о чуть ли не отцом родным. Жена Шандора Ирен, тридцатидвухлетняя красавица, жила раньше в Будапеште, работала официанткой в кафе «Ипой», где пользовалась большим успехом у завсегдатаев. Там они и познакомились. Наезжая в столицу, Ауэрбах всегда заходил в это кафе. Ему приглянулась Ирен, они начали встречаться. Девушке тоже понравился этот доброжелательный и мягкий человек, и вскоре они полюбили друг друга. Ирен сдала свою будапештскую квартиру и переехала в Бодайк. Ауэрбах к тому времени построил новый просторный дом и великолепно его обставил, приобрел и машину. Ирен когда-то работала ткачихой, и когда через месяц после свадьбы зашла речь о том, где ей устроиться, она к великому удивлению Ауэрбаха заявила, что пойдет на текстильную фабрику простой работницей.
— Видишь ли, Шани, — сказала она, — в конторе работать мне не хочется. Я могла бы открыть здесь кафе, но при твоем положении это бросило бы тень на тебя. Для нас обоих будет лучше, если я пойду ткачихой на фабрику. Особенно для тебя. Никто не сможет сказать, что Шандор Ауэрбах пристроил свою жену на тепленькое местечко. А физической работы я не боюсь, мне не привыкать.
Балинт Чухаи одобрил ее решение.
— Ты умная женщина, Ирен, — молвил он. — На фабрике у тебя есть будущее. В конце концов, тебя же никто не заставляет всю жизнь стоять у станка. Вступишь в партию — и перед тобой откроются все пути. У тебя светлая голова, со временем можешь пойти и по партийной линии.
Через три года Ирен стала секретарем партбюро цеха и членом парткома. Собственно говоря, ей не очень-то хотелось заниматься партийной работой. Она это делала исключительно ради мужа, понимая, что таким образом поднимает его престиж. Общаться с людьми она умела, инстинктивно чувствовала, когда и что надо говорить, хотя внутреннего удовлетворения от партийной деятельности не получала. Вскоре она приобрела широкую популярность и в уезде и в области. Красивая, статная, да и хорошая хозяйка, толковая собеседница, может поддержать любую компанию: и выпить, если нужно, и анекдот рассказать, и спеть — у нее ко всему прочему и голос приятный. За Ирен закрепилась слава «женщины что надо», а Шани Ауэрбаха называли счастливчиком. Они были званы на все дни рождений, свадьбы, крестины, именины, без них не обходилась ни одна вечеринка, ни одно семейное торжество. Но они и сами частенько устраивали званые вечера, приглашая к себе нужных людей.
Имре Давид с нескрываемой завистью осмотрел просторные, со вкусом обставленные комнаты.
— Просто нет слов, — промолвил Имре, когда они вернулись в гостиную и уселись в кожаные кресла. Ирен поставила на стол бутылки с французским коньяком, шотландским виски, мартини… Вскоре все четверо выпили на брудершафт. Еве пришлись по вкусу непосредственность, иронический тон и соленые шутки Ирен.
Мужчины вели оживленную беседу, ударившись в воспоминания о детстве. На память приходили один случай за другим. «Ты помнишь?..» — «А ты?» — «Да как же можно такое забыть!..» Потом разговор перекинулся на общих знакомых.
— Скажи, Имре, как ты относился к своему дяде Жиге Балле? — поинтересовался Ауэрбах.
— Ну, что тебе сказать? В общем-то я его любил и уважал. К сожалению, после войны он стал совсем другим человеком. Мрачным, нелюдимым.
— Это верно, — подтвердил Ауэрбах. — Из плена он вернулся сломленным. И потом, в глубине души он не мог примириться с тем, что у него отобрали землю. И все же вскоре по возвращении домой вступил в производственный кооператив. Даже председателем его хотели выбрать, но он отказался.
— Знаешь, почему он вступил в кооператив? — спросил Имре и, не дожидаясь ответа, продолжал: — Мне-то он рассказал. Чтобы досадить тете Ирме. Она все склоняла его уехать на старости лет на Запад, а дядя Жига не соглашался. Часто ссорились, подолгу не разговаривали друг с другом. А потом он как-то заметил, что из дома исчезают ценные вещи, и сразу догадался, в чем дело. Тетя Ирма тайком продавала их, рассчитывая, что он все равно скоро сыграет в ящик. Так чтобы мне ничего не досталось. Он не раз поговаривал о том, чтобы завещать мне часть наследства, но тетя Ирма и слышать об этом не желала. Она души не чаяла в моем брате Фери. Честно говоря, меня эти дела никогда не интересовали. Я как-то сказал старику: не надо мне, мол, ничего оставлять, я не хочу быть наследником. А он и говорит: «К сожалению, Имре, тебе это и не грозит, поскольку у меня уже ничего нет. Дом, как ты знаешь, записан на Ирму, а все ценные вещи эта курва — чтоб ей сгореть! — превратила в деньги, которые положила себе на сберкнижку».
— Ну, что касается денег, — заметил Ауэрбах, — то у вдовушки-старушки их действительно куры не клюют. Только и слышно, что она дает взаймы то одному, то другому.
