— А у них?
— Ну, у них и по сто тридцать получается. Как они этого добиваются, я не знаю. Я ведь здесь всего только полгода. Ну, может, со временем научусь.
— Несомненно. — Миклош ободряюще улыбнулся девушке и пошел дальше.
Ауэрбах сразу же вышла из конторки и направилась к Маргит.
— Чего хотел Зала? — спросила она.
Маргит поправила мотки.
— Поинтересовался, почему другие закончили работу раньше времени.
— И что же ты ответила? — насторожилась Ауэрбах.
— Сказала, что они более расторопные. А у меня так не получается, сколько б я ни старалась.
— Больше вы ни о чем не говорили?
Маргит нахмурилась.
— А если и говорили, так что из этого? Разве мне нельзя разговаривать с Залой?
Тон Ауэрбах смягчился:
— Ради бога, голубушка. Ты меня просто неправильно поняла. Только, знаешь, Зала тут все-таки не начальник.
— Я знаю, — сказала Маргит. — Не надо мне делать замечания.
— Что с тобой? Ты никак сердишься на меня? — спросила Ауэрбах. — Откуда такая враждебность?
Маргит сноровисто снимала со станка намотанные бобины.
— У меня нет вражды ни к кому. Просто я не люблю, когда меня допрашивают.
— Ну хорошо, хорошо, будем считать, что я ничего не сказала, — промолвила Ауэрбах, помогая девушке поставить пустые катушки.
Маргит запустила станок.
— Знаешь, Ирен, — произнесла она миролюбивым тоном, — мне самой интересно, как это у других так ловко получается. Я же стараюсь не меньше, чем они. Вот потрогай спину — вся мокрая. Даже в туалет не могу сходить из-за этого проклятого станка. А норму-то не выполняю.
— Радость моя, — добродушно сказала Ауэрбах, — это вопрос практики, только и всего. Я шесть лет проработала на таком станке, а ты всего полгода. Не горюй. Ты девушка способная, работящая. Научишься. Ты больше не сердишься на меня?
— Нет.
— Ну, пока.
Ауэрбах улыбнулась девушке и вернулась в конторку. Там уже находился Шандор Фекете, молодой начальник цеха. Вопреки фамилии[23] у него были белокурые длинные волосы, почти до плеч. Узкое лицо с коротким вздернутым носом обрамляли густые бакенбарды, а над тонкой верхней губой топорщились светлые усы. Недавно ему исполнилось тридцать лет. Он закончил текстильный техникум и два года назад женился на младшей сестре Шандора Ауэрбаха, породнившись таким образом с этим семейством. Ирен он уважал и в то же время побаивался, зная, что его свояченица связана дружескими узами с Имре Давидом, Балинтом Чухаи и многими руководителями области. Поэтому старался ей всячески угождать, прислушивался к ее советам и никогда не спорил. Он отдавал себе отчет в том, что его продвижение по службе во многом зависит от Ирен. А она и не пыталась скрывать, с какими важными шишками проводит выходные дни. Ей доставляло удовольствие бросить с равнодушным видом, как бы между прочим:
— Шаника, вчера вечером у Давидов и тебе перемыли косточки.
— В самом деле, Иренка?
— Да еще как. Знаешь, там был Балинт Чухаи с Катинкой. Речь зашла о промышленном преобразовании уезда. А любой план развития обычно вызывает оживление в кадровой политике. В такие периоды надо выдвигать кандидатуры, на которые можно рассчитывать. Вот тут-то ты им и подвернулся под руку. — И, любуясь его испуганным видом, с улыбкой добавила: — Но я, конечно же, расписала им тебя в лучшем виде. Не беспокойся, свояк, мои друзья прислушиваются ко мне.
— Я знаю, Иренка, — сказал начальник цеха, устремив на женщину преданный взгляд. — А можно тебя кое о чем спросить?
— Валяй, Шанишка.
— Только не пойми меня превратно, Ирен, не подумай, что я пытаюсь подольститься. Я давно хотел тебя спросить: почему ты работаешь ткачихой? Ты умна, у тебя такие данные, ну, понимаешь, что я хочу сказать…
Женщина улыбнулась:
— Понимаю, Шанишка. Когда-нибудь объясню. А пока удовольствуйся одним: я здесь очень хорошо себя чувствую. Я спокойна, на мой станок никто не претендует. Это не письменный стол.
…Увидев входящую в конторку Ирен, Фекете сразу понял, что она чем-то взволнована. Ее беспокойство передалось и ему, и он с замирающим сердцем спросил:
— Что случилось, Иренка?
— Мне не нравится поведение Залы.
— А что он делает?
— Ходит тут, разнюхивает. Допрашивает девушек, почему они раньше уходят домой, и все такое. По-моему, это его не касается.
Ауэрбах по своему обыкновению слегка погрешила против истины, ибо Миклош разговаривал только с Маргит Татар. Услышав, что Зала приставал к девушкам, Фекете взбеленился:
— Да как он смеет соваться в чужие дела? На каком основании? Ну, я ему покажу! Я ему все скажу!..
— Только осторожнее, свояк, — сказала Ауэрбах. — Не забывай, что он друг Имре Давида.
— Наплевать! — воинственно произнес Фекете.
На другой же день он отправился в механический цех. Гизи, секретарша Залы, с такой силой и быстротой била по клавишам пишущей машинки, будто участвовала в конкурсных испытаниях.
— Ваш шеф у себя? — строго спросил Фекете.
