— Как так? — не понял Миклош, но тут же вспомнил заявление Каплара. — А, ну ясно. Служебное расследование, да? — В его голосе звучала горечь.
— Да, Миклош, — ответил Маклари, — я уполномочен трестом провести служебное расследование. Но независимо от меня этим делом будут заниматься и партийные органы.
— Я думаю, — с усмешкой сказал Миклош, — что обком поручит это Ирен Ауэрбах. Ситуация — лучше не придумаешь. Меня — к ответственности, а жуликам — зеленую улицу.
— Миклош, — промолвил Имре, — сбавь обороты, не горячись. Перед нами-то зачем распинаться? Мы же оба твои друзья. Попробуем рассуждать логически, без эмоций.
— Куда ты гнешь? — спросил Зала. — Что-то я не пойму.
— Твои расчеты я дал на проверку Борбашу, показал в уездном партийном комитете. Пойми, я тебе верю. Настолько доверяю, что с понедельника мы вводим в прядильном цехе предложенную тобой систему учета продукции. Но сам факт мошенничества доказать невозможно.
— Невозможно? — Миклош в недоумении уставился на друга. — Почему?
— Потому что учетные карточки хранятся в архиве до полугода. Потом их уничтожают. А по платежным ведомостям можно установить только размеры выплаченных сумм, но за какое количество продукции они выплачены, там не указано.
— Есть ведь учетная карточка Ауэрбах.
— Ну и что? Мы можем доказать только, что она оформлена не по инструкции. А если Ирен выполняет норму на сто тридцать процентов, это не основание для обвинений.
— Это твое мнение? — спросил Миклош. Он был уверен, что выйдет победителем из этой битвы. Если, конечно, ему дадут возможность доказать свою правоту.
— Миклош, я понимаю, что ты прав. Я высказал не свое мнение, а уездного партийного комитета. Хотя я с этим мнением не согласен, но совершенно ясно, что жуликов разоблачить не удастся. В кочегарке вы были вдвоем — ты в Зоннтаг. Свидетелей нет. Каждый верит в то, что ему нравится. И ты знаешь, что я не могу привлечь Ирен к ответственности без разрешения местного партийного руководства. А такового я еще не получил. Но, во всяком случае, я написал об этом в обком. Приложил туда и твою докладную, и расчеты. Это единственное, что я мог сделать.
— Это тоже немало, — заметил Маклари. — Я думаю, Чухаи не будет прыгать от восторга, когда узнает, что ты через его голову обратился в обком. — Он повернулся к Зале: — Миклош, мы с тобой уже не один год знаем друг друга. Я всегда к тебе хорошо относился, ты же знаешь. Хочу сделать тебе одно предложение, только пусть это останется между нами. Тебе не совладать с этими людьми, поверь мне. У тебя только убеждения, а у них еще и власть. Лучше было бы избежать конфликта…
— Почему?
Маклари поднял руку:
— Подожди, дай закончить. Об этом я не говорил еще ни с Капларом, ни с Чухаи, но думаю, они оба согласятся с моим предложением. В общем, перед тем как сюда ехать, я поговорил по телефону с Пиштой Дороги. Он с удовольствием возьмет тебя к себе на фабрику главным инженером. Получишь квартиру. И оклад там выше — в соответствии с должностью. Можешь хоть завтра отправляться в Мохач.
Имре взглянул на друга:
— Старик, по-моему, это стоящее предложение.
— Ты думаешь? А как же быть со статьей? Ведь не только в области — в Будапеште люди уже прочитали, что Миклош Зала негодяй и сатир. Твой братец собирается упечь меня за решетку. И у него это вполне может получиться, так же как в свое время получилось у Форбата. А что? У него в руках власть.
— Не преувеличивай, Миклош, — благодушно произнес Имре, подумав при этом, как хорошо все могло бы устроиться. Дело Миклоша отпадет само собой, фабрику наградят, все получат премии, а с жуликами он потом разберется. — Не бери в голову, — продолжал он. — Я помню, как несколько лет назад венгерские газеты писали, что Вилли Брандт был во время войны агентом гестапо…
— При чем тут Вилли Брандт? — раздраженно перебил Миклош. — Речь идет о моей чести. И о справедливости. Имре, мы же не бросали друг друга, даже когда дело шло о жизни и смерти…
— Что ты хочешь этим сказать? — раздраженно спросил Имре.
— Ты, кажется, забыл нашу клятву. Я тебе напомню. Мы поклялись отстаивать справедливость даже ценой жизни, если понадобится. Я понимаю, это громкие слова, и все-таки…. Ты будешь смеяться надо мной, но я до сих пор не считаю себя свободным от этой клятвы.
Имре с превеликой охотой прекратил бы этот разговор. До чего же ограниченным человеком стал его друг! Он как будто остался в том времени, когда они были студентами. А ведь обстоятельства с тех пор десять раз изменились. Другими стали человеческие взаимоотношения. К тому же они оба теперь женатые люди. И, принимая какое-либо решение, Имре не может сбрасывать со счетов чувство, привязывающее его к Еве. Сама жизнь усложнилась, и больше невозможно мыслить лозунгами…
— Миклош, я все помню. Но оглянись ты вокруг. У нас семидесятый год на дворе. — Имре встал из-за стола, нервно зашагал по кабинету. — Да, правда на твоей стороне, но обстоятельства — против. Не забывай, где мы живем. Здесь, в Бодайке, справедливость всегда зависела от расстановки сил. А сейчас ты один.
— Нас двое, — сказал Миклош.
— Ну, от Терезы проку немного.
— Я не Терезу имел в виду, — отозвался Миклош. — Тебя.
