— Ребенок уже спит, — сказал он. — Почему бы и не поговорить по душам?
— Чем вас угостить? — спросила Тереза. — В доме у нас, правда, не густо. Мы не рассчитывали на гостей. Но чем богаты, тем и рады. Есть кофе, чай, палинка…
— Что дашь, то и будут пить, — шутливым тоном промолвил Миклош.
— Не беспокойтесь, Терике, — сказал Ференц Давид. — Ничего не нужно.
— Не надо говорить за других, — осадил его Имре. — Тери, вино у вас в доме есть?
— Да.
— Ну вот и прекрасно.
Пока Тереза накрывала на стол, все сидели молча. Миклош приглядывался к Вики. Уж очень знакомым казалось ему лицо этой женщины. Где-то он ее уже видел.
— Мы с вами не встречались раньше? — спросил он.
— Наверняка встречались, — ответил за нее Имре. — Вики родом из Бодайка.
— В самом деле?
— Да, — улыбнулась Вики. — Я дочь Циммера.
— Как выяснилось, мы с вами родственники, — сказал Имре. — Поскольку сестра вашего отца тетя Эльвира — жена Йожефа Шиллера.
— Совершенно верно.
— За это надо выпить, — предложил Миклош.
Они подняли бокалы. Имре выпил с Вики на брудершафт, и они расцеловались. При этом он шепнул ей на ухо:
— Хорошо, что мы с тобой не кровная родня.
— Замечательно, — отозвалась Вики. — Вот родится у тебя осенью сын, а я как-нибудь постараюсь родить дочь, и со временем они могут пожениться.
— Откуда ты знаешь, что моя жена собирается рожать?
— Фери мне уже все уши прожужжал.
— Кстати, Фери, когда будут разбирать мое дело? — спросил Миклош.
— А ты разве извещение не получил?
— Нет.
Тереза внезапно вскочила, хлопнув себя по лбу:
— О господи, совсем память потеряла! Я же вчера вечером достала его из ящика. Когда ты был в городе. — Она вынула из сумочки конверт со штампом уездного комитета партии.
— Значит, завтра в десять, — сказал Миклош, прочитав извещение, и поглядел на Имре. — Маклари уже закончил свое расследование?
— Да. Но мне очень не хотелось бы, чтоб ты уехал от нас с дисциплинарным взысканием.
Вики бросила быстрый взгляд на Миклоша. Ни один мускул не дрогнул на его лице.
— А почему я должен уезжать? Или на этот счет уже есть решение?
— Нет. Но так было бы лучше. Я знаю материалы дела, результаты расследования Маклари.
Миклош налил себе вина, отпил глоток.
— Представляю себе эти материалы. Поди, такая же пачкотня, как и то, что было напечатано в газете у Фери.
Ференц Давид с оскорбленным видом поправил очки.
— Я готов ответить за каждое слово этой, как ты выражаешься, пачкотни.
— Надеюсь, тебе придется это сделать очень скоро. А покамест послушай, что я тебе скажу.
— Я весь внимание.
— Когда я приехал из Москвы и узнал, как стойко ты держался в пятьдесят шестом, я, ей-богу, гордился, что знаком с тобой, что ты брат моего лучшего друга. С тех пор как заварилась эта каша, я постоянно ищу и не могу найти объяснения: как человек, который в самые тяжелые времена не потерял своего достоинства и не спасовал перед бандитами Дудаша, мог опубликовать подобную статью? Видишь ли, Ферко, я никогда не кичился своим отцом, не кричал на каждом углу, какой он герой и тому подобное. Хотя он действительно был героем. И таким отцом не грех гордиться. Так вот, если тебе до сих пор это не приходило в голову, я скажу, чтобы ты знал: ты оскорбил память моего отца. Я уже не говорю о том, что этот щелкопер написал обо мне. Сплошная завираловка.
— Но у меня есть доказательства, — запротестовал Ференц Давид.
— А ты не подумал, что у меня тоже могут быть доказательства?
— В этом не будет необходимости, если ты поедешь в Мохач главным инженером, — вмешался Имре. — Получишь трехкомнатную квартиру.
Миклош поглядел на Вики.
— А вы читали эту статью?
— Читала.
— Ну, и как по-вашему: если то, что в ней написано, соответствует действительности, могу я работать главным инженером в Мохаче или еще где-нибудь? Ведь тогда меня нужно исключить из партии и посадить за решетку.
— Я с вами абсолютно согласна, — кивнула Вики.
— Минуточку, — сказал Ференц Давид. — Я бы хотел кое-что уточнить. Мы вовсе не стремимся обострить ситуацию. Тебе еще только сорок три года. У тебя семья. Зачем же портить тебе жизнь? Мы все учли. Твой отец погиб. Ты сам боролся против нацистов. Перенес пытки, прошел концлагерь. Был секретарем уездного комитета партии. Много сделал для людей.
— Ты шутишь? Сам-то ты веришь в то, что говоришь?
— Конечно. А как же иначе?
Тереза, которая до сих пор слушала молча, вспылила:
— А почему вы не написали всего этого в газете?
— Тереза, подожди, — сказал Имре. — Дай Фери закончить.
Ференц Давид очень обрадовался вмешательству брата. Теперь он избавлен от необходимости отвечать на этот щекотливый вопрос.
— Да я, собственно, уже закончил. Хочу только добавить: мы не забыли и то, что ты был другом Имре.
— Я и сейчас таковым являюсь, — промолвил Миклош, и настроение у него испортилось. — Я не только свои интересы отстаиваю, но и его.
