— Думал я уже об этом, — вздохнул подросток и загрубевшей мозолистой рукой поднял бокал с вином. — Не могу. Из-за дяди Жиги.
— Я тебя понимаю, — сказал старший Зала. — Но ведь Жига Балла не знает, что Ирма тебе житья не дает.
Имре отпил из бокала и задумчиво произнес:
— Боюсь, что я ее прибью когда-нибудь.
— Если до такого дошло, тебе просто необходимо оттуда уйти, — подытожил Михай Зала.
— Куда? — с горечью спросил подросток.
— Переселяйся к нам, сынок, — вмешалась в разговор жена Залы. — Миклош потеснится, места вам хватит.
— А работать где?
— Пойдешь на фабрику, — сказал Зала. — Людей там сейчас не хватает. Вот увидишь, тетя Ирма только обрадуется, если ты уйдешь от нее.
Так все и вышло. В январе сорок второго года Имре Давид устроился на прядильно-ниточную фабрику и ушел от своей опекунши. Прав был Зала. Когда подросток объявил тетке, что переселяется от нее, та ответила:
— Отправляйся хоть к чертовой бабушке. Видеть тебя не желаю. Не беспокойся, с жандармами тебя возвращать не буду. Но, во всяком случае, твоему брату Фери обязательно напишу, каким ты стал негодяем. И пусть не удивляется, если услышит, что ты загремел в тюрьму. Да-да, именно так ты и кончишь. Это я тебе говорю.
Пальцы Имре сжались в кулаки.
— Возможно. Только для этого мне надо было бы вас убить. Не будь вы женой дяди Жиги, я бы так и сделал. Более бессердечной женщины я в жизни не видел.
— Убирайся.
Имре ушел. Женщина облегченно вздохнула. Чтобы оправдать свой поступок, она в тот же день вечером написала письмо Ференцу Давиду в Будапешт:
«Дорогой Ферике! Надеюсь, что мое письмо застанет тебя в добром здравии. Уже давно нет от тебя вестей, а ведь я всегда вспоминаю о тебе с самыми добрыми чувствами и не могу забыть те две недели, которые ты, когда-то провел с нами. С тех пор мое сердце навсегда расположено к тебе. Чего, к сожалению, не могу сказать по отношению к Имре. Не знаю, от кого он унаследовал упрямый, несносный характер. У нас он был сыт, обут, одет, имел возможность учиться, и я надеялась, что из него выйдет честный, порядочный человек. Конечно, приходилось ему и выполнять кое-какую работу по хозяйству, не буду отрицать. Но как бы иначе он смог научиться ведению хозяйства, проникнуть во все тонкости этого дела? Мы рассчитывали, что он станет нашим наследником, если уж всевышний не дал нам собственных детей. Но Имре покинул наш дом, переселился в другое место, да еще имел дерзость угрожать мне. Сказал, что убил бы меня, если бы я не была женой дяди Жиги. И это за все хорошее, что я для него сделала! Дорогой Ферике, думаю, что теперь я могу рассчитывать только на тебя. Ты единственный родственник дяди Жиги, наследник всего нашего состояния. Я знаю, ты не хочешь быть земледельцем. Цель твоей жизни, как ты писал, стать учителем. Что ж, прекрасное предназначение. Но, думаю, и учителю не помешает иметь кое-какое состояние…»
Она еще не успела отправить письмо, когда неожиданно пришел Пал Зоннтаг. Ирма обрадовалась его визиту и строго-настрого велела Рози, чтоб их никто не беспокоил, поскольку у нее важный разговор с его высокоблагородием. Она провела гостя в теплую, уютно обставленную комнату, поставила на стол палинку[13], вино, печенье.
— Рюмку палинки, ваше высокоблагородие?
— Не надо титулов, Ирма, я вас умоляю. Называйте меня просто Пали. Ведь мы же здесь вдвоем. — Он улыбнулся. — Ваше здоровье!
— Ваше здоровье… Пали. — Ирма выпила и со смехом сказала: — Пали… Как странно звучит.
— Ничего странного, — молвил Зоннтаг. — Я люблю и страстно желаю вас. Не его высокоблагородие желает вас, а Пал Зоннтаг, человек. — И добавил после короткой паузы тоном исповедующегося: — Несчастный человек. Вы понимаете, Ирма?
— Понимаю. Как не понять! Я достаточно хорошо знаю, что значит быть несчастным.
Они выпили снова. Ирма почувствовала легкое головокружение и не сопротивлялась, когда Зоннтаг начал ее раздевать. Мужчина был решителен и в то же время очень ласков, и у Ирмы появилось ощущение, будто жизнь ее и в самом деле до сих пор складывалась неудачно и раньше она не чувствовала, попросту не знала, каким счастьем раскрепощения может одаривать любовь. И теперь она не могла надышаться этим счастьем. Нечто подобное испытывал и Пал Зоннтаг.
— Не надо предосторожностей, — прошептала женщина. — Я могу полностью принадлежать тебе. Все равно не забеременею.
— Само небо послало мне тебя, — воодушевленно откликнулся Зоннтаг. — Ты для меня — дар божий.
Позже, в минуты передышки, женщина рассказала ему, что Имре переселился от нее к Зале.
— Знаю, — сказал Зоннтаг. — Я уже взял его на фабрику. Он работает в мотальном цехе со своим другом. Так что теперь тебе нечего бояться.
