— Ты еще пожалеешь об этом, Михай Форбат. Крепко пожалеешь. Это я тебе говорю.
Форбат шагнул к ней:
— Прикуси язык, старая ведьма, а то я из тебя кишки выпущу. — И, смерив взглядом неподвижно стоящую старуху, направился со двора в сопровождении жандармов. Миклош с ненавистью глядел им вслед.
— Клянусь, что я все равно убью Форбата. И Зоннтага тоже. Христом-богом клянусь!
Михая Залу жандармы в тот же день увезли в неизвестном направлении. Больше никто никогда его не видел.
12
Сержант Жига Балла появился в Бодайке неожиданно. Была уже поздняя осень. Его часть занимала оборонительную позицию где-то в излучине Дона. Балла прибыл с донесением в Будапешт, где и получил десять дней отпуска. От радости он буквально ног под собой не чуял. Ирма не на шутку встревожилась. Боже милостивый, что будет, если Жига проведает о ее связи с Палом Зоннтагом? Ничего хорошего она от этого не ожидала, зная необузданный нрав и бычью силу мужа. На следующий же день она тайком встретилась с Палом Зоннтагом на хуторе Илка. Доскакав верхом бок о бок до берентейского парка, они укрылись от посторонних взглядов за придорожными зарослями орешника. Сдерживая своего шустрого серого, в яблоках, скакуна, Зоннтаг успокаивал женщину. Мол, не надо бояться, он сумеет защитить ее от гнева Жиги. Во всяком случае, пусть она будет поласковей с мужем, ведь он как-никак вернулся с фронта и наверняка стосковался по ее объятиям, что вполне естественно. И самое главное — чтобы Жига ни под каким видом не узнал об их отношениях. Если даже и заподозрит, она должна все отрицать.
Впрочем, до этого дело не дошло. Ирма взяла себя в руки и самоотверженно старалась одаривать мужа любовными ласками со всем пылом, на какой только была способна. Изголодавшийся по женскому телу Жига Балла не задумывался, искренне она это делает или нет. Он получал то, что хотел, остальное его не заботило. В перерывах между любовными утехами они разговаривали об Имре. Женщина плакала и жаловалась на беспутного парня. Жига Балла понимал страхи своей «верной» супруги. Конечно, Имре способен поджечь усадьбу, с него станется. Эти Давиды все такие: заводятся с пол-оборота.
— Ну ничего, ничего, все уладим, — успокаивал он жену, поглаживая сильной рукой ее плечи, шею, золотистые волосы.
В воскресенье они встретились возле церкви с Имре и Миклошем, которые возвращались с курсов по подготовке допризывников. Увидев дядю и его жену, Имре направился прямо к ним и почтительно приветствовал тетю Ирму, будто ничего и не случилось, а затем — хотя и не был чрезмерно чувствителен по своей натуре — обнял и расцеловал дядю. Жига Балла растрогался. «Смотри-ка, — подумал он, — этот малый любит меня, да еще как, я же чувствую». Улыбаясь, глядел он на крепкого, рослого парня, потом, осененный внезапной идеей, повернулся к женщине:
— Мне надо поговорить с Имре. Ты пока ступай на молебен, а как закончится, приходи в корчму к Йожефу. Мы будем там.
Ирма кивнула и с гордо поднятой головой направилась к церкви. Жига Балла провожал взглядом ее стройную фигуру до тех пор, пока она не скрылась в дверном проеме. И только повернувшись к Имре, у мастерской часовщика Роберта Шварца Балла заметил Миклоша, стоявшего в ожидании.
— Что же ты не позовешь своего друга? — спросил Жига Балла.
— Миклош! — крикнул Имре. — Иди сюда.
— Ты чего, парень, боишься меня, что ли? — улыбнулся Балла приближавшемуся худощавому подростку.
— Чего мне бояться? — буркнул Миклош. — Никого я не боюсь. У меня совесть чиста.
— Вот это разговор, сынок, — кивнул Балла, одергивая ладно сидевший на нем френч.
Они двинулись в сторону корчмы, обходя прогуливающихся, никуда не спешащих людей. Было теплое осеннее воскресенье, хорошая погода многих выманила на площадь. Возле самой корчмы им навстречу попался Форбат. Жига Балла по-уставному приветствовал его. Форбат махнул рукой Балле, чтобы тот остановился.
Они стояли у лавки торговца картинами Армина Канцлера. Миклош отвернулся и стал разглядывать выставленные в витрине картины.
— А ты не хочешь поздороваться? — проворчал Форбат. Миклош исподлобья окинул ненавидящим взглядом коренастую, приземистую фигуру жандарма, его густые черные усы, круглую, как бочонок, могучую грудь, на которой едва не лопался от натуги мундир. — Я к тебе обращаюсь.
— Ко мне? — с нахальной гримасой переспросил Миклош. — А зачем?
Имре улыбнулся. Форбат заметил это.
— Значит, ты не хочешь здороваться? — повторил он, и его мясистое лицо стало наливаться кровью.
— С кем?
Форбат шагнул ближе, жестко взглянул в глаза юноше:
— Со мной.
Миклош дерзко шмыгнул носом, потом отошел к акации, смачно сплюнул и оттуда снова воззрился на Форбата:
— С вами? А с какой стати? Вы мне не отец. И не родственник. Я вообще не знаю, кто вы такой. Так зачем мне с вами здороваться? И знаете что? Не надо мне тыкать. Мы с вами на брудершафт не пили.
— Ах вот как? — промолвил Форбат. — Ладно. Тогда я вам вот что скажу: я позабочусь о том, чтобы вы как можно скорей познакомились со мной. И узнали бы, кто я такой.
