«3 марта. «Синий журавль». Водители фургона. Свидетели, которые видели, с кем пила Анико. Старушка Винцеллер. Лысый пианист. Официант Юсуф — слабый пункт». Последнюю фразу он дважды подчеркнул. Наверно, было бы лучше, если бы дело передали в милицию. Там бы в считанные часы выяснили всю несостоятельность этого обвинения. У него появилось чувство, что дело умышленно не хотят доводить до милиции. Вообще во всем этом ощущался какой-то привкус шантажа.
Вошел Земак. Он был сегодня дежурным. Еще утром они договорились проверить фильтры очистной установки. Земак видел, что его начальник чем-то расстроен, но все же напомнил ему об утренней договоренности. Зала только махнул рукой, затем показал на стул:
— Присядь, Бела.
Молодой человек сел, достал пачку сигарет и, спросив разрешения, закурил.
— Что случилось, шеф?
— Бела, ты помнишь, чем мы занимались вечером третьего марта?
Земак почесал в затылке:
— А какой это был день?
— Пятница.
— Пятница… пятница… Не тогда ли я заехал за вами, чтоб отвезти на фабрику? Ну, точно. В этот день была авария. Трубу закупорило.
— А как это можно удостоверить?
— Проще пареной репы. У нас же есть дневник записи происшествий. Вы сами его завели. Помните? Там все точно записано. Где случилась авария, кто обнаружил, во сколько, кому доложили и так далее.
Ну конечно же, дневник записи происшествий! Миклош вспомнил, какую неприязнь вызвало у некоторых это нововведение. На кой черт, мол, это нужно? Они рабочие, а не администраторы. Вот и пригодился дневник. У Миклоша тотчас полегчало на душе. Но до чего же глупую ловушку ему подстроили! Вероятно, надеялись, что он растеряется и утратит способность к сопротивлению. Очевидно, поэтому Маклари сразу предложил ему уехать в Мохач и пообещал в этом случае не затевать дисциплинарного расследования.
— Бела, сделай, пожалуйста, фотокопию той записи за третье число. И еще одна просьба личного порядка. Можешь мне помочь?
— О чем разговор, шеф! Что надо делать?
— Третьего числа на фабрику приезжал фургон. Водители — два молодых парня. Надо бы узнать номер этого фургона, во сколько он прибыл и когда уехал. И фамилии водителей. — Затем Миклош подробно рассказал Земаку, для чего ему нужны эти сведения, и добавил: — Анико просто сама не своя. Боится смотреть мне в глаза и при этом врет без зазрения совести, будто я ее напоил, отвел домой и изнасиловал.
Земак задумчиво курил, глядя в потолок.
— По-моему, Анико еще девственница, — сказал он после небольшой паузы.
— Увы. К сожалению, это не так.
— Откуда вы знаете?
— От нее. Она сама подшофе рассказывала, что еще в интернате ее изнасиловал садовник. А может, и выдумала. Кто ее знает?
— Черт побери! — Земак стряхнул пепел. — Она просто сбрендила. Я тут заходил как-то к ней. Так она заплакала и послала меня подальше. Но я все равно с ней поговорю. Может, завтра утром это удастся. Эту мерзость не она придумала, я уверен.
Вошел Пал Зоннтаг. Робко поздоровался. Попросил прощения за беспокойство, сказал, что может зайти и попозже.
— Нет, нет, мы уже закончили. — Миклош взглянул на Земака: — Значит, как договорились, Бела. — Тот кивнул и вышел из кабинета.
Зоннтаг положил на стол бланки материальных заявок:
— Соблаговолите подписать.
Миклош, занятый своими мыслями, не глядя расписался на бланках.
— Спасибо, господин инженер. — Старик потянулся за бланками, но Миклош накрыл их ладонью:
— Подождите.
— Мне надо работать, господин инженер.
— Успеется.
Старик заложил руки за спину и уставился на носки своих сапог.
— Почему вы не смотрите мне в глаза? — спросил Миклош и встал из-за стола.
Зоннтаг медленно поднял голову, взглянул на него из-под тяжелых полуопущенных век.
— Чего вы от меня хотите? — В голосе его появилась твердость, от прежней робости не осталось и следа. Он выпрямился и сразу стал на несколько сантиметров выше.
— Когда-то давно мы с Имре крали в вашем саду абрикосы, — начал Миклош. — Нас поймал старый Ауэрбах и привел к вам. Вы как раз завтракали. На террасе. У меня до сих пор стоит эта картина перед глазами. Вы сидели впятером. С супругой, дочерью, Казмером и господином Леопольдом. Помните?
— Запамятовал. Слишком давно это было.
— В тридцатых годах. Ауэрбах привел нас на террасу, доложил вам, что произошло. Вы тогда подошли и сказали: «Ну-ка посмотрите мне в глаза! Честный человек всегда смотрит в глаза людям». А теперь я вам говорю, господин Зоннтаг: посмотрите мне в глаза.
— Чего вы от меня добиваетесь, господин инженер? Что было, то прошло. Моя жена, приемная дочь и зять умерли. Казмер уже давно где-то за границей, наверно, и венгерский язык забыл. Я честно тружусь на своем месте. Что вам от меня надо?
Он не чувствовал страха, зная, что за ним стоит семейство Ауэрбахов. Пусть Зала хоть наизнанку вывернется, ничего у него не выйдет. Вебер вчера вечером под одобрительные возгласы присутствующих заявил, что Зала уже ноль без палочки. И даже меньше того. Живой труп. Его уже черви обгладывают. Конечно, Вебер красовался перед Анико. Она ему нравится, поэтому и молол языком, набивая себе цену. Но сути дела это не меняет. Зала больше не опасен.
