10
Имре Давид счел предложения Миклоша просто великолепными и всей душой радовался, что взял своего друга на фабрику. Особенно ему понравилось, что своими соображениями тот прежде всего поделился с Андрашем Хорватом и Белой Земаком.
— Я вижу, — сказал он, улыбаясь, — что ты всерьез проводишь демократическую линию на фабрике.
— В одиночку мне ничего не сделать, — отозвался Миклош. — Это такая битва, которую можно выиграть только вместе с союзниками. Сопротивление будет очень сильным.
— Выиграем, Миклош. Я с тобой.
Юлия принесла черный кофе. Спросила Миклоша, не нужно ли ему молока к кофе.
— Спасибо, — ответил тот. — Кофе с молоком я пью только по утрам.
Секретарша бесшумно вышла. Имре проводил ее долгим взглядом.
— Перемещается, как дух бесплотный, — заметил он. — И все всегда знает, предугадывает мои мысли. Замечательная женщина.
— И красивая, — добавил Миклош.
— А ты узнал ее? — с любопытством глянул Имре на Миклоша.
— Юлию?
— Ну да.
— Разве я был с ней знаком?
— Конечно, черт тебя дери! И кто бы мог подумать, что из замухрышки с косичкой получится такое дивное создание. Вся была в веснушках, волосы песочного цвета.
— Ты о ком? — спросил Зала, поставив чашку на стол.
— Естественно, о Юлии. Ты в самом деле ее не помнишь?
— Нет. Хоть убей, не помню.
Имре закурил сигарету.
— Ну, вспомни, как мы не пошли на военную подготовку и нас искали жандармы. А мы прятались в подвале и третий день ничего не ели. Было двадцатое октября. Солнце сияет, на небе ни облачка. На склоне холма, прямо напротив, собирают виноград. И тут появляется маленькая девочка. Идет в нашу сторону и поет песенку о кукушке. Заходит к нам в подвал. А в сумке у нее полным-полно продуктов.
— Так это и была Юлия? — изумляется Миклош.
— Ну да.
Миклош как наяву увидел перед собой веснушчатую плюгавую девчонку, которая, моргая от солнечного света, сказала: «Папа велел передать, что придет ночью. Дождитесь его».
— Невероятно, — промолвил Миклош. — Прямо сказочное превращение. Сколько ж ей лет сейчас?
— Легко сосчитать. В сорок четвертом было семь, значит, сейчас тридцать два.
— Наверно, уже замужем?
— Нет. Был у нее жених. Военный летчик, капитан. Десять лет назад разбился. Бедняжка и поныне носит траур. А не так давно и отца потеряла. Теперь живет вдвоем с матерью. По образованию она учительница, преподавала одно время в городской гимназии. А потом поставила на экзамене двойку сыну какого-то туза, и ее оттуда выжили. У нее сразу пропала охота к учительству. Вот с тех пор и работает на фабрике.
— Но наверняка у нее кто-то есть, — вслух подумал Миклош. — Не верится, чтобы такая прекрасная женщина жила одна.
— Не знаю, — задумчиво произнес Имре. — Но думаю, что у нее никого нет. По крайней мере здесь, в поселке. Иначе об этом уже знал бы любой и каждый. Здесь ничего не скроешь. Но вся беда, старик, в том, что она мне чертовски нравится. Иногда так и подмывает прямо сказать ей об этом, но боюсь, что все испорчу. Просто не знаю, с какого конца подступиться.
— Имре, ты не забыл, что в своем огороде не охотятся?
— Да не забыл. Но что я могу поделать? Мне кажется, Юлия была бы идеальной любовницей.
— Послушай меня, выкинь из головы эту глупость. Ты что, плохо живешь с Евой?
— Ну почему? Только это же совсем другое.
— Я понимаю, очень хорошо понимаю. Но думаю, у тебя забот и без того достаточно. Оставь в покое Юлию. Не трогай ее, даже если она даст тебе повод для этого.
Имре скептически хмыкнул:
— К сожалению, это не та женщина, которая может дать повод. Знаешь, мне иногда даже жаль ее. Годы летят так быстро. Боюсь, что это дивное создание так и не сможет испить чашу любви.
— Имре, да ты, оказывается, великий гуманист! Даже способен пожертвовать собой ради ближнего.
Оба рассмеялись.
Седьмого ноября после торжественной части в фабричной столовой устроили танцы. Самодеятельный оркестр наяривал плясовые, в буфете продавались вино, пиво, дебреценские колбаски, свиное жаркое. Настроение было приподнятое: многие получили значки ударников, денежные премии. По предварительным данным, фабрика шла на перевыполнение годового плана, и, с учетом возрастающих за последние годы показателей, у коллектива появились реальные шансы претендовать на звание «Передовое предприятие». Рабочие поздравляли друг друга, хвалили директора, то там, то здесь слышались речи о рабочей спайке, о сплоченности перед лицом трудностей.
Тереза вскоре заторопилась домой — она не хотела оставлять ребенка надолго одного. Миклош взял бутылку вина и две дебреценские колбаски и подсел за стол Белы Земака. С Земаком была Анико Хайду, работавшая в прядильном цехе, — хорошенькая восемнадцатилетняя девушка с черными, как смоль, волосами, собранными в «конский хвост», красиво очерченным ртом и таким загаром, будто только что приехала из тропиков. С Миклошем она держалась замкнуто, едва отвечала на вопросы, и во всем ее поведении сквозила неприязнь. Он почувствовал это и больше не пытался поддерживать разговор. Впрочем, девушка и не засиживалась за столом: мужчины приглашали ее наперебой. Танцевала она великолепно, движения ее были рассчитанными и ритмичными.
