— А что бы ты сделал? Бауэр тебя бы поймал — и к стенке. Ты же его посадил в сорок пятом. Да еще избил перед этим.
— Было дело. Жаль, что не убил негодяя. Ну так вот. Десятого ноября я вернулся в Бодайк. Но не один, а с солдатами. Мы быстро навели порядок. Тогда-то я и узнал, что произошло с тетушкой Рози. Кое-кого из этих бандитов удалось поймать, но они все валили на Бауэра.
— А кстати, где сейчас Бауэр?
— Процветает в Мюнхене. Владелец адвокатской конторы. Миллионы гребет. И знаешь, на чем? Ведет дела о возмещении убытков венгерским евреям. Смех и грех. Хотя, говорят, адвокат он действительно толковый. Да, так я еще не закончил. Катинка потом ездила в Пешт, разыскала тетушку Рози в больнице имени Яноша. Она уже была при смерти, ей всего несколько дней оставалось.
Чухаи глубоко задумался, время от времени попыхивая трубкой. Имре тоже закурил. Катинка принесла кофе, поставила чашки, и женщины тоже сели за стол. Ева была в полном восторге от кружев, которые показала ей Катинка. Она от души восхищалась увиденным, говорила, что надо бы использовать фольклорные мотивы и при создании интерьеров современных квартир. Имре, улыбаясь, глядел на жену и думал, что вот Ева уже нашла свое место, работа ей полюбилась и скоро она будет чувствовать себя здесь, как рыба в воде.
— Это еще что! — сказала ей Катинка. — Вот мы сходим с тобой в краеведческий музей, там ты действительно увидишь чудо. У нас в уезде жили немцы, чьи предки пришли сюда из Лотарингии и принесли с собой секрет изготовления тончайших французских кружев. И очень интересно проследить, как преображались национальные мотивы, доходя до наших дней. Техника та же, а содержание уже совсем другое.
Они пили кофе и разговаривали.
— Имре, — сказал Балинт Чухаи, — на следующей неделе ты сможешь посмотреть новые участки. Это по дороге к озеру, вдоль улицы Шомьяни, прямо напротив бывшей усадьбы Зоннтага. Мы там разделили пять хольдов земли на участки. По двести и четыреста квадратных саженей.
— Это очень красивое место, — заметил Имре. — Там еще остались сосны и тополя?
— Конечно. Мы не позволяем их вырубать. И распланировали участки таким образом, что при постройке домов деревья не помешают.
— Не знаю, Балинт, — задумчиво сказала Катинка, — стоит ли отдавать под застройку такую сказочную красоту.
— Стоит! — решительно отрубил Чухаи. — Бодайк — районный центр, хоть и поселок, но городского типа. Он имеет все данные для дальнейшего развития. И если мы хотим, чтобы у нас тут была молодая талантливая интеллигенция, надо заранее позаботиться об этом. Построить комфортабельные особняки в самых живописных местах, вплотную заняться благоустройством поселка. К нашему стыду, мы даже педагогов и врачей не можем пока обеспечить нормальными квартирами. А ведь многие крупные столичные заводы хотели бы здесь открыть свои филиалы. Представляешь, что это означает для уезда, для области? Мы должны подготовить почву для этого. Положись на меня, Катинка. Я знаю, что нужно делать.
— Одного не пойму, — вмешался Имре. — Ты говоришь о грандиозных перспективах. Я согласен, все это важно и нужно. Но объясни мне, как вы умудрились довести до такого состояния текстильную фабрику и почему не принимается никаких мер, чтобы исправить положение? Знаешь ли ты вообще, что там делается?
— Знаю, — ответил Чухаи. — Поэтому мы и ухватились за твою кандидатуру. Пора навести там порядок.
— Но я не могу, — сказал Имре. — Я даже не знаю, с какого конца подступиться. Похоже, что я с треском провалюсь на этом поприще.
— Пока я с тобой, Имре, тебе бояться нечего, — твердо произнес Чухаи. — Я в курсе всех проблем. Ничего нового ты мне не сказал. Возьми себя в руки и попробуй мыслить практически, исходя из конкретных задач. Сейчас любой правильный шаг принесет осязаемые результаты. Частичные, конечно, но ведь из частей и составляется целое. Ты должен подготовить четкую концепцию, обозримый план мероприятий, осуществимую программу действий. Тебе даны все полномочия. Партийный комитет поддержит любое твое начинание, даже если придется пойти на конфликт с руководством управления. Нелегкое это дело, я знаю. Большой труд не может быть легким. Но под лежачий камень вода не течет. Так что, Имре, засучи рукава и берись за работу.
Имре Давид ничего не ответил.
5
Если бы Миклош Зала вел дневник, то события последних десяти лет он описал бы коротко, начав такими словами: «Вчера, пятого марта, мне исполнилось сорок три года. Терезе сейчас тридцать один, нашему сыну Миклошке в феврале стукнуло шесть. Мы все еще живем в чердачной времянке, и вот уже случилось то, чего я так опасался. Миклошка заболел астмой. По мнению врача, ему требуется перемена климата и нормальное жилье. Боюсь, что у Терезы окончательно сдадут нервы. Иногда она впадает в такое отчаяние, что с ней просто невозможно разговаривать. Конечно, причиной тому не только плохие жилищные условия и болезнь Миклошки, но и смерть отца, которого она очень любила. Я ее хорошо понимаю, старик действительно был глубоко порядочным человеком, достойным всяческого уважения. Тереза до сих пор не может прийти в себя после безвременной кончины отца. Каждую неделю они с матерью ходят на его могилу, и в таких частых посещениях кладбища есть уже какая-то патология. Но об этом с ней нельзя заговаривать.