— Понимаю. — Имре отошел от окна. — Но и ты пойми меня правильно. В сорок три года человек не всегда способен на такие же поступки, как в юности. Да, тогда я мог пойти за тобой хоть на край света. Потому что был уверен в тебе.
— А сейчас не уверен?
— Не знаю. Возможно, ты что-то от меня скрываешь.
— Что ты имеешь в виду?
За Имре ответил Маклари:
— Например, свои отношения с Анико. Скажу тебе откровенно, Миклош, я не стал бы дружить с человеком, который способен напоить и изнасиловать девушку. К тому же несовершеннолетнюю.
Миклош в замешательстве глядел то на одного, то на другого:
— Выходит, и вы мне не верите?
— Да разве в этом дело? — отмахнулся Имре. — Верим, не верим… Я видел тебя пьяным. В таком состоянии ты становишься грубым и похотливым.
— Но с чего ты взял, что я был пьян?
— Я тебя видел. Как раз третьего марта. Поздно вечером. Ты шел с девушкой… Или, вернее сказать, вы шатались, цепляясь друг за друга. Не знаю, действительно ли это была Анико. Я не разглядел.
— Ну, правильно. Я провожал Анико домой. Это было третьего числа. Как раз когда закупорило водостоки. Земак вызвал меня на фабрику, и мы проковырялись до десяти часов. Потом я пошел домой. А по пути решил зайти в «Синий журавль» — выпить рюмку коньяка или палинки. И там увидел Анико. Она была пьяна вдрабадан. Потом уже, когда немного прочухалась, рассказала, что с ней произошло.
— И ты выложил там триста форинтов?
— Да.
— Просто так? Ни за что? И ты хочешь, чтоб я поверил?
— Ну, спроси у Анико, если мне не веришь. Она сегодня в день работает.
— Хорошо.
Имре позвонил Юлии и распорядился вызвать к нему Анико Хайду. Пока ждали прихода девушки, Маклари расспрашивал Залу о его семейной жизни, как бы невзначай поинтересовался, часто ли они с Терезой ссорятся. Всяко бывало, отвечал Миклош. В основном все ссоры начинались из-за квартиры. Сколько раз она его пилила из-за того, что у них нет своей крыши над головой. Кстати, Тереза до сих пор убеждена, что за материнский дом, сожженный контрреволюционерами, ему полагается компенсация.
— Мне кажется, она права, — заметил Маклари. — На этом месте что-нибудь построили.
— Кузнечный цех, — ответил Имре. — Взяли старую кузницу Реже Коллера, расширили, пристроили несколько помещений. — Он повернулся к Миклошу. — Но участок принадлежит тебе. По наследству. И ты в любое время можешь потребовать за него денежную компенсацию.
— Проклятье, мне как-то и в голову не приходило, — сказал Миклош и тут же подумал, что как раз этим он сможет удержать Терезу в Бодайке. Пусть возьмет это дело в свои руки.
Вошла Анико. На ней был короткий халатик, едва прикрывавший панталоны, вместо чулок — полосатые гольфы.
Имре Давид познакомил ее с Маклари, объяснил, кто он и зачем приехал. Анико робко села на диван и заерзала, стараясь оправить халатик, чтобы не очень выглядывали панталоны, но это ей никак не удавалось. Она не ожидала, что все случится так быстро, что уже сегодня ей придется давать показания против Залы. К чему весь этот цирк? Она не осмеливалась даже взглянуть на него. Вчера вечером тетя Ирма в присутствии Вебера сказала ей, что никаких допросов и вообще ничего подобного никто устраивать не будет. Якобы, как только появится статья в газете, товарищ инженер от стыда носа на улицу не высунет. Потом приехали Иренка с Ференцем Давидом. Ирен была взволнована, обняла девушку, расцеловала, называя ее бедной сиротинушкой. Анико прослезилась, почувствовала себя неловко и подумала: хорошо бы поведать Иренке всю правду, что Зала тут ни при чем, пусть бы она научила, что теперь делать. Но это был мимолетный порыв. Когда они сели за стол, Ирен сказала, что Анико обязана заявить на Залу, потому что этому мерзкому развратнику место за решеткой. Вебер с одобрением отнесся к словам Ирен, но Ференц Давид возразил: не надо, мол, перегибать палку. Потом он отозвал Ирен в сторонку и очень тихо спросил, почему она сама не заявила на своего отца, когда приключилась та история. С глазу на глаз Ференц Давид обращался к Иренке на «ты». Это показалось Анико весьма странным. И какая история могла приключиться с Иренкой?
— Анико, — начал Зала, — вы…
— Подожди, Миклош, — перебил его Маклари. — Это уже мое дело… Анико, посмотрите, пожалуйста, на меня.
Девушка подняла голову. В глазах у нее стояли слезы. «Бедняжка!» — подумал Маклари, испытывая сильное желание погладить ее по голове, вытереть слезы, утешить ласковым словом. Он не знал, что Анико плачет от стыда. Она считала унизительной отведенную ей роль. Может быть, Зала и в самом деле презренный убийца, как утверждает дядя Пали, но ей-то он ничего плохого не сделал, даже, наоборот, помог. «Дочка, — вспомнились ей слова Зоннтага, — когда тебя будут спрашивать, думай только о том, что этот человек убийца. Не забывай, что говорила тетушка Форбат. Миклош Зала — наемный убийца. Он вошел в тюремную камеру и убил ее мужа. Это ей рассказывал господин доктор Бауэр, который все видел. И другие тоже. Из-за этого мать Залы и сбежала из поселка». Сердце Анико окаменело. Она вытерла слезы и вопросительно посмотрела на Маклари.