— Прекратить разбазаривание народных средств.
— Что-что? О чем это ты?
— Имре, многие на фабрике получают деньги за ту работу, которую они не выполняли.
Имре Давид недоуменно взглянул на друга:
— Миклошка, ты спятил. Нет, ты определенно не в своем уме. — Он начал перебирать в памяти то, что происходило на фабрике за последние три года. Это была работа на износ. Он не жалел ни себя, ни других, поставил на карту все, чтобы доказать: он, Имре Давид, бывший батрак и фабричный поденщик, ездил в Москву не на отдых и не на туристическую прогулку, а для того, чтобы освоить все тонкости текстильного производства. Да разве смог бы он навести порядок на этой паршивенькой фабрике с допотопным оборудованием, если бы не изучил ее как свои пять пальцев, если бы хоть одна мелочь ускользнула от его взора. Нет, нет, никаких нарушений здесь быть не может. — Ты ошибаешься, Миклошка, — уверенно сказал он. — У нас на фабрике полный порядок.
— Ты уверен? — сощурился Миклош.
— Еще бы! — взорвался Имре. — Зря я, что ли, вкалывал, как лошадь, и днем и ночью целых три года? Зря нам присваивают звание передового предприятия?
— Мы не получим этого звания, Имре.
— Потому что ты ночью нашел в трубе шестьдесят килограммов текстильных отходов? А что же ты рассчитывал там найти? Фанеру? Или железные опилки? Это текстильная фабрика, Миклош, если ты еще не понял. Давай поставим сооружение для прокачки труб, и никаких пробок больше не будет.
Миклош охотнее всего прекратил бы этот спор, но он подумал, что должен открыть Имре глаза ради их дружбы. Имре обманывают, водят за нос, и Миклош просто обязан защитить его интересы.
— Имре, — сдержанно сказал он. — Здесь уже несколько лет действует шайка расхитителей. Народному хозяйству нанесен многомиллионный ущерб. Я прошу тебя немедленно назначить расследование и привлечь виновных к ответственности. Мы недостойны звания передового предприятия, даже если нам его присудили.
Имре побагровел.
— А что я еще должен сделать? — тихо спросил он с еле сдерживаемой яростью. — Давайте распоряжайтесь, господин инженер. Я к вашим услугам. — Он задохнулся от возмущения. — Ты бредишь, Миклош! В этом году нас дважды отмечали на областных партийных конференциях.
— Знаю, — невозмутимо сказал Миклош, поднимаясь со стула. — Газета твоего брата печатает хвалебные гимны в твою честь. Но существа дела это не меняет.
Имре подошел к нему вплотную. Он взял себя в руки и попытался говорить спокойно:
— Миклош, когда ты написал, что у тебя болен ребенок, я ответил: приезжай, мне нужен главный инженер.
— Я помню, Имре, и благодарен тебе.
— Дослушай меня до конца. Я не для того это говорю, чтобы ты меня благодарил. Так вот. Каплар был категорически против твоего назначения главным инженером. Я, естественно, поинтересовался, в чем причина. И услышал буквально следующее: Миклош Зала честный человек, отличный инженер, но на руководящую должность он не годится. У него навязчивые идеи, он никому не верит, постоянно что-то вынюхивает, кого-то выслеживает, везде ищет какую-то крамолу… Вот что сказал мне Каплар. Я тогда ему не поверил, а теперь чувствую, что он был прав.
Миклош начал терять терпение. Неужели этот дуралей считает его каким-то злопыхателем и маньяком?
— Меня не интересует мнение Каплара. Так же, как и твои эмоции. Я верю только фактам.
— Хорошо. Тогда вот тебе один удивительный факт: многие мастера, начальники цехов, инженеры работают здесь годами и никогда ничего подобного не замечали. И вдруг приходит Миклош Зала и обнаруживает целую шайку злоумышленников. Ну не странно ли это?
Миклош подошел к окну, выглянул во двор. Увидел выходящего из кочегарки Зоннтага. Обронил через плечо:
— Ты стал слишком нервным, Имре.
— А с чего мне быть спокойным? Сам видишь, здесь не курорт.
— Имре, пойми, я помочь тебе хочу.
— Чем? Тем, что выдумываешь такие глупости? Кстати, все эти аварии начались с тех пор, как ты здесь работаешь.
— Они и раньше были, Имре, просто тебе не докладывали об этом. Ты знаешь, как все эти отходы попадают в канализацию? — И он поведал другу о том, что услышал от Хуфнагеля, а затем пересказал разговор Анико с Палом Зоннтагом. В довершение ко всему принес мешок с отходами и достал из кармана халата ведомость учета выработки Ирен Ауэрбах. — Вот смотри. Каждый день она перевыполняет норму на двадцать — тридцать процентов. А там, где вписывается количество отходов и оставшейся пряжи — сплошные прочерки. То есть все это благополучно отправляется в канализацию или сгорает в топке.
— Где ты раздобыл карточку?
— Тереза взяла в цехе. Она обнаружила большое несоответствие между количеством произведенной продукции и теми показателями, по которым начисляется заработная плата. Заинтересовалась этим и сделала соответствующие расчеты. — Миклош достал из кармана конверт. — Вот держи. Здесь же я изложил и свои соображения…
— Невероятно, — покачал головой Имре. — Ирен Ауэрбах — член уездного парткома. В отсутствие Кароя исполняет сейчас на фабрике обязанности партийного секретаря. Как-то трудно поверить.
