— Ай, как неудачно. Ковачи в полшестого ушли, теперь явятся домой только после полудня. И что, тебе некуда идти?
— Некуда.
— Так пойдем ко мне, голубушка.
Ирен понравился доброжелательный тон Балинте, и она с удовольствием приняла приглашение. Толстуха соседка выспросила всю ее подноготную. Ирен охотно пустилась в воспоминания, умолчав только о том, что ее вынудило приехать в Будапешт. Потом женщина готовила обед, а Ирен помогала ей. На первое был фасолевый суп с клецками, на второе — блинчики с вареньем. После обеда Ирен сказала хозяйке, чтобы она отдохнула, а сама взялась убирать со стола и мыть посуду.
Ковачи вернулись домой в третьем часу и, увидев Ирен, очень удивились. Вгорячах они даже не поняли, зачем она приехала в Будапешт, да еще с таким большим чемоданом. Удивление их еще больше усилилось, когда девушка сообщила, что не собирается возвращаться домой, а лучше утопится в Дунае.
— Да что стряслось-то, Иренка? — ошарашенно спросила тетя. — Давай рассказывай по порядку.
Ирен рассказала тете Боришке обо всем, кроме того, что с ней сделал отец…
— Каждый день напивается. Буянит, руки распускает… Не хочу я там жить.
— Понимаю тебя, Иренка. Но у нас, сама видишь, такая теснота. Пару дней, конечно, можешь у нас пожить, а потом надо будет что-то придумать.
Ночью Ирен долго плакала, уткнувшись в подушку. Вот и осталась она одна, и некому о ней позаботиться. Что ее ждет впереди?.. Ну да ладно, решила Ирен, если такое дело, надо взять себя в руки и самой пробиваться в жизни, чего бы это ей ни стоило. Дав себе клятву не отступать ни перед какими трудностями, она наконец заснула.
На другой день она с помощью тети устроилась на андялфельдскую текстильную фабрику, предоставили ей место и в фабричном общежитии на улице Ваци. В цехе Ирен сразу завоевала всеобщую симпатию: людям нравились ее скромность, вежливость и предупредительность. Профессию она освоила быстро, и руководство цеха было весьма ею довольно. Работала Ирен в три смены, жила очень экономно, часть зарплаты откладывала и долго думала, прежде чем что-нибудь купить. Собственно, Ирен не приходилось особенно изощряться, ей любая одежда была к лицу и, идя по улице, она постоянно ощущала на себе мужские взгляды. Правда, ее это мало трогало, она не могла забыть своего бесчестья, воспоминание той кошмарной ночи до сих пор оставалось в ее душе незаживающей, кровоточащей раной, и неудивительно, что к мужчинам она относилась с брезгливостью и отвращением. Через несколько месяцев Ирен вступила в комсомол, поддавшись уговорам подруг, и стала посещать политсеминары. Благодаря цепкой памяти и природной смекалке она быстро усваивала любой материал и уже нередко затевала споры с лекторами, озадачивая их нестандартностью мышления. Не то чтобы она проявляла к занятиям повышенный интерес, просто учеба давалась ей без особых усилий, и теперь она могла поддержать любой разговор на политические темы. Ей нравилось читать газеты. Каждый день она прочитывала все приходящие в общежитие газеты от корки до корки, включая даже объявления, и была намного эрудированнее остальных работниц. Регулярно ходила она и в кино, стараясь не пропустить ни одного нового фильма, переживала вместе с героями все перипетии их судеб и ощущала после этого смутное беспокойство. Ночью, лежа в постели, подолгу разглядывала на потолке лунные блики и размышляла, что же будет дальше, что готовит ей судьба. Неужели всю жизнь придется стоять за ткацким станком? Чтобы с молодости начать глохнуть, а со временем заработать варикозное расширение вен? Нет-нет, для нее это только временное пристанище, она не собирается вкалывать здесь до седых волос, необходимо найти такое место, где платить будут больше, чем здесь. Конечно, придется выждать какое-то время, ведь пока ей все равно податься некуда. Но, в конце концов, она еще молода, и вся жизнь впереди. Задушевных подруг у нее нет, и не с кем делиться своими мыслями, чувствами и планами. Перед фабричными девчонками она никогда не раскрывала душу, втайне осуждая их образ жизни. До чего же глупо они ведут себя, как много позволяют парням! А потом бесконечные драмы, сетования по поводу разбитой жизни. Ирен достаточно насмотрелась на такие дела. Эти девушки способны жить впроголодь, экономя на собственном желудке ради того, чтобы модно одеваться. Им ничего не стоит выложить за какие-нибудь «фирменные» тряпки всю зарплату, лишь бы предстать перед парнями «в лучшем виде». Ирен не одобряла подобное мотовство. Она знала цену деньгам, на своей шкуре испытав, каким трудом они достаются. Несколько раз девчатам удавалось затащить ее в молодежный клуб. После концертной программы танцевали, пили пиво, там же она пристрастилась к сигаретам. Парни поначалу пытались приставать к ней, давали волю рукам, но каждый раз получали от ворот поворот и в конце концов угомонились, решив, что она или «дева непорочная», или просто набивает себе цену.
