учились одновременно. Книг нужных я вам раздобуду. Станете читать, много нового узнаете о людях, о мире. Сможете пораскинуть умом, почему так много несчастных бедняков на белом свете.
9
Балинт Чухаи частенько наведывался к Михаю Зале, но никто не знал об этих встречах. Приходил он обычно по ночам, когда жители поселка уже видели десятый сон. Пробирался задами, крадучись мимо коровников и конюшен, и проскальзывал в дом через черный ход. Дверь уже была открыта — Михай Зала его ждал. Зная о бедственном положении товарища, Балинт никогда не являлся с пустыми руками, вечно что-нибудь приносил: то сало, то яйца, то муку.
Они сидели на кухне, не зажигая света, и тихо беседовали. Сколько Миклош ни пытался подслушать, о чем они секретничают, как ни напрягал слух, все было напрасно. Мальчик понимал: эти посещения следовало держать в тайне, чтобы ни одна живая душа не узнала. Но ведь Имре — не просто «живая душа», а его друг. А какие могут быть секреты между друзьями? И Миклош, естественно, поделился этой тайной с другом.
— Интересно, о чем они разговаривают, — вслух подумал Имре.
— Бог его знает. Наверно, какие-нибудь планы строят.
Ребята расположились на берегу озера, в тени ивняка. Вода возле берега была кристально чистой и прозрачной, и под лучами солнца они без труда различали даже мельчайшие камушки. А чуть подальше, где дно понижалось, вода становилась иссиня-зеленой: так в зеркале озера отражалось небо. За легкой дымкой тумана просматривались контуры разрушенной крепости на другом берегу.
— Ты не говорил отцу, что мы тоже станем коммунистами?
— Нет еще.
Имре бросал в воду камушки, задумчиво наблюдая за расходящимися кругами.
— Миклош, скажи, а ты знаешь, что такое коммунизм?
Миклош пожевал выдернутую из земли травинку.
— Вообще-то в точности не знаю. Только знаю, что не будет господ. И каждый получит землю и все прочее. И у Зоннтагов отберут фабрику. И поместье. Наверно, и замок тоже. Хотя в этом я не уверен. Им ведь тоже жить где-то надо.
— Ну конечно. Но я не представляю, как мы отберем у них завод и землю.
— Наверно, снова будет Красная армия. И тогда мы тоже станем красноармейцами, получим оружие. Я думаю, что отец именно это и обсуждает с Балинтом Чухаи.
— А как насчет фольксбундовцев? Дядя Жига говорит, что они предатели и надо ставить их к стенке.
— А что? Прикажут — поставим. Я бы с удовольствием пристрелил этого Бауэра. И еще знаешь кого?
— Ну? — Имре с любопытством взглянул на друга.
— Казмера. Ты знаешь, что он готовится в офицеры?
— Знаю. В военном училище. А скажи, ты в самом деле мог бы убить человека?
Миклош ответил не сразу:
— Не знаю. На словах-то это легко. Нет, просто так не смог бы. Вот если б на меня напали — другое дело.
— А я никого бы не смог убить.
— Но если будет революция, тогда придется убивать. Так говорил Балинт Чухаи. Он сказал: революция — это борьба не на жизнь, а на смерть. Настоящая война. Или мы их, или они нас.
— Я не хочу, чтоб была война, — отозвался Имре. — А дядя Жига говорит, что ее все равно не избежать. Немцы хотят начать войну.
— И мой отец тоже так говорит.
— А ты знаешь, что и дядя Йожеф вступил в фольксбунд?
— Да ну? Откуда тебе известно?
— Он сам сказал. Тетке Ирме по секрету признался. Я случайно услышал.
— Значит, он тоже предатель! — заключил Миклош.
…Однажды осенним вечером к Михаю Зале внезапно нагрянул учитель Богар. Хозяйка обрадовалась гостю, засуетилась, постелила чистую скатерть, вытерла стулья. Михай, пожав учителю руку, поставил на стол кувшин с вином и бокалы, не торопясь раскурил трубку.
— А где Миклош? — спросил Богар, тоже закуривая.
— Еще на заводе. Ждем с минуты на минуту. — Зала помрачнел. — Камень у меня на душе, господин учитель. Со стыда просто не знаю, куда и деться. Надо ж было мне дожить до такого, чтоб ребенок меня содержал! Пристроился я тут на поденщину, к Фюртам. Но знаете, какие это гроши. Хотя, конечно, им и на том спасибо. Хозяйка у меня совсем расклеилась, ей работать вовсе не под силу.
— Вы до сих пор ходите в жандармерию отмечаться?
— Да. Но сказали, что это последний месяц. Потом, конечно, полегче будет. Смогу поехать куда-то, поискать работу. — Он поднял бокал. — Ваше здоровье, господин учитель!
— Будьте здоровы, дядюшка Зала!
Они выпили. Зала вытер ладонью губы. Морщины на его лице окаменели.
— Не знаю, как вас, господин учитель, а меня в последнее время сильно беспокоит, что творится в мире.
Богар пригладил усы, улыбнулся:
— И что же творится?
— Какая-то ужасная катастрофа надвигается. Этот Гитлер собирается ввергнуть весь мир в пучину. И у нас в стране растет число его приверженцев. Ну ладно бы среди таких, как этот придурковатый Бауэр со своей шайкой. С этими все ясно. Но и среди венгров тоже. Не знаю, замечали ли вы, как сейчас оживились правые.