Жиге Балле понравилось смелое поведение Миклоша, и он вступился за юношу:
— Парень ничего плохого не сделал, господин фельдфебель. К тому же он со мной.
— С вами, господин сержант? Очень странно.
— Ничего странного я в этом не нахожу, — сказал Балла. — Миклош — друг моего племянника. И потом, почему он должен здороваться, если он этого не хочет? Разве есть такой закон или официальное предписание, чтобы прохожие на улицах приветствовали служащих венгерской королевской жандармерии?[15]
Форбат внимательно оглядел Баллу, словно перед ним был выставочный экспонат, и пригладил густые усы.
— Ну хорошо, господин кадет. Я это запомню. Не сомневайтесь. — И повернулся к юноше: — А с вами, молодой человек, мы скоро познакомимся, очень скоро. — В голосе его прозвучала угроза.
Лицо Миклоша вспыхнуло от возбуждения.
— Что вы от меня хотите? Что я вам сделал?.. — Он уже срывался на крик. Привлеченные шумом, возле них стали останавливаться прохожие, спрашивали друг друга, что случилось, перешептывались, а юноша уже кричал во весь голос: — Скажите лучше, за что вы мучили моего отца?! За что?! Где он теперь?! Куда вы его увезли?! Отвечайте! И нечего мне угрожать, я вам не преступник!
Люди все подходили и подходили. Форбату было очень неприятно это скопление народа. Он знал, что многие его не любят, и потому счел за лучшее извернуться и пойти на попятный. Будто ничего и не случилось. Он улыбнулся Жиге, достал серебряный портсигар, угостил удивленного сержанта сигаретой и стал расспрашивать, какие новости на фронте.
Уже позже, сидя в корчме за угловым столиком, Жига Балла поинтересовался, что произошло с отцом Миклоша. Юноша поведал ему все подробно, до мелочей. Закончив свой рассказ, глотнул содовой и сказал:
— Все равно я когда-нибудь прибью этого проклятого фараона. И Зоннтага заодно.
— Глупости говоришь, парень. Разве этим поможешь отцу? — Балла отпил вина, вытер губы. — Видишь ли, сынок, жизнь — такая штука…
— Какая же, дядя Жига? — перебил его Имре.
— Вы должны понимать, — тихо сказал Жига Балла, — есть бедные и богатые. И есть жандармы, в руках которых власть.
— Так значит, они могут делать с нами все, что угодно? — спросил Имре. — Если б вы только видели, дядя Жига, какой обыск они устроили в доме у Миклоша! Просто чудо, что его мать с ума не сошла. Что они вытворяли! Все перевернули вверх дном.
— С них станется, — кивнул Балла. — Негодяи! И все же твоему другу не следует увлекаться вздорными идеями. Убить — дело нехитрое. Но это ничего не решает. — Он поглядел куда-то вдаль, взор его помрачнел. — Жандармы — они все на один манер скроены. Взять хотя бы нашу полевую жандармерию. На передовой никого из них не увидишь, только знай при штабе ошиваются. Там они — орлы хоть куда! А до чего ж они храбрые с теми, кто отбывает трудовую повинность! Просто герои! А ежели какой смотр — всегда в первых рядах красуются.
Балла умолк, увидев своего шурина Йожефа Шиллера, который подходил к их столику. Очень похожий на Ирму, такой же белокурый и голубоглазый, портило его только брюшко, которое он отпустил пару лет назад. Он обнялся с Жигой Баллой, пожал руки юношам, потом подсел к ним за столик и распорядился принести кувшин вина. Выпили, разговорились.
— Послушай, зятек, — сочувственно проговорил Йожеф, — убей бог, не пойму: неужели ты не можешь демобилизоваться?
— Это исключено. Знаешь, какие у нас потери?
Йожеф затянулся сигарой, выпустил облако дыма.
— Я понимаю. К счастью, скоро эта война кончится.
Балла нахмурился:
— Скоро? С чего ты взял?
— Если мы займем Сталинград, капут иванам. Оставим им только тайгу да болота.
В разговор внезапно вмешался молчавший до сих пор Миклош:
— Дядя Йожеф, русских еще никто не побеждал. Даже Наполеон. А ведь Наполеон завоевал всю Европу.
Йожеф глянул на юношу мельком. Конечно, подумал он, чего еще можно ожидать от краснопузого отродья!
— Ты бы лучше прикусил язык, парень! Ты тут пока еще ноль без палочки. Понял?
— Не понял, — ответил за друга Имре. — Это стол моего дяди Жиги, а мы его гости. Ведь верно, дядя Жига?
— По сути верно, — ответил Жига Балла. — Кто работает наравне со взрослыми, тот уже не ноль без палочки, а человек, имеющий право голоса. Почему же ему не высказать свое мнение?
Йожеф залпом выпил стакан вина.
— Это не мнение, дорогой зятек. Это подстрекательство в чистом виде. А я в своей корчме не потерплю подстрекательства.
— Дурак ты, Йожеф. Если уж хочешь знать, запомни хорошенько: фрицы эту войну проиграют. Понимаешь, Йожеф? Это мое мнение. Проиграют, что бы там ни болтали доктор Бауэр и его компания. Это говорит тебе фронтовик. — Балла налил себе вина, выпил. Спутанные пряди волос упали на лоб, лицо раскраснелось от выпитого. — Больно весело вы тут живете. Разводите демагогию, пьянеете от собственных речей, дурачите себя и других. За все это придется расплачиваться, Йожеф. Боюсь, дорого обойдется тебе вступление в фольксбунд. Должен тебе заметить, шурин, что, когда мы познакомились, ты был совсем другим человеком.