Работает она на прежнем месте, но уже начальником финансового отдела. Гордится своими успехами и частенько заявляет, что скоро заткнет меня за пояс. Что ж, это вполне возможно. Пока в тресте делает погоду Каплар, мне нечего рассчитывать на светлое будущее. Конечно, я сам виноват в создавшейся ситуации. Мне бы пойти на компромисс, приспособиться к обстоятельствам, научиться маневрировать. Но как-то не получается. Не способен я из корыстных побуждений водить дружбу с людьми, к которым не испытываю уважения. За эти десять лет я часто задумывался над тем, что, кроме Имре, у меня нет друзей. Хотя последние годы мы с ним видимся редко — встретимся где-нибудь на совещании или конференции, обнимемся, похлопаем друг друга по плечу, договоримся встречаться семьями, и опять все идет по-старому. Имре не стремится изменить это положение, я тоже. Знаю, что Тереза недолюбливает его, а рядом с Евой просто чувствует себя не в своей тарелке. Вероятно, и Ева от нас не в восторге. Но я считаю, что глубина и искренность дружбы определяются не количеством встреч».
Миклош Зала был прекрасным работником, и директор фабрики Тибор Сигети частенько ставил его в пример другим. Когда год назад Миклош вместе с главным инженером Артуром Бартой подготовил план реконструкции фабрики, все понимали, что именно он выполнил львиную долю этой работы. Неделями сидел в бюро технической документации, досконально изучил последние новинки прядильно-ниточного производства, делая расчеты, оценивая, сравнивая, и, наконец, составил проект плана с указанием, какие именно станки и конвейерные линии следует приобрести в первую очередь. Рассчитал он и экономический эффект от внедрения новой техники. План скорректировали, и было получено разрешение на закупку станков в Швейцарии. Это было дорогое удовольствие: пятнадцать станков стоили около двухсот миллионов форинтов. Конечно, не могло быть и речи о том, чтобы Миклоша включить в состав делегации, отправлявшейся в Швейцарию. «В этом нет никакой необходимости», — заявил руководитель делегации Каплар. Собственно говоря, Миклош не очень-то и рвался в эту поездку, ему не хотелось оставлять Терезу и Миклошку одних. Но он сказал Сигети, что непременно надо взять специалиста по компьютерной технике и электромеханика, который отвечал бы за эксплуатацию станков. Сигети поглядел на него, как на привидение.
— Ты это серьезно, Миклош? Может, нам еще взять с собой цирк-шапито?
— Тибор, — сказал Миклош, — эти машины не зря стоят бешеных денег. Ты будешь их обслуживать? Ты будешь закладывать в них программу? Тут специалисты нужны.
— Слушай, я не для того здесь сижу, чтобы выслушивать твои колкости. Ты прекрасно знаешь, что делегацию составлял не я.
— Знаю. Каплар. Но ты мог бы спросить у него, зачем с вами едет начальник административно-хозяйственного отдела треста? И какое отношение имеет к закупке оборудования секретарь райкома Бела Фукас, возглавляющий отдел агитации и пропаганды?
— Пошел ты к черту со своими глупостями! Скажи, Миклош, ты действительно хочешь вылететь с работы? Что ты прицепился к Фукасу? Чего тебе от него надо?
— Лично мне — ничего, — печально промолвил Миклош. — Знаешь, Тибор, может, с моей стороны и было бы благоразумнее относиться к работе так же, как все вы, и помалкивать в тряпочку. Но таким уж я дурнем уродился, что мне всюду надо сунуть свой нос. Меня и жена за это ругает. Но я могу твердо сказать и тебе и другим: покуда я член партии, я не смирюсь с ролью стороннего наблюдателя. Такое попустительство до добра не доведет.
Сигети устало вздохнул, придвинул к себе какие-то бумаги и углубился в них, давая понять, что разговор окончен.
Делегация съездила в Швейцарию и закупила станки. Их установку и наладку взялась выполнить швейцарская фирма. Миклош диву давался, глядя, как организованно, слаженно и целеустремленно трудятся швейцарцы. Они не позволяли себе ни малейшего послабления, не болтали, не перекуривали — они работали. «Странное дело, — размышлял Миклош. — Невооруженным глазом видно, что у них квалификация ничуть не выше, чем у наших. Даже напротив. Венгерские электромеханики лучше обучены, глубже знают профессию. И тем не менее чаша весов склоняется на сторону швейцарцев, потому что они по-другому относятся к работе». Он не раз наблюдал, как свои рабочие обедают, сколько времени тратят на это. Обеденный перерыв у них тянется до тех пор, пока они не обсудят, кто лучше играл в последнем матче — Альберт или Гёрёч. Как-то раз он обратился к начальнику одного из цехов:
— Послушай, Ласло, ты когда-нибудь засекал, сколько времени обедают твои рабочие?
Тот рассмеялся.
— Удивительно, как быстро некоторые забывают о тех временах, когда сами были рабочими.