Имре чертыхнулся про себя. Господи, да что ж это за упрямец такой? Почему он не хочет бросить все это, к чертям собачьим, и уехать с миром? Эким фарисеем стал Миклош! Разыгрывает из себя мученика, борется якобы за своего друга. Так борется, что аж на скамью подсудимых готов его посадить.
— Не надо отстаивать мои интересы, — сказал он. — Я уж сам как-нибудь.
Миклош в недоумении уставился на друга:
— Имре, что с тобой? Ты никак спятил? Твой враг не я, а те, кто поют тебе дифирамбы и угодничают. Их бойся.
Ференц Давид поднял руку, как выскочка-ученик, желающий похвастаться своими знаниями.
Вики все больше тяготилась своей ролью и укреплялась в решении вернуться на прежнюю работу в гимназию. Не для нее вся эта высокая политика. Как же ей было не признать правоту Терезы, этой грустной несчастной женщины, спросившей у Фери, почему он не пишет в газете то, что говорит? Почему в газете он печатает одно, а здесь при свидетелях утверждает совсем другое? Что же это за тактика, которая исключает порядочность? Любопытно, что еще придумал Фери.
— Скажи, Миклош, если возбудят дело против мошенников, орудующих на фабрике, что будет с твоим другом?
— Что ты имеешь в виду?
— Имре как директор фабрики несет личную ответственность за все злоупотребления.
— Ясно. Тебя беспокоит судьба Имре. Об этой стороне дела я еще не подумал. Но обещаю тебе, что непременно подумаю. А сейчас я очень устал. Да к тому же завтра у меня трудный день, ведь я единственный обвиняемый.
34
Заседание комиссии началось с конфликта. Балинт Чухаи сообщил Миклошу, что комиссия вовсе не собирается разбирать дисциплинарное дело, а просто в его присутствии заслушает свидетелей, которые выдвинули против него серьезные обвинения. В обкоме считают, что лучше всего уладить это дело мирным путем.
— Я не нуждаюсь в великодушии отдельных членов обкома, — заявил Миклош. — Меня интересует только истина. Так что не будем терять времени. Пора начинать. И я докажу, что Ирен Ауэрбах была руководителем шайки мошенников.
Шандор Ауэрбах так резко вскочил с места, что опрокинул стул.
— Если ты сейчас же не возьмешь свои слова обратно, я за себя не ручаюсь.
— Сядь, Ауэрбах, и успокойся, — бросил Зала. — Я не собираюсь отказываться от своих слов. К сожалению, тебе придется свыкнуться с мыслью, что твоя жена мошенница.
Столы в конференц-зале были поставлены в форме буквы «Т». Балинт Чухаи сидел посередине, по правую руку от него расположились Вики и Имре Давид, слева — Ференц Давид и Ауэрбах. Сбоку примостилась Юлия, которая вела протокол.
Чухаи пригласил первого свидетеля. Вошла Шипошне. Странно, подумал Чухаи, лицо этой Марики по-прежнему напоминает маску. Ее улыбка совершенно не изменилась с пятьдесят девятого года, когда он видел ее последний раз. Только зубов как будто бы стало больше. Все та же походка кафешантанной девы, подражающей эстрадным звездам.
Она слово в слово повторила то, что уже рассказывала Маклари. Зала около десяти зашел с девушкой в ресторан. Они заняли угловой столик возле эстрады… Да, это было третьего марта. Зала заказывал коньяк и пиво. Основательно накачал девушку. Заплатил триста форинтов. Чухаи спросил у Миклоша:
— Ты действительно столько заплатил?
— Абсолютно точно. — Зала повернулся к женщине: — Сударыня, а вы не могли бы сказать, во сколько мы ушли из ресторана?
Шипошне поглядела на потолок. Что же делать? Какого ответа от нее ждут? Черт возьми, нужно было договориться об этом с остальными. Пришлось сказать наугад:
— Примерно в половине одиннадцатого.
Миклош поблагодарил ее за ответ. После нее вошли тетя Ирма и Пал Зоннтаг. Вики сразу почувствовала какую-то нарочитость в их поведении. Словно они пытались разжалобить окружающих. Ирма Шиллер, как заправская актриса, выдерживая паузы для вящего эффекта, рассказала хорошо отрепетированную сказку. Они уже собирались ложиться, когда Зала привел вдрезину пьяную Анико. Проводил ее в комнату, уложил на кушетку, сказал Ирме, чтобы она раздела девушку и принесла чистую одежду. Конечно, это необходимо было сделать, ибо внешний вид Анико являл собой, мягко говоря, малопривлекательное зрелище. Вся одежда в грязи, в каких-то пятнах. Очевидно, ее вырвало по пути. Перед тем как раздеть девушку, Ирма попросила Залу удалиться, но он даже ухом не повел, будто его это и не касалось. Ну, что оставалось делать? Ирма все-таки раздела девушку, уложила ее под одеяло и пошла за водой. Но вернуться уже не смогла, потому что Зала запер дверь изнутри.
Вики вспомнила слова Анико. Та говорила, что ее раздел Зала. Опять тут что-то не так.
Рассказ Ирмы продолжил Зоннтаг. Он якобы услышал плач девушки, начал колотить в дверь, кричать, но все напрасно. Зала дверь не открыл. Только через полчаса он, ухмыляясь, вышел из комнаты. Пригрозил им, что, если они будут распускать языки, пожалеют об э