Гизи обернулась, подняла на Фекете свои большие серые глаза и, увидев его строгое лицо, рассмеялась.
— Ну и злюка к нам явилась! — констатировала она, вставая. Это была добродушная, упитанная двадцатилетняя девушка с улыбчивым ангельским личиком, которое не портили даже веснушки. — Подождите, я сейчас доложу.
— Не надо, — проронил Фекете и вошел в кабинет.
Миклош сидел за столом и составлял какую-то сводку. Он поднял голову на скрип открываемой двери и, увидев Фекете, расплылся в улыбке.
— Вот так неожиданность! — воскликнул он и, выйдя из-за стола, направился к Фекете, дружески протягивая ему руку. Тот на мгновение заколебался, пожимать ему руку или нет, потом наконец решился и смущенно, как гимназистка, подал ладошку лодочкой. — Присаживайся, товарищ Фекете. — Миклош показал на один из стульев возле стола для совещаний. Фекете сел, расправив серый халат. — Закуривай. — Миклош положил на стол пачку «Ласточки».
— Спасибо, я бросил.
— Итак?
— Послушай, товарищ Зала, — вызывающим тоном начал Фекете, — кто дал тебе право рыскать по моему цеху и допрашивать девушек? Если тебя что-то интересует, спроси у меня.
Миклош уже не улыбался. Его лицо окаменело. «Значит, и Маргит не лучше остальных», — подумал он сокрушенно. А вслух сказал:
— Не понимаю, о чем ты.
— Черта лысого ты не понимаешь! — взорвался Фекете. — Да еще и притворяешься. Или ты меня за дурака держишь? Конечно, я в Москве не учился, и не инженер я, а всего только техник, но это не значит, что меня можно водить за нос. Что ты вынюхивал в моем цехе?
Этот язвительный тон раздражал Миклоша, но он сдерживался.
— Подожди, старик…
— Я тебе не старик! — отрезал Фекете. — У меня есть нормальное человеческое имя.
— Ты прав. Извини. Так вот, гражданин или господин Фекете — как тебе больше нравится, — прими к сведению то, что я скажу. Во-первых, не повышай голоса. Я это тоже умею. Во-вторых, я никогда не притворяюсь. В-третьих, дураком я тебя не считаю, хотя особого ума не наблюдал. В-четвертых, я ничего не вынюхивал, поскольку я не ищейка. И в-пятых, я не допрашивал девушек. Просто меня удивило, что некоторые уходят с работы раньше времени.
— А какое тебе дело до этого? — перебил Фекете. — Что ты суешься туда, куда тебя не просят? И не учи меня жить. А то я тебе тоже кое-что посоветую.
— Не стоит. — Миклош уже с трудом сдерживался. — Похоже, что наша беседа зашла в тупик, уважаемый господин Фекете. — Он умышленно не сказал «товарищ». — Ни к чему обострять ситуацию.
— А что будет? — ехидно спросил Фекете. — Сейчас не сорок пятый год. Меня ты не сможешь выгнать из поселка.
— Это ты к чему говоришь? — сощурился Миклош.
— Сам знаешь.
— Я знаю только то, что ты олух. А теперь ступай восвояси и кукарекай на своей мусорной куче, сколько душе угодно. Поскольку твой цех не что иное, как мусорная куча, если хочешь знать мое мнение. И поучи своих работниц пользоваться туалетом. С тех пор как я здесь работаю, уже три раза пришлось прочищать трубы. Заодно можешь посмотреть, что за гадость они там бросают в унитаз. Ну, и научись, в конце концов, вести себя. До свидания.
Он вернулся к письменному столу и, не обращая больше внимания на Фекете, углубился в свои бумаги. Тот поднялся с видом оскорбленного достоинства. Проклятый Зала его игнорирует!
— Если ты думаешь, что я это так оставлю, то ты глубоко ошибаешься. Это чревато последствиями.
Миклош, не глядя на него, вызвал звонком Гизи и, когда девушка появилась в дверях, сказал:
— Будьте добры, проветрите кабинет. А то здесь какая-то вонь.
Гизи, улыбаясь, выполнила просьбу. В открытое окно ворвался свежий, прохладный ветер. Фекете вне себя от ярости заорал:
— Ты мне ответишь за это, так и знай!
Миклош оторвался от бумаг:
— Знаешь что? Чихать я хотел на твои угрозы! Я уже пуганый. И не такие, как ты, меня стращали.
Через час Гизи вызвали на заседание бюро цеховой партийной организации. В конторке прядильного цеха сидели Ирен Ауэрбах, Шандор Фекете, Манци Хуфнагель и завхоз Эржи Пирош, которая вела протокол.
— Садись, Гизике, — приветливо сказала Ауэрбах. — Как себя чувствует твоя мама? Помогло ей лекарство, которое я послала?
— Да, очень, — ответила девушка, присаживаясь. — Доктор сказал, что препарат просто замечательный. Мама собиралась зайти, чтобы лично поблагодарить вас.
В это время вошла Шара Хази, бодрая, холеная, со своим неизменным блокнотом. Поздоровалась. С Ирен расцеловалась, Фекете пожала руку и села.
— Ну, давайте послушаем, — весело сказала она и повернулась к Гизи, растерянно ерзавшей на стуле. — Что с тобой, Гизелла? У тебя такой вид, будто ты только что потеряла невинность. А ведь это случилось довольно давно, не правда ли? — Она от души расхохоталась.
— С чего вы взяли? — пробормотала девушка.
— Нам все известно, солнышко. Такая уж у нас работа.