— Ну, это твое личное дело, верить или не верить. Я тебя прошу только об одном: назначь служебное расследование и накажи виновных. Если ты не примешь меры, я сам это сделаю.
Имре поглядел на друга широко раскрытыми глазами, потом, обойдя стол, сел на свое место, будто желая показать, что директор здесь он.
— Что ты сделаешь? — спросил Имре.
— Разоблачу эту шайку мошенников.
Имре поднял руку:
— Спокойно, старик. Ты и так уже сделал все, что мог. Предоставь остальное мне. Я должен ознакомиться с расчетами и твоими заметками, прежде чем принять решение. Если, конечно, ты дашь мне время на это, — добавил он с иронией в голосе.
— Договорились, — сказал Миклош Зала и вышел из кабинета.
22
До обеда Имре Давид никого не принимал.
— Меня здесь нет, — сказал он Юлии. — Ясно?
— И для Ирен Ауэрбах тоже? Она вас уже спрашивала.
— Ни для кого. Я скажу, когда «вернусь». — Он запер дверь, выпил рюмку палинки и попытался успокоиться. Его одолевали дурные предчувствия. Имре понимал: на карту сейчас поставлена их дружба.
На память пришли детские годы. Их знакомство в школе, господин учитель Богар, первые тумаки, полученные от тети Ирмы, теплые материнские объятия Розалии Залы, прогулки по берегу озера Фюзеши, Сад сожалений, где их поймал старый Ауэрбах, допрос у его превосходительства господина Зоннтага, когда Миклош взял всю вину на себя, как и потом в жандармском застенке, где игра шла уже не на жизнь, а на смерть. Нет, нет, Миклош настоящий друг и желает ему только добра.
Он углубился в чтение бумаг. Ну, что ж, все ясно и очень логично. Ирен обманывает его, злоупотребляет оказанным доверием. Как и когда это началось? Кому первому пришло в голову? И как же, черт возьми, он ничего этого не замечал? Впрочем, ничего странного. Ведь здесь функционирует целая система родственных связей, при которой все покрывают и подстраховывают друг друга. Сколько раз он говорил Балинту Чухаи: семейственность до добра не доведет. Миклош прав. Необходимо всерьез заняться этим делом. Однако без поддержки Чухаи он не сможет привлечь Ирен к ответственности. А что теперь будет с присвоением звания передового предприятия? Не может же быть передовым предприятием фабрика, где фактически расхищены миллионы форинтов. Ох, до чего же все это не вовремя! Люди последние дни только и говорят о размерах премии да о повышении зарплаты. Можно себе представить их настроение, когда выяснится, что ничего этого не будет. А когда узнают, что причиной тому Миклош Зала, который обнаружил жульничество, то сам господь бог не спасет его от людского гнева. Ибо люди не на жуликов будут злиться, а на того, кто разоблачил этих жуликов, ударив попутно по карману весь коллектив.
Размышления Имре прервал телефонный звонок. Он снял трубку и услышал голос Евы:
— Здравствуй, дорогой.
— Привет. Откуда ты звонишь?
— С работы.
— Ты там одна?
— Да. А что?
— Стоишь или сидишь?
— Стою у окна и смотрю на площадь Кошута.
— Ну, тогда сядь.
— Что с тобой? Ты что, спятил?
— Я сказал, сядь.
— Ну, села.
— У тебя есть седуксен?
— Есть. Ты, кажется, до сих пор не протрезвел.
— Ошибаешься. Я вовсе не пьян, и с головой у меня все в порядке. Прими таблетку.
Последовала пауза, затем раздался явно встревоженный голос Евы:
— Ну, приняла.
— А теперь слушай. Отправляйся домой, возьми свои драгоценности и отнеси их в скупку. Продай ровно столько, чтобы сегодня же вечером вернуть тете Ирме сорок тысяч форинтов. Впрочем, не обязательно драгоценности. Можешь продать шубу. Или машину. А вечером мы побеседуем. — Ева попыталась что-то сказать. — Подожди, не перебивай. Напоследок хочу тебе сообщить, что наша фабрика не получит звания передового предприятия и, соответственно, никакой премии мне не будет. Ну, пока, дорогая. До вечера! — Он положил трубку. От этого разговора настроение его немного улучшилось. Именно так и надо разговаривать — спокойно, без нервов. Имре выглянул в приемную. — Не надо звонить моей жене, — сказал он Юлии. — Мы уже поговорили. Есть какие-нибудь новости?
В это время в приемную вошел Бела Вебер и решительно направился прямо к Имре.
— Приветствую вас, товарищ директор, — начал он еще с порога. — Я из редакции областной газеты. Бела Вебер. Собственно, вы должны меня помнить, я бывал уже у вас на фабрике. Мой шеф, вероятно, вам уже звонил и поставил вас в известность…
— Звонил, — перебил это словоизвержение Имре Давид. — Пожалуйста, заходите. Выпьете что-нибудь? Коньяк, водка, кола, тоник?
— Коньяк, если можно, — ответил журналист.
— Юлия, — сказал Имре Давид, — будьте добры, принесите нам два коньяка и два тоника.
Они вошли в кабинет, сели в глубокие кресла у маленького столика. Вебер сказал, что Ференц Давид поручил ему написать расширенный репортаж о фабрике в преддверии присвоения почетного звания и связанных с этим торжественных мероприятий.