— Не слишком ли вы придирчивы к тете Ирме? — вмешалась в разговор Ева. — Мне лично она нравится. Умная, целеустремленная женщина, которая всегда думает о завтрашнем дне. Мы с ней часто встречаемся и разговариваем по душам. В конце концов, Имре, твой дядя Жига сам ее бросил, так что рассчитывать она могла только на себя. И кстати, он был далеко не подарок. Конечно, он тебе не рассказывал, как избил ее несколько раз до синяков. Я уж не говорю о том, что он ей постоянно изменял.
Ирен засмеялась.
— Как гласит народная мудрость: кого люблю, того и бью. Ваше здоровье. — Она подняла свою рюмку. Когда все выпили, она посерьезнела, ее прекрасные голубые глаза остановились на Имре. — Я тоже хочу тебе, Имре, сказать кое-что на этот счет. Не стану скрывать, я люблю тетю Ирму. С твоим дядей я не была знакома. Знаю, что в детстве тебе крепко доставалось от тети Ирмы. Правда, она утверждает, что просто проявляла твердость, желая научить тебя работать. Ну да все равно. Дело прошлое. Но ты ведь должен представлять себе, из чего складывалось состояние этой семьи: что принесла в семью тетя Ирма и что — твой дядя. Практически все принадлежало ей. Она унаследовала от родителей мебель, серебро, фарфор и еще много чего, а он пришел почти с пустыми руками. И, выйдя замуж, она отнюдь не била баклуши. Все совместно нажитое ими состояние — в основном результат ее предприимчивости. Так разве она не имела права забрать то, что ей принадлежало?
— Да сделай ты из нее хоть святую, все равно я ее ненавижу, — обронил Имре.
— Это твое личное дело. Ты субъективен, как все. Есть люди, которых и я ненавижу, но не могу сказать, почему.
— Ладно, поговорим о чем-нибудь более веселом, — предложил Ауэрбах, наполняя рюмки. — Как у вас со стройматериалами?
— Ну, к закладке фундамента все уже подготовлено, — ответил Имре. — И цемент, и щебенка, и доски для опалубки.
Ауэрбах закурил сигарету.
— Кешмарки уже составил список необходимых материалов?
— Да.
— Вот и хорошо. Скажи ему, чтобы он явился ко мне с этим списком. Есть возможность приобрести кое-что по дешевке.
— Как? — спросил Имре, бросив на Ауэрбаха недоверчивый взгляд.
— Обычным, законным путем. У вас же тоже бывает списанная продукция. Скажем, нить плохо окрасилась или ее толщина не соответствует стандарту? Словом, некондиционный товар. Ну и на кирпичном заводе бывает то же самое. Если всякие частники закупают большими партиями эту продукцию по сниженным ценам, почему бы и нам не делать то же самое? Тут нет никакого криминала. И Балинт так же считает. Частники руки греют на этом. Составляют счета на приобретение товара по государственным ценам, а платят со скидкой. Разве это не свинство? И кладут себе в карман гигантскую прибыль, да еще и от налога увиливают. А мы составим счет по всем правилам, так что тебе волноваться нечего. Ровно на ту сумму, в какую это обойдется.
Имре успокоился. Вскоре на участок доставили кирпичи и все необходимое для приготовления строительного раствора. На бланке счета было проставлено: «Третий сорт». Но как Имре ни рассматривал кирпичи, никаких изъянов в них не обнаружил. Смутные сомнения зародились в его душе: неужели тут что-то нечисто?
— Зря ты так волнуешься, — сказала Ева. — Счет, я надеюсь, оформлен правильно?
— Конечно.
— Ты заплатил всю сумму?
— До последнего филлера.
— Так чего ж ты дергаешься? Ты не каменщик и в строительных делах не мастак. Откуда тебе знать, почему эти с виду нормальные кирпичи идут по цене третьего сорта? Вероятно, в них какой-нибудь дефект. Нарушение структуры или что-то в этом роде. Главное, чтобы все было правильно оформлено, остальное тебя не касается.
На работе Имре выкладывался полностью, не зная устали, желая доказать не столько начальству, сколько самому себе, на что он способен. Не щадил себя и от других требовал такой же полной самоотдачи. Некоторые роптали, недоумевая, что за спешка, кому это нужно. Иные не осиливали таких бешеных темпов и уходили. Имре не удерживал их. Окончание второго года его работы ознаменовалось крупным достижением: фабрика наконец дала прибыль, план был перевыполнен, все сотрудники получили премии. Имре Давид стал самым знаменитым человеком в области, чему в значительной мере посодействовал его брат. По понедельникам Имре просыпался совершенно разбитым, поскольку все выходные теперь проводил на званых обедах и ужинах у областного начальства.
Строительство дома продвигалось довольно медленно. Хотя стройматериалы обходились ему недорого, денег все равно не хватало, а занимать он не хотел. Не беда, утешал себя Имре, в крайнем случае дом будет готов на год позже.
На третьем году производственные показатели настолько возросли, что фабрика могла уже соревноваться за звание передового предприятия. А год выдался трудный. Имре никак не мог найти общий язык с Хегедюшем, и, наконец, осенью главный инженер взял расчет.
— Я не железный, — заявил он, — и не желаю раньше времени получать инфаркт ради твоего самоутверждения.
— Дурак ты, Хегедюш, — ответил Имре. — Мое, как ты выразился, самоутверждение приносит пользу народному хозяйству.
— Возможно. Но боюсь, что многовато здесь показухи. Тебе не мешало бы над этим задуматься. Сам знаешь, сколько люди работают сверхурочно. Тут пахнет нарушением трудового законодательства.