеяться.
— Ай примите от меня, от князя, чарочки, вы, Добрыня, Илья да Дунаюшко. Зелена вина, вина заморского, — голос князя грянул, словно гром, с другого конца гридницы. Расторопные слуги уже несли три больших, наполненных вином, золотых ковша. — Да хочу я с вами выпить за здоровьице. За здоровьице ваше драгоценное. У меня-то слава богу слух достаточный. Никогда-то на него не жалуюсь. Так испьем, чтоб у вас тоже слух поправился, да ума бы еще малость поприбавилось.
Шум в зале затих. Даже Боян перестал бренчать на гуслях. Все с интересом уставились на вставющих богатырей.
— Говорил я тебе, князь будет гневаться, — вполголоса пробурчал красный, как рак, Илья Добрыне.
— Что же, нам бросать повадку богатырскую? — буркнул Добрыня. — Ничего, у нас добрый князь, отходчивый. Посерчает малясь, да охолонится.
Отвесив поклон, богатыри приняли чаши, и Добрыня ответно произнес:
— Пьем и мы за здоровье богатырское. Чтоб ума и слуха было нам достаточно, от врагов бы защищать Россию-матушку, да прекрасный город Стольно-Киевский, да тебя, наш ласковый Владимир-князь, — и все трое одним духом выпили поднесенные им ковши.
Гроза миновала, и дальше пир пошел своим чередом. Богатыри рассказывали друг другу о недавних приключениях, интересовались столичными новостями. Самой главной новостью было похищение Людмилы — младшей дочери князя Владимира. Собственно, два года назад ее уже похищал Черномор. Добывать княжну из неволи вызвались тогда местные бояре Фарлаф и Ратмир, да какой-то богатырь из степей — Руслан. После долгих мытарств Руслану удалось вызволить Людмилу, но до свадьбы у них дело не дошло. Познакомившись поближе со стервозным характером юной княжны Руслан сбежал обратно в степь. А Людмила так и осталась жить при папочке, дожидаясь другого жениха. И вот, на днях снова пропала. Князь почему-то пребывал в уверенности, что Людмилу украл именно Черномор и подыскивал новых героев, которые бы отправились ее вызволять. Собственно, последний княжеский указ обещал большую награду, руку и сердце Людмилы и чуть ли не полкняжества в придачу тому, кто ее освободит.
— А чего это… ик, Дунаюшка не ест, не пьет? — осведомился весьма пьяный Дюк Степанович, присоединяясь к компании богатырей. Он уселся рядом с Дунаем и обнял его за плечи. — Помнишь, брат, гуляли мы в прошлом году, при дворе у короля, у Ляховицкого? Ведь слугой служил, индо весел был. Отчего же теперь, брат, печалишься?
— Я скажу, отчего он печалится, — вмешался Микула. — Оттого что Черномором обиженный.
— Черномором? Да как же так случилося? Что же это Черномор опять свирепствует? — Дюк выжидающе уставился на Дуная.
— Я служил у короля ведь ляховкицкого, я служил у короля ровно двенадцать лет… — начал свой рассказ Дунай.
«О, боже! Опять он жалуется. Да что же это за богатырь такой?» — чтобы отвлечься, Алена отхлебнула пива из поданного ей серебряного кубка и надкусила медовый пряник.
— … еще три года служил я в портомойниках, еще три года служил я в приключниках. И подарил мне король ведь черной шатер…
«Вообще-то здесь хорошо. Интересно. Вот только Добрыня с Ильей сейчас попьют вина, да и вспомнят, что приехали в Киев, чтобы женится на мне. Случилось бы что-нибудь эдакое, чтоб стало им не до того».
— … и вина-то ведь было малость отпито. Малость отпито, да чуть пригублено… Последние слова Дуная сопровождались дружным возмущенным стоном.
— Ну Черномор, ну гнида!
— Вот ведь охальник!
— Злодей…
— Удавил бы своими руками!
— Своими руками, говорите? — появившийся откуда ни возьмись князь Владимир оглядел богатырей. — Кто это у нас тут Черномором обиженный?
Воцарилось молчание. Взгляды устремились на Дуная, обильными возлияниями возместившего уже утрату своей бочки. С трудом поднявшись, Дунай оперся о стол кулаком, чтобы не шататься, и отвесил князю поясной поклон.
— Уж ты князь Владимир стольно-киевский! Изобидел меня Черномор-колдун. Я служил у короля ведь ляховкицкого, я служил у короля ровно двенадцать лет…
— Слышал уже, — сморщившись, как от зубной боли, торопливо перебил его князь. И, подойдя к богатырю вплотную, по-отечески положил ему руку на плечо. — Ай же ты, Дунаюшка Иванович! Возьми ты у меня силы сорок тысячей, возьми казны десять тысячей, поезжай во тую землю, в Черноморову, забери мою любимую доченьку. Буде в честь ее Черномор не даст, забери тогда ее силушкой!
Дунай затравленно оглянулся и, кажется, совсем протрезвел, представив себе, как сорок тысяч княжьих людей по дороге проедают десять тысяч княжьей казны а потом разбегаются при виде колдовским образом летающего Черномора.