Шел уже второй год ее столичной жизни, когда внезапно умер от инфаркта старик Ковач. На похоронах тетя Боришка в слезах упала Ирен на грудь и, сетуя на свою немощь, стала умолять племянницу переселиться к ней. Болезненный вид тети вызвал у Ирен острый приступ жалости. Они быстро договорились. Тетя Боришка пропишет ее к себе как ближайшую родственницу, и, когда уйдет в лучший мир, квартира достанется Ирен. Конечно, квартира не бог весть какая, но все же есть и кладовка, и туалет, а кухня настолько просторная, что можно отгородить в ней место для ванной. Естественно, никакой платы она с Ирен брать не собирается, только просит помогать по хозяйству, так как ей самой многое уже не под силу.
Надо отдать должное Ирен, ухаживала она за тетей на совесть, с радостью взяв на себя все хлопоты по хозяйству и уже втайне видя себя владелицей отдельной квартиры. Жильцам дома пришлась по душе эта работящая, приветливая девушка. Она не бегала по соседям, но уж если кто-то заходил, оказывала всяческие знаки внимания и охотно разговаривала, вникая в чужие заботы и никогда при этом не жалуясь на судьбу, так как считала, что ее печали никого не касаются, кроме нее самой. Исключение делалось только для Кати Мухораи, тридцатилетней черноглазой блондинки, что жила в двухкомнатной квартире, выходившей окнами на улицу. Кати была необыкновенной женщиной. Когда-то она знавала лучшие времена. Отец ее был прежде судьей в трибунале, и хотя никогда не вел политические процессы и проверочная комиссия дала удовлетворительную оценку его деятельности, тем не менее в пятидесятом году его выслали из столицы[25]. Кати было тогда двадцать пять лет, она жила с мужем Эрвином Тарноки у своих родителей в Липотвароше[26] на улице Пожони. Работала она в тресте гостиниц и, зная иностранные языки, получала хороший оклад. Эрвин Тарноки занимал должность начальника отдела в Министерстве заготовок. Узнав, что родители жены, да и она сама, попали в список подлежащих выселению из Будапешта, он сперва воспылал намерением помочь им или хотя бы разделить их судьбу, но, узнав, что секретарь парткома не одобряет этого, тотчас отказался от своих планов. Он обратился за советом к другу детства, работавшему в Управлении государственной безопасности. Друг назидательно изрек: партия и правительство ждут от Тарноки, чтобы он как можно скорее порвал с этой реакционной деклассированной семьей и вернулся на позиции пролетариата, ведущего классовую борьбу. Тарноки испуганно спросил: «А как же Кати? С ней тоже надо порвать?» — «И как можно скорее!» — последовал однозначный ответ. Затем друг посоветовал ему немедленно подать на развод и обещал помочь, чтобы с этим делом разобрались вне очереди. Причина развода ясна: Тарноки попал в политически тлетворную среду и все попытки перевоспитать жену, сделать ее сторонницей нового строя потерпели крах.
На суде Кати сказала, что ненавидит она не новый строй, а одного только Тарноки, да и то с недавних пор, но зато уж так ненавидит, что даже фамилию его не желает носить после развода. Судья воспринял ее заявление как признание вины. Если она ненавидит Тарноки, значит, ненавидит и коммунистов, а следовательно, и весь народно-демократический строй, ведь общеизвестно, что главенствующая роль в новом обществе принадлежит партии, которая, собственно говоря, и состоит из коммунистов…
Через несколько дней семью Мухораи сослали в деревню Фельдеш и определили на работу в производственный кооператив. Безрадостной стала их жизнь, но Кати не теряла надежду, чувствуя, что такое унизительное положение не может существовать вечно. Она еще больше укреплялась в своей вере, когда в Фельдеш наезжали тетя Боришка и ее муж Арпад Ковач. Кати радовало не содержимое свертков, привозимых ими из Пешта, а та атмосфера любви и человечности, которой ее окружали Ковачи. Тетя Боришка с юных лет прислуживала в семье Мухораи и, только выйдя замуж, оставила их, да и то не насовсем: она и позже ходила к ним убирать квартиру. Тетя Боришка нянчила маленькую Кати, учила ее делать первые шаги, а потом переживала вместе с ней, когда та впервые испытала трепетное чувство первой любви.
От тети Боришки Кати узнала, что их квартиру на улице Пожони отдали Тарноки, который вскоре после развода женился на учительнице химии.
«Ну и негодяй этот Эрвин!» — только и сказала Кати. Но не так-то легко переносили все случившееся ее родители. Болезненно переживая допущенную по отношению к ним несправедливость, они старели буквально на глазах. Будущее казалось им беспросветным и дальше жить не хотелось. Под рождество пятьдесят второго года они отравились. Кати осталась одна, но не рассталась с надеждой. И она оказалась права: через полтора года после смерти родителей ей разрешили вернуться в Будапешт. Поскольку квартиры у нее не было, некоторое время она жила у тети Боришки. Через несколько месяцев получил разрешение на выезд из страны бывший владелец дома на улице Лехела. Кати немедленно обратилась в отдел по учету и распределению жилой площади, заявив, что ее устроит в этом доме двухкомнатная квартира с окнами на улицу и со всеми удобствами. Вскоре ей выдали ордер. Место, где она прежде работала, давно было занято, но ее бывшие сослуживцы помогли ей устроиться в отдел снабжения треста общественного питания. Там она и работала, когда познакомилась с Ирен. Естественно, Кати поведала подруге о своей злосчастной жизни, но не сразу, а по частям. Ее откровенность глубоко тронула Ирен, и она не раз порывалась рассказать Кати о своей беде, но всегда в последний момент не хватало духу.