— Слетелись, как мухи на мед, — недовольно бурчал Земак.
— Уж не ревнуешь ли ты, Бела? — улыбаясь спросил Миклош.
— Черт знает! — ответил молодой человек. — Может, и ревную. — Он налил в бокалы вина. Оба выпили. — Понимаете, шеф, Анико — совершенно беззащитна. Того и гляди угодит в чьи-то сети.
— Что значит «беззащитна»? — спросил Зала, отыскивая взглядом Анико среди танцующих.
— Она воспитывалась в детском доме. Родителей не знала. У нее никого нет, и, по моему разумению, в людях она мало разбирается. В детском доме их не готовят к жизни. Растут они там в замкнутом пространстве, за семью запорами. А затем в один прекрасный день выпадают из этого гнездышка, не успев опериться. У фабрики есть договоренность с детским домом: многие девушки оттуда приходят к нам, как становятся совершеннолетними. Заканчивают шестимесячные курсы, получают специальность и становятся сами себе хозяйками. У них появляются деньги, которые надо тратить с умом, а их этому никто не учил. Общежития у нас нет, поэтому они вынуждены снимать комнаты. Лично я не приветствую подобные дела. Ведь черт знает, в какое окружение они там попадают, с кем якшаются, кто их учит жизни.
— Анико тоже снимает комнату? — спросил Миклош.
— Да. У вдовы Баллы. Уже третий год.
— Я думаю, там она в хорошем месте. Тетя Ирма — женщина строгих правил.
— Что верно, то верно. Мужчин она в дом не пускает, даже мне не позволяет заходить, хотя знает, что я к Анико с самыми серьезными намерениями…
— А это действительно так?
— А что, разве плохая девушка? — вскинулся Земак. — Красивая и очень добрая. Только иногда ей как будто вожжа под хвост попадает. В такие минуты с ней просто сладу нет. Посылает меня к чертовой бабушке и во всякие другие места. Ну, да ничего, приноровлюсь. Мне бы хотелось, чтоб она сдала на аттестат. У нее чертовски светлая голова. Но покамест она и слышать об этом не хочет.
Миклош взглянул на танцующую девушку и с горечью промолвил:
— Чувствую, ненавидит она меня всем сердцем. Интересно бы знать, почему.
Земак ответил не сразу.
— Я думаю, что тетя Ирма вбила ей в голову всякие глупости. Да еще женщины на фабрике. Но вы не беспокойтесь, шеф. Я проведу с ней воспитательную работу.
— Это лишнее, — сказал Миклош. Он заметил сидящую за одним из столиков Юлию и, извинившись перед Земаком, подошел к ней: — Здравствуйте, Юлия. Вы разрешите?
Юлия улыбнулась.
— Присаживайтесь, Миклош.
— Вы не танцуете? — спросил он, садясь.
— Стара я уже для танцев. — Юлия с улыбкой и любопытством взглянула на него. — Миклош, а вы действительно меня не узнали?
— Нет конечно. Сколько лет прошло. И потом, вы так похорошели…
Юлия перебила его:
— Перестаньте, Миклош. Я выросла, постарела. Только и всего.
— Вы меня неправильно поняли, Юлия. Это вовсе не комплимент потенциального ухажера, а простая констатация факта. Как поживает ваша матушка?
— Спасибо, понемногу. Ей ведь уже под шестьдесят. Самое страшное, что она до сих пор не может пережить смерть отца. Они очень любили друг друга, жили душа в душу. А мать — женщина религиозная и свято верит в загробный мир, где они с отцом встретятся. Поэтому жаждет смерти, сознательно готовится к ней. Жизнь ее уже не интересует. Я в общем-то тоже религиозна на свой лад, но никогда не оторвусь от повседневной действительности. Наверно, потому, что я иногда восстаю против бога и ловлю себя на том, что теряю веру. Скажите, а как вы себя здесь чувствуете?
Миклош помедлил с ответом.
— Да как вам сказать. Пока работаю — хорошо. Работа меня увлекает. А как только выхожу за ворота, чувствую себя отверженным.
Юлия смотрела куда-то вдаль.
— Не знаю, — медленно вымолвила она, — правильно ли вы сделали, что вернулись. У многих тут слишком предвзятое мнение о вас. Я, правда, его не разделяю. Помню, отец и перед смертью говорил: «Миклош Зала — порядочный человек». А я привыкла верить отцу.
— Спасибо, Юлия, — отозвался Миклош. — Приятно слышать. Значит, у меня уже два сторонника.
— Кто же второй? — полюбопытствовала Юлия.
— Бела Земак. Замечательный парень.
Юлия выпила глоток пива.
— Я думаю, — медленно проговорила она, — что у вас не два сторонника, а гораздо больше. Только не у каждого хватает духу признаться.
— А что вы думаете об Имре?
— Человек, достойный всяческого уважения. Меня поражает то, что он делает на фабрике. Фантастическая работоспособность, помноженная на веру в успех. Я только одного опасаюсь.
— Чего же?
— Он очень доверчив и наивен. Боюсь, как бы его не втянули в какую-нибудь грязную историю. Знаете, Миклош, здесь, в уезде, все связаны друг с другом невидимыми нитями. Здесь свои законы. Либо ты им подчиняешься и ведешь игру, которую от тебя требуют, либо…