— Я вижу. И даже ощущаю это на своей шкуре. — С лица Богара исчезла улыбка. — А вам не кажется, дядюшка Зала, что причиной такого оживления и у нас, и в Германии является Трианон[10]? Сейчас появился некий человек, то бишь Гитлер, которому ничего не стоит взять и нарушить Трианонский пакт. К тому же не забудьте, что уже полтора десятилетия мы в школах вдалбливаем детям: «Усеченная Венгрия — не страна, объединенная Венгрия — рай». В классе висит на стене плакат, на котором огромными буквами написано: «Нет! Нет! Никогда!» А рядом — «Символ веры». И каждое утро занятия начинаются со слов: «Верую в бога, верую в родину, верую в извечную справедливость господнюю, верую в возрождение Венгрии». Так стоит ли удивляться, если большинству проникнутых духом ирредентизма[11] венгров Гитлер кажется поборником справедливости! Вот и часть Северной Венгрии нам возвернули. Вы, если не ошибаюсь, были красноармейцем?
— Был.
— Ну, так вы сами там воевали, знаете. Удержись тогда Советская республика, не думаю, что вы подписали бы Трианонский мирный договор.
Зала задумался.
— Не знаю, — ответил он, — как бы все обернулось, кабы мы победили. Трудно сказать. А теперь вот утрясен вопрос с Северной Венгрией. И похоже, что нам вернут еще часть Трансильвании. Но не бесплатно. Сдается мне, что дорогой ценой придется нам заплатить за все это.
Учитель молчал.
Рассеянно поигрывая табакеркой, он размышлял: а как бы отреагировал Зала, узнав, что учитель Бела Богар, один из инструкторов профашистской организации допризывников, уже много лет состоит в нелегальной коммунистической партии? Но не может он ничего сказать этому изможденному, исстрадавшемуся человеку, ибо как раз на днях получил от своего связника строгое внушение: Зала внесен в «черные списки», находится под наблюдением, и посвящать его в партийные дела категорически запрещено. Ну ладно, тут еще можно согласиться. Непонятно другое: почему надо скрытничать перед Балинтом Чухаи? Как, черт подери, наладить работу организации, если не доверять людям? Именно так он и спросил у связника, а тот ответил, что, мол, время покажет, а покамест пусть Зала считает его просто сочувствующим. Богар глубоко вздохнул.
— Дядюшка Зала, — вымолвил он, — я бы хотел вам помочь. Вам и Миклошу. Сегодня утром я разговаривал с господином Зоннтагом. Вы ведь, насколько я знаю, по специальности слесарь-механик?
— Точно. Собаку на этом съел.
— Я так и сказал господину Зоннтагу. Странный он все-таки человек. На редкость провенгерски настроен. По его словам, ненавидит Гитлера и нацистов…
— Я-то ему не верю, — перебил Зала.
— Думаю, он не кривит душой, — возразил учитель. — Но и к коммунистам нежных чувств не испытывает. Однако тут есть одно обстоятельство. По моим сведениям, Зоннтаг в девятнадцатом году не принимал участия в контрреволюции, хотя тогда уже был офицером. Ну, вы-то об этом, наверно, больше моего знаете.
Зала закрыл глаза и углубился в воспоминания.
— Да, — сказал он. — Зоннтагу тогда был двадцать один год. Служил в гусарском полку. Действительно, в расправах он не участвовал. По крайней мере, у нас в области. А бог его знает, что он мог навытворять в других местах. Помещик все же. А потом еще и фабрикантом стал. Его высокоблагородие… За что-то же он получил этот титул?
— Вы будете смеяться, дядюшка Зала, — отозвался учитель. — Он его купил.
— Как, неужели за деньги?
— Насколько я знаю, за десять тысяч пенгё можно купить должность тайного советника, которая дает право на этот титул. Конечно, такую должность кому попало не продадут, но Зоннтагу жена все устроила. Эта Борбала Кохари много чего может. У ее отца такие связи…
Жена Залы робко вмешалась в разговор:
— А правда, что она на десять лет старше Зоннтага?
— Если не на все пятнадцать, — ответил учитель.
К ним подошла и бабушка.
— А я считаю, — сказала она, — что женщина, которая после тридцати решилась заиметь ребенка от молодого муженька, достойна всяческого уважения.
— Так уважать нам ее или нет? — рассмеялся Зала. — Давайте обсудим. Только господину учителю слова не дадим.
— Ну и зря, — тоже рассмеялся учитель. — Обожаю посплетничать. — Он погасил в пепельнице окурок, посерьезнел. — В общем, Зоннтаг согласен взять вас на фабрику слесарем. Только при одном условии: чтобы не было ничего противозаконного, никакой пропаганды и агитации.
— Я должен дать письменное обязательство?
— Не знаю. Он будет ждать вас в понедельник утром. И Миклоша возьмите. Ему тоже работу подыщут.
В понедельник утром Зоннтаг в своей конторе говорил Михаю Зале:
— Мне очень хорошо известно, Зала, что вы убежденный коммунист и даже сидели несколько раз из-за этого. С моей стороны было бы непростительной глупостью настаивать, чтоб вы переменили убеждения, отреклись от своих принципов. — Зоннтаг затянулся, выпустив облачко дыма. Развеял его взмахом руки. — Нет, я не требую от вас такой жертвы. Я только прошу, чтобы вы не занимались агитацией. Я обеспечу работой и вас, и вашего сына. Хоть до конца жизни. Если будете добросовестно трудиться. А после работы делайте, что хотите, — это меня не касается. Но если снова угодите в тюрьму, пеняйте на себя. — Он поднялся из-за стола, подошел к окну и, отодвинув штору, долго смотрел на фабричный двор. Когда он снова повернулся к Зале, лицо его было задумчивым. — Коммунисты, насколько мне известно, мыслящие люди, разбирающиеся в политике. И вы должны понимать, что война неизбежна. К сожалению, и нам придется в нее вступить в союзе с Германией. Это сделка, Зала. Баш на баш. Ведь Северную Венгрию