У нас дела неважнецкие. Живем все в той же промозглой берлоге под самой крышей. Квартиру обещают через три года. Но где гарантия, что через три года мы действительно что-нибудь получим? Ведь нуждающихся слишком много. И что станет за это время с Миклошкой? У него бывают приступы удушья, и врачи советуют сменить климат. Так что, хотим мы или нет, но из Будапешта нам придется уехать. Здоровье ребенка — прежде всего. Я слышал, что у тебя нет главного инженера. Я вовсе не хочу сказать, что мечтаю стать главным инженером фабрики в Бодайке. Прошу только ответить, можешь ли ты взять меня на работу. Тереза сейчас занимает должность начальника финансового отдела в торговой фирме. Может быть, и для нее сыщется работа по специальности? Я думаю, что в Бодайке легче получить квартиру, чем здесь, в Будапеште. Собственно говоря, мне, вероятно, причитается какая-то компенсация, ведь мой родной дом сожгли во время контрреволюции. Вообще-то, раньше мне это в голову не приходило, я только сейчас об этом подумал. Впрочем, компенсацию надо требовать от тех, кто сжег дом. Ну да ладно! Не буду больше утомлять тебя своими сетованиями. Прошу тебя, ответь по возможности скорее. Обнимаю.
7
Имре Давид засучил рукава. Выработал четкую концепцию, составил программу действий.
— Никуда не годится, — сказал главный инженер Хегедюш. Этот бледный, лысый сорокапятилетний человек с больным желудком имел хорошие связи в министерстве. После смерти жены он начал пить, стал суетливым я вспыльчивым. — Знаешь, что это такое, товарищ Давид? Новый зубной протез во рту мертвеца. Прекрасная вещь, но в данном случае бесполезная. — Он тихо захихикал. — С кем ты собираешься осуществить свои проекты?
— С людьми, — ответил Имре Давид.
— Бог мой! — всплеснул руками Хегедюш. — Святая наивность! С людьми! Да где у этих людей сознательность? Я тебе откровенно скажу: если бы наш рабочий класс действительно был таким сознательным, каковым его возглашают в партийных реляциях, у нас не возникло бы проблем с трудовой дисциплиной. Но ведь этих людей интересуют только деньги. Это единственное, что их держит на фабрике, и они уйдут со спокойной душой, если где-то им предложат больше. Скажи любому из них: «Человече, ведь эта фабрика — твоя, не уходи, работай!» Знаешь, что он ответит?.. «Клал я на эту фабрику с высокой колокольни! Моя фабрика там, где мне платят по-божески». Вот так-то. А ты взгляни на наши станки. Это же металлолом! Их списали еще двадцать лет назад. А когда будет реконструкция? Когда у государства найдутся такие средства — десятки миллиардов? Да ты просто блаженный, если собираешься творить чудеса с подобной техникой и безграмотными недоумками.
— Ты закончил? — спросил Имре Давид.
— Да.
— А теперь выслушай меня. Или ты будешь мне помогать и мы совершим чудо, или катись к чертовой бабушке. Накаркать проще простого. А мне не вороны нужны, мне нужен главный инженер. Настоящий технический руководитель, который наладит производство и приведет в порядок станки, чтобы их не пришлось сдавать в металлолом. И еще одно. Впредь я прошу тебя являться на работу только трезвым. Если еще раз замечу тебя «под мухой», выгоню. Конечно, это звучит не слишком демократично, и твое серое вещество вправе вознегодовать: что за тон пятидесятых годов! А мне безразлично, о чем ты думаешь и чем занимаешься в свободное время. У меня один интерес: чтобы ты отрабатывал свою высокую зарплату. И не как-нибудь, а со всем возможным усердием. И показывал пример остальным. Если же ты не согласен с моими планами, пожалуйста, предложи что-нибудь получше. Любую приемлемую альтернативу. А коли не можешь ничего придумать, так уж будь добр тянуть эту лямку вместе со мной. — Заметив, как ошарашен его словами Хегедюш, Имре добавил: — Не нравится — можешь идти жаловаться своим дружкам из министерства.
Разговор оказался нелицеприятным. Хегедюш вышел из кабинета в полной прострации.
На следующий день Имре Давид изложил свои соображения на заседании парткома. Говорил он предельно ясно и откровенно, называл вещи своими именами. Совершенно очевидно, что его задача как директора — навести порядок на фабрике, восстановить трудовую дисциплину, покончить с разгильдяйством. А на кого он может опереться в своей работе? В первую очередь на коммунистов. Положение не безнадежное, только надо действовать сообща. Основная цель в этом году — вывести фабрику из прорыва, поэтому рассчитывать на рентабельность пока не приходится. То же самое Имре сказал и на совещании фабричного актива. Потом выступали рабочие. Многие из них с болью и горечью говорили о положении дел на фабрике, о необходимости принять решительные меры. Имре Давид понял, что ему есть на кого рассчитывать, и окончательно воспрял духом.