— Я и не боюсь. Не будет же он меня подстерегать на улице. — И тут же она рассказала Зоннтагу, что у Имре есть старший брат, который живет в Будапеште и хочет стать учителем и к которому она очень хорошо относится. — Подожди-ка. Я ему написала. — Не стесняясь своей наготы, она встала с постели и принесла из другой комнаты письмо. — Прочти. Что ты скажешь?
Зоннтаг с интересом прочел письмо. Умная все-таки женщина эта Ирма. И откуда, черт возьми, столько в ней интеллекта, утонченности? И как прекрасно излагает, какой энергичный слог. А ведь у нее, кажется, всего четыре класса образования.
— Очень толковое письмо. Дельное и хорошо написано. Скажи, дорогая, а где ты училась?
— А что?
— Честно говоря, ты меня каждый раз повергаешь в изумление. Откуда что берется? Я знаю, дорогая, бывают люди, от природы наделенные высоким интеллектом. Но в тебе есть даже нечто большее.
— Ой, как я рада! Ты действительно так думаешь?
— Конечно.
— Я окончила только начальную школу. Родители хотели, чтобы я училась дальше. Чтоб поступила в гимназию. Учеба мне в самом деле давалась легко. Оценки были прекрасные. Могу показать аттестат. В то время я очень много читала. И начала тогда задумываться. А что, собственно, может мне дать гимназия? Я люблю землю, хозяйство. Это мне и надо изучать. Это ведь тоже наука. Ну, хорошо, потрачу я еще четыре года на изучение латыни и математики, а кто меня научит, когда и как сеять кукурузу, пшеницу, картофель, люцерну, на каких пастбищах и сколько времени выпасать коров, как за ними ухаживать, чтобы получить больше молока? И разве в гимназии научат, как обходиться с прислугой, держать возчиков, батраков? Обожаю животных, обожаю землю. Честно тебе признаюсь: животных я люблю больше, чем людей. Ну, а земля — это власть, огромная сила, уверенность в завтрашнем дне, надо только любить землю, самоотверженно, страстно, давать ей все, что просит ее душа. Ведь у земли есть душа, поэтому она чувствует, кто любит ее, а кто — нет. Нельзя высасывать из нее все соки, порабощать ее душу, иначе она погибнет. Нужно иногда давать ей отдых. На рассвете, бывает, остановишься у темно-зеленого кукурузного поля и почти явственно слышишь голос земли. Она благодарит меня: «Спасибо за постоянную заботу твою, за уход и ласку, за то, что избавляешь меня от сорняков и жажду мою утоляешь». Удивительное ощущение.
— Ты действительно настолько любишь землю?
— У меня нет слов, чтобы в полной мере выразить это. Ну, ты сам видел, какое у меня хозяйство. Конечно, должна тебе признаться, многому я научилась от Жиги. Он чувствует землю, понимает.
— Кстати, что с ним?
— Воюет. — Она не хотела говорить о муже и вернулась к прежней теме: — Ну теперь ты понимаешь, почему я не пошла в гимназию?
— Теперь понимаю.
— Конечно, я не хотела оставаться недоучкой. Попросила отца нанять домашнего учителя, чтобы за пару лет изучить все, что необходимо знать деревенской девушке. Мы занимались по два часа ежедневно. Я сразу ему сказала, что латынь меня не интересует. Немецкий я знаю, поскольку это мой родной язык. Геометрия мне тоже не нужна. Я хочу изучить основы коммерции, банковское дело, знать литературу и историю. И конечно, научиться толково и грамотно писать сочинения на любую тему. Если бы ты видел, как прилежно я занималась! Мне исполнилось шестнадцать — красивая, развитая девушка. Господин учитель влюбился в меня. Я тоже чуть не потеряла голову, но вовремя опомнилась. Дала ему от ворот поворот.
— Ты спала с ним?
— Нет. Первым мужчиной в моей жизни был Жига Балла.
— И ты не жалеешь об этом?
— Не знаю.
11
Когда Силарда Леопольда призвали в армию, Зоннтаг поручил руководство фабрикой инженеру Тибору Маркушу, которого по причине косоглазия признали непригодным к военной службе. Этот сорокалетний мужчина, маленького роста, такой худущий, что кости можно было пересчитать, под бременем свалившейся на него власти проявил самые худшие черты своего характера, превратившись в бездушного, грубого и до крайности жестокого начальника. А ведь раньше это был деликатный и даже робкий человечек. Назначая его директором, Зоннтаг сказал:
— Учтите, Маркуш, мы с зятем целиком полагаемся на вас. Нам известно, что вы классный специалист и знаете производство, как свои пять пальцев. Единственный ваш недостаток, пожалуй, — излишняя снисходительность к людям. Не надо либеральничать. Начальник должен быть твердым и непреклонным, иначе его не станут уважать. Предоставляю вам неограниченные полномочия и полную свободу действий. Оклад — тысяча двести пенгё в месяц, квартира и отопление — бесплатные. Ну и, естественно, проценты с прибыли. Сколько именно — мы потом обговорим. В обиде не останетесь. Действуйте с учетом конъюнктуры, расширяйте производство. Все в ваших руках. Я со своей стороны обещаю вам всяческую поддержку.
— Премного благодарен, ваше высокоблагородие, — ответил до слез растроганный Маркуш. — Я все понял. Обещаю оправдать ваше доверие.
Новоиспеченный директор начал с того, что созвал начальников цехов для беседы. Говорил он тихо, почти извиняющимся тоном.