— А ты не могла бы дать мне это заключение в письменном виде?
Богнар глубоко вздохнула:
— Я дам тебе один совет, Тереза, если тебе уж так нравится быть ищейкой. Приглядывай за своим мужем. Выясни, куда он ходит и с кем встречается. Неужели тебе совершенно безразлично, что он путается с Анико Хайду и обещает этой семнадцатилетней девице жениться на ней? Напрасно ты его защищаешь. Возьмись за ум. Я из добрых побуждений тебе это говорю, мне просто жалко тебя.
У Терезы закружилась голова, когда она вышла из кабинета Богнар. На каждом шагу она слышала о скандальной связи Миклоша Залы и Анико Хайду. Некоторые смеялись за ее спиной, другие сочувственно пожимали руку: «Тереза, это правда? Вас действительно бросил муж?», «Плюнь, золотко, смотри на эти дела проще. Мне тоже муж изменял. А потом и вовсе ушел к какой-то потаскухе и оставил меня с двумя детьми», «Я тебе скажу откровенно; Тереза. Я была потрясена, когда узнала, что ты — жена Миклоша Залы. Чтобы такая умная, такая хорошенькая девушка вышла замуж за негодяя! Да-да, он самый настоящий негодяй, и лучшее, что ты можешь сделать, — послать его к чертовой матери и отделаться от него как можно скорее», «Он безбожник, ни разу в жизни не был в церкви. У Иисуса Христа тоже были враги, но он простил их перед распятием. А твой муж никому ничего не простил. Сотни семей выгнал с родной земли, а тех, кто остался, посадил за решетку».
Тереза сидела за столом и чувствовала, как к горлу подступают рыдания. Она просматривала «Финансовый вестник», но буквы расплывались перед глазами и смысл прочитанного ускользал от нее. Тереза вспомнила, как однажды после страстных любовных объятий они с Миклошем до утра лежали без сна и разговаривали. Он тогда сказал: «Тереза, приготовься к тому, что здесь, в Бодайке, ты услышишь очень много сплетен и кривотолков. Но что бы тебе ни говорили, запомни одно: я никогда не нарушал закона, никому не мстил и мои руки не обагрены человеческой кровью. Я всегда честно выполнял свои обязанности, какие бы они ни были. Прошу тебя, верь мне».
Она подняла взгляд на стену: оттуда с написанной маслом репродукции ей загадочно улыбалась Мона Лиза. Затем взгляд ее скользнул по столу и остановился на фотографии Миклошки. Ребенок был сфотографирован еще до болезни. В глазах его сверкали веселые искорки, волосы растрепал ветер. «Бедняжка, — подумала Тереза. — Что с нами всеми будет? И почему только мы такие несчастные?»
Был уже полдень. Тереза, как обычно, сварила кофе, перелила его в термос и спустилась к Миклошу в механический цех. Гизи приветливо поздоровалась с ней, поставила на поднос две чашки и налила в них кофе из термоса, успев при этом сообщить Терезе, какие пластинки ей удалось купить в Будапеште. Гизи обожала музыку, особенно классическую, хотя не чуждалась и джаза.
— Теперь я уже знаю, что подарить тебе на день рождения, — сказала Тереза.
— Что же? — Лицо Гизи раскраснелось от волнения.
— Есть у меня замечательная пластинка Рихтера. Какой-то фортепианный концерт. Не помню автора.
Тереза взяла поднос, улыбнулась Гизи и вошла в кабинет. Миклош стоял у чертежной доски: он любил чертить, хотя это и не входило в его обязанности. Услышав скрип двери, он обернулся, подошел к Терезе.
— Привет. — Взяв поднос, Миклош поставил его на стол. — Садись.
Тереза села и принялась маленькими глотками пить кофе. Она пришла сюда с твердым намерением «прочистить мозги» мужу. Ей совершенно не улыбается роль жертвенной натуры. До чего ж, однако, неприятно плыть против течения!
— Скажи, что у тебя общего с Анико Хайду?
Миклош удивленно взглянул на Терезу:
— Да много всего. Стены, двери, дороги, тротуары…
— Не паясничай!
Зала поставил чашку.
— Не понимаю. Что тебя интересует?
— Меня интересует, какие у тебя отношения с Анико. Она действительно твоя любовница? — Поскольку Зала замешкался с ответом, она добавила: — Вся фабрика говорит об этом. Смеются надо мной. Сочувствуют.
— Я тоже тебе сочувствую, — с грустью произнес Зала. — Жаль, что ты мне не веришь. Я ведь тебе уже говорил: у меня с этой девушкой ничего не было и быть не может. Не понимаю, какая муха тебя укусила. Что это за сцена ревности?
— Миклош, я тебя люблю и не хочу, чтобы меня выставляли на посмешище.
— Да никто тебя не выставляет на посмешище, успокойся. — Миклош взял руку жены, поцеловал. — Тереза, ты же помнишь, как Богнар с полгода назад рассказывала всем и каждому, будто я тебя избиваю, пьянствую, развратничаю и тому подобное? Тронул я тебя когда-нибудь хоть пальцем?.. Молчишь. Правильно. Вот и это такая же сплетня.
Тереза уставилась куда-то в угол кабинета и долго сидела молча, погруженная в свои мысли. Потом тяжело вздохнула:
— Все равно ничего хорошего из этого не получится. Неужели ты не замечаешь, как тебя здесь ненавидят? Миклош, — умоляющим тоном произнесла она, — давай бросим этот чертов Бодайк и вернемся в Будапешт.