— Что вам от меня нужно? — повторил Зоннтаг, подойдя поближе.
— Мне только хотелось бы знать, почему вы лжете. Почему вы наврали, будто я хотел сжечь пряжу? И почему вы утверждаете, что я при вас привел домой пьяную Анико?
Когда, приехав в Бодайк, Миклош впервые увидел Зоннтага в новом качестве, ему сразу показалось, что бывший владелец фабрики намеренно изображает из себя скромного, затюканного жизнью работягу, чтобы вызвать сочувствие окружающих. И эта роль ему оказалась по плечу. Многие так и воспринимают этого бывшего аристократа и богача, который не брезгует черной работой и не боится испачкать руки. А как учтив дорогой дядя Пали, как предусмотрителен с простыми работницами! Даже не верится, что он жил когда-то в шикарном замке, окруженный многочисленной прислугой. Не мешало бы некоторым руководителям, вышедшим из рабочих, поучиться у него человечности и вежливости.
Перед Миклошем стоял сейчас прежний Зоннтаг — не скромный истопник, а гордый, самолюбивый аристократ.
— Я слушаю, господин Зоннтаг. Зачем вы лгали? Давайте говорить откровенно.
— Потому что я вас ненавижу и хочу, чтобы вы убрались из Бодайка. Вы можете спросить, почему ненавижу. Я отвечу. Из-за вас меня в сорок шестом арестовали и дали три года. А за что? Какое преступление я совершил? Все знают, что я был против нацистов и не якшался с Бауэром и его компанией. А вы меня взяли — и под суд. И теперь спрашиваете, помню ли я ту историю с кражей абрикосов. Я вас тоже могу спросить: помните ли вы тот суд, который вынес мне приговор?
— Помню, — сказал Зала, с интересом глядя на Зоннтага. — Вас приговорили за подавление забастовки в сорок втором году. Председателем стачечного комитета был мой отец.
— Да, ваш отец был председателем. Я вел с ним переговоры. И мы пришли к соглашению…
— Тем не менее жандармы избили моего отца до полусмерти прямо на фабричном дворе и потом забрали. С тех пор мы его не видели.
— Совершенно верно. Все так и было. Но не я донес на вашего отца.
— Как? — поразился Миклош. — Значит, не вы вызвали жандармов?
Зоннтаг приложил руку к сердцу:
— Видит бог, не я.
Миклош понял, что сейчас Зоннтаг говорит правду.
— Ну а кто же?
Воспоминания растравили душу Зоннтага. Глаза его увлажнились, большим напряжением воли он сдержал подступившие к горлу рыдания.
— Мой сын, — вымолвил он после долгой паузы и вытер глаза тыльной стороной ладони.
Зала перевел дух. Признание Зоннтага ошеломило его.
— Ваш сын? — переспросил он в недоумении. — Почему же вы не сказали этого на суде?
— Не хотел, чтобы он угодил в тюрьму. Тогда я еще любил сына. А скажите мне: почему вы солгали на суде? Вы утверждали, будто слышали, как я вызвал жандармов. Но вы же не могли слышать того, чего не было.
Миклош облокотился на стол и, сосредоточившись, попытался воскресить в памяти те дни. Уже несколько месяцев он был секретарем уездного партийного комитета, но ему и в голову не приходило возбуждать против Зоннтага судебное дело. С годами он поостыл и не испытывал к своему обидчику прежней ненависти. Комитет по разделу земли, приняв во внимание антифашистские взгляды Зоннтага, оставил ему двести хольдов, и бывший помещик обрабатывал свой надел на пару с сыном Казмером. Миклош хорошо помнил тот день, когда его вызвали в обком. Там был и капитан милиции Балинт Чухаи. Секретарь обкома Геза Шоош принял Миклоша очень любезно, рассказывал о Михае Зале, которого он хорошо знал и с которым почти год провел в одной камере. Спросил молодого человека, кто, по его мнению, мог выдать старшего Залу жандармам. Миклош тогда без колебаний заявил, что это сделал Пал Зоннтаг. Больше некому. «Если это так, почему же Зоннтаг до сих пор на свободе?» — поинтересовался Шоош. Миклош ответил, что доказательств у него нет, а подозрения к делу не пришьешь. Шоош спросил, готов ли он поклясться, что Зоннтаг виновен. Миклош кивнул: да, конечно, со спокойной душой. «А известно ли вам, — спросил Шоош, — что на осенних дополнительных выборах Зоннтаг будет баллотироваться от партии мелких сельских хозяев?» — «Нет. Откуда мне знать?» — «И у него есть шансы стать депутатом парламента, — продолжал Шоош. — Человек он влиятельный, пользуется популярностью во всей области, прекрасный организатор. С тех пор как он создал организацию крестьянской молодежи, партия мелких сельских хозяев значительно активизировалась. И это еще не все. Из достоверных источников нам известно, что, если Зоннтаг станет депутатом, сельские хозяева намерены выбрать его от своей партии в комитет обороны. И уж коли так встанет вопрос, выберут, будьте уверены. Необходимо помешать ему баллотироваться в депутаты. Мы тут с Балинтом посоветовались и решили, что есть только один способ остановить Зоннтага — возбудить против него судебное дело». — Затем Шоош посоветовал Миклошу заявить на Зоннтага. Якобы в тот день молодой человек вместе с отцом поднялся в контору Зоннтага и слышал, как тот из своего кабинета позвонил в жандармский участок и сообщил, что сейчас начнет переговоры с председателем стачечного комитета, неоднократно судимым Михаем Залой. Пусть, мол, Форбат берет своих людей и срочно является на фабрику.