Два года Имре трудился не покладая рук. Дневал и ночевал на фабрике, беседуя с работниками, решая насущные вопросы, стараясь постоянно находиться в центре событий. Вскоре у него появилось ощущение, что дело сдвинулось с мертвой точки. Он создал комиссию по оргвопросам, поставил во главе ее молодого экономиста и поручил разработать общефабричный устав, определяющий функции цехов и отделов, нормы их взаимоотношений, права и обязанности членов коллектива. Уже за первый год были достигнуты неплохие успехи. Снизились накладные расходы, за счет продажи скопившихся на складах излишков сырья освободились значительные суммы. Годовой план фабрика выполнила, появились резервы для перевыполнения плана следующего года на три процента. Это был значительный шаг вперед. Имре Давида отметили в управлении, у него появились друзья и враги, что в подобных случаях почти закономерно.
Однажды вечером Имре сказал жене:
— Евике, на следующей неделе мы получим тот участок, который ты облюбовала. Триста квадратных саженей. Надо только заплатить и записаться в поземельной книге.
— И во что это обойдется? — спросила Ева.
— Сорок форинтов за квадратную сажень.
— Сколько? — удивленно спросила женщина. — Сорок форинтов?
— Именно. Получается двенадцать тысяч плюс соответствующий сбор за право владения.
Ева закурила сигарету.
— Имре, а нет ли здесь какого-нибудь подвоха?
— Подвоха? С чего ты взяла?
— Мои родители собираются купить участок в излучине Дуная. Так там цены в десять раз выше. А на побережье Балатона — почти в двадцать раз.
— Это Бодайк, а не излучина Дуная. И не Балатон.
— Знаю, знаю. Я учила географию. И все равно странно.
— Не волнуйся. Все абсолютно правильно. Участок неблагоустроенный, нет покамест ни электричества, ни воды. Короче говоря, это нормальная цена. — Имре тоже закурил. — Что-то я еще хотел сказать… Ах, да! Думаю, весной мы начнем строительство. Стало быть, надо копить деньги.
— То есть ты собираешься стать домашним министром финансов, верно?
— Да, чем-то в этом роде, — засмеялся Имре. — Если это не ущемит твои интересы.
Ева сделала затяжку и, подумав, спросила:
— Значит, я должна отдавать тебе свою зарплату?
— Растешь на глазах, золотко, — сказал Имре, обняв жену. — Я ведь в основном для тебя собираюсь создать этакое уютное семейное гнездышко. Поверь, мне самому ничего не надо. Мне и в общежитии было хорошо, и если потребуется, я могу жить и в палатке. Но уж коль мы решили построить дом, надо принимать меры. Естественно, это только на время. Когда дом будет готов, финансовые дела вновь перейдут в твои руки.
— А если я что-то захочу купить, мне придется просить у тебя денег?
— Да. А впрочем, нет, лучше сделать по-другому. Давай составим перечень всех необходимых расходов. Ну, там налог на машину, бензин, техобслуживание, потом парикмахерская и все такое… Сколько примерно ты тратишь в год на одежду?
— Понятия не имею, — ответила Ева. — Но если ты жалеешь для меня паршивых тряпок, я могу ходить и в одном бикини.
— Ну, я так и знал, что ты обидишься. Но подумай, Евике, сколько же можно вот так мытариться? Мне уже стукнуло сорок два. Если мы хотим иметь что-то свое, надо копить деньги. Мне, например, в этом году ничего не нужно ни из одежды, ни из обуви. У меня все есть. Конечно, и речи не может быть о том, чтобы ты ходила в бикини. Просто придется немного сократить расходы. Сама знаешь, у нас на двоих в месяц всего около девяти тысяч.
Ева решила не пререкаться с мужем. Все равно то, что ей понадобится, она купит.
— А собственно говоря, на какие средства ты собираешься строить дом?
Имре взъерошил пятерней шевелюру.
— На какие средства? — переспросил он.
— Ну да. Знаешь, сколько стоит такой дом, какой мне хотелось бы? По крайней мере полмиллиона. Если не больше.
— Это в Будапеште, — сказал Имре, — на горе Свободы. Но не здесь. Я уже все сосчитал. Двухэтажный дом из трех-четырех комнат с гаражом обойдется здесь не больше чем в триста тысяч. В общем, ни о чем не беспокойся. Положись на меня, я все устрою.
Имре получил ссуду на строительство, договорился с одним молодым архитектором, и тот сделал проект дома. Еве проект понравился.
Однажды их пригласил в гости Шандор Ауэрбах. Ева не знала его, хотя фамилию эту слышала неоднократно.
— А ты давно с ним знаком? — спросила она мужа.
Имре задумался. Он полулежал на кушетке, прислонясь спиной к стене.
— Да в общем-то порядочно. Еще в детстве имел счастье познакомиться с его отцом при довольно неприятных обстоятельствах. Потом как-нибудь расскажу.
Шандор Ауэрбах, начальник торгово-промышленного отдела уездного совета, был на несколько лет моложе Имре. Плотный, склонный к полноте, он уже основательно облысел. В свое время ни он, ни его отец не состояли в фольксбунде благодаря истому венгру Палу Зоннтагу. После освобождения[20] Шандор Ауэрбах попал на работу в уездное управление, а затем, после окончания краткосрочных курсов, ему предложили перспективную должность в совете. Он проявил большие способности к заключению коммерческих сделок, и его ценили за усердие и смекалистость. Ауэрбах быстро обзавелся полезными связями, а в декабре пятьдесят шестого без каких-либо затруднений вступил в партию, так как все знали, что он давно сочувствует коммунистам. На Балинта Чухаи он смотрел, как на бога, почитал ег