Миклош не успел ответить, потому что в этот самый момент дверь открылась и вошел Бела Земак:
— Добрый день, Тереза.
— Здравствуйте, Бела.
Земак с мрачным видом приблизился к столу:
— Шеф, вы читали сегодняшнюю «Народную газету»?
— Еще нет.
— Прочтите. — Земак достал из кармана свернутую газету. — Здесь о вас написано. Опозорили так, что дальше некуда. Ни стыда ни совести у этих людей.
Миклош взял газету, разложил ее на столе. Тереза подошла и из-за плеча мужа тоже начала читать статью. Уже от подзаголовков, выделенных жирным шрифтом, ей едва не стало дурно:
«Феодальные бесчинства инженера на текстильной фабрике в Бодайке. Избит старый рабочий. Инженер с преступным умыслом напоил до бесчувствия несовершеннолетнюю А. Х. Редакция ведет расследование. Генеральный директор треста Генрих Каплар заявил: если подтвердится факт насилия, дирекция потребует возбудить уголовное дело».
Тереза заплакала.
— Вот видишь… — проговорила она, задыхаясь от рыданий. — Я знала, что этим кончится. А ты все надеялся на Имре. Вот чего стоит ваша дружба. Без его ведома эту статью не напечатали бы…
Миклош поднял на нее взгляд. Лицо его окаменело.
— Нет, Имре не знал об этом, — решительно сказал он. — Подожди, дай дочитать. — И он снова углубился в газету.
«…Встречаются еще отдельные коммунисты, считающие, что именно они олицетворяют партию в наших условиях. И эти люди, опьяненные сознанием своей исключительности, мыслят и действуют как феодалы, считая себя хозяевами уезда, области и всей страны. К таким людям принадлежит и инженер Миклош Зала, который и в сорок пятом — сорок шестом годах допускал грубейшие нарушения социалистической законности. Но то, что в годы культа считалось нормой, в наше время не может оставаться безнаказанным. Если раньше в награду за подобные дела посылали учиться в Москву на пять лет, то теперь посылают на те же пять лет в места заключения. Мы вовсе не призываем сажать Миклоша Залу в тюрьму. Решение таких вопросов не входит в нашу компетенцию. Но что же случилось на текстильной фабрике? Зачем приехал в Бодайк Миклош Зала?»
Затем Вебер, извращая факты, описывал, как Зала обхаживал несовершеннолетнюю А. Х., как напоил ее в «Синем журавле» и устроил там скандал, как затем проводил ее до дома и там, несмотря на протесты пожилой домохозяйки, заперся с девушкой в комнате. Что он делал с несовершеннолетней А. Х. в запертой комнате, выяснится в ходе расследования… Затем приводились жалобы работниц. Некоторые из них утверждали, что Зала несколько раз врывался в душевую, когда они там мылись.
У Миклоша закружилась голова от прочитанного. Боже милостивый, как он сумеет доказать, что ничего этого не было и Пала Зоннтага он не избивал? Особенно его возмутило заявление Каплара, который сказал, что Миклош Зала вынужден был уйти с прежнего места работы из-за своей неуживчивости. Якобы он считал всех окружающих негодяями, реакционерами, неблагонадежными элементами, а подобное необоснованное наклеивание ярлыков выглядит в семидесятом году анахронизмом и является оскорбительным для человеческого достоинства… Эта статья на трех колонках заканчивалась почтительным упоминанием об отце Миклоша Залы, который в период Советской республики был красноармейцем, затем многие годы провел в тюрьмах, а впоследствии пропал без вести на полях сражений второй мировой войны.
«Никто не отрицает, —писал далее Вебер, — что Миклош Зала с детства включился в подпольное коммунистическое движение, что за какую-то детскую шалость был арестован жандармами, а потом вследствие какой-то ошибки попал в Маутхаузен. Да, это неоспоримые факты. Но они не дают ему права видеть в каждом убийцу своего отца, тем более что тот исчез при невыясненных обстоятельствах и сам факт его гибели не установлен».
— Ну и ну! — покачал головой Миклош Зала. — Никогда не читал столько вранья за один раз.
Тереза поглядела на мужа:
— И после этого ты намереваешься здесь остаться?
Миклош подумал немного, потом решительно произнес:
— Сейчас нам уже просто необходимо остаться. Иначе не смыть этого позора.
Тереза села, в отчаянии уставившись в пол.
— Нет у меня больше сил, — сказала она. — Ты как хочешь, а я беру расчет и возвращаюсь в Пешт. И ребенка забираю с собой.
— Шантажируешь?
— Миклош, как ты не понимаешь? Я слабая женщина. И не хочу быть сильной. Я хочу жить спокойно. У меня нет ни малейшего желания переделывать этот мир.
— Ну хорошо. Поговорим вечером, — сказал Миклош и взглянул на Земака: — Бела, ты, наверное, понял, что несовершеннолетняя девушка, о которой тут идет речь…
— Анико. Знаю. Не надо продолжать. Я не верю в эту чушь. Тереза, вы идете? Я вас провожу. — Когда они уже шли по залитому солнцем двору, Земак проговорил: — Терике, не расстраивайтесь. Вся эта статья высосана из пальца. Надо же знать эту мафию. Как вы думаете, почему у нас столько времени нет главного инженера? Я вам скажу. Потому что Чухаи хочет пристроить сюда своего племянника. А семья Ауэрбахов и вовсе считает, что фабрика является их собственностью…