— Солнышко ты Владимир стольно-киевский! — запричитал Дунай. — Ой не надо мне силы сорок тысячей, мне не надо казны десять тысячей! Дай-ка ты мне любимых товарищей, Илью Муромца да Добрыню Никитича, — взгляд Дуная при этом устремился на двоих богатырей, словно бы умоляя — «не выдайте».
Князь Владимир, окинув взглядом свою притихшую рать, скорбно хмыкнул, видимо сожалея, что теперь не получится услать их всех на месяц-другой с глаз долой. Потом перевел взгляд на Илью и Добрыню, понимающе усмехнулся и развел руками.
— Ай же вы, Илюша да Добрынюшка! Пожалуйте к Дунаю во товарищи.
Илья, пожав плечами, отер с усов пивную пену и молча поднялся из-за стола. Добрыня нарочито низко поклонился князю и Дунаю.
— Ой спасибо тебе, князь да Стольно-кивеский, и тебе Дунаюшко Иванович, за почет, за ласку, за доверие, — саркастически усмехаясь, нараспев проговорил он. — Нешто мы с Ильей теперь откажемся?
Прямо из-за столов Илья, Добрыня и Дунай двинулись на двор. Следом за ними устремился князь и весь пировавший в гриднице люд, который еще мог стоять на ногах.
«Ну вот, опять куда-то ехать. Кого-то спасать… Меня, конечно, ни о чем не спросили», — вздохнула Алена и пошла следом за богатырями. На крыльце она немного замешкалась в образовавшейся толчее, и вдруг увидела трех богатырей, одного за другим вскачь летящих к лобному холму на торговой площади.
— Стоять! Куда?! — спохватился князь Владимир.
Но Добрыня уже хлестнул своего Бурку, и тот, взвившись с места, перемахнул наугольную башенку крепостной стены. Следом взлетел Чубатый. Последним скакнул Дунай на своей все также перегруженной сверх всякой меры лошадке. Предусмотрительно взяв чуть правее, он пролетел мимо башни в локте от белокаменной стены. Не успевший отдохнуть конь зацепил копытом за верхнюю кромку и обрушил вниз один из крепостных зубцов.
— Да что ж это! К растакой ягой ядреной бабушке! Когда-нибудь сроют этот холм?! — затряс кулаками Владимир. — Кто у нас отвечает за благоустройство в черте города?
Не найдя среди окружающих его подобострастно улыбающихся боярских рож отвечающего за благоустройство (тот поспешил пригнуться, прячась за спинами товарищей), князь махнул рукой и направился обратно в хоромы.
— Видали добрых молодцов сядучись, не видали добрых молодцов едучись, — прокряхтел кто-то в толпе. — Эх, молодость, молодость.
«А как же я? Куда же они без меня?.. Неужели забыли?! — заметалась Алена. — Ну конечно, первым делом, первым делом самолеты. Ну а девушки? А девушки потом».
Микула попытался утешить ее:
— Ну да что ты убиваешься, Аленушка? В том походе тебе делать нечего. К Черномору дорога, знамо, долгая. До заморского того до Ново-города. Ну да кони у них шибко быстрые. Ты здесь месяц-другой пообвыкнешься, а они к тому времени управятся, — он блаженно улыбнулся, и подсунул Алене ковш с какой-то пенной жидкостью. — Выпей лучше медку, да скушай пряничек.
— Целый месяц тут сидеть? — засомневалась Алена. — Может, лучше обратно на заставу богатырскую поехать?
— А и на заставу езжай. А я провожу тебя завтра утречком, — убедившсь, что Алена сделала большой глоток из подсунутого ковша и впилась зубами в пряник, Микула вернулся к прерванной беседе с соседом:
— Я как ржи-то напашу, да в скирды сложу, я во скирды сложу, да домой выволочу, домой выволочу, да дома вымолочу, а я пива наварю…
«Да что ж это такое? — со все возрастающей обидой думала Алена. — Добрыня-то как вздыхал. Я уж поверила, что он в меня влюбился. Илья тоже хорош! Бросили меня, даже слова не сказали. Как вернутся — убью! Только бы они все живые вернулись».
— О! Будь здоров… ик, Микула Селянинович! — прилагая усилия, чтобы поддерживать себя в вертикальном положении к ним приблизился, сияя бессмысленной голливудской улыбкой, богатырь.
— Будь здоров и ты, Дюк Степанович, хотя мы с тобой уже здоровались, — кивнул ему Микула.
— Что за отрок с тобой, коса русая?.. Как зовут тебя, красна девица? — Дюк Степанович сверкнул глазами и, то ли из-за врожденной галантности, то ли из-за полной уже невозможности держаться на ногах, припал у ног Алены ног на одно колено и схватил ее за руку.
— Да чтоб вы все треснули! — Алена в сердцах стукнула своей корзинкой по голове приставучего хама. Раздался легкий хлопок, и еле слышно запахло озоном.
Дюк Степанович ошеломленно захлопал глазами. Осмотрелся вокруг удивленно-трезвым взглядом, испуганно пробормотал:
— Пардон муа, — вскочил и бросился из гридницы прочь.
«Как это он так быстро протрезвел? — удивилась Алена. — Ай да корзиночка у меня, уж не из-за шишек ли она стала волшебной?»