[85] Манко сказал, что Белая гора, что означало это название на языке ацтеков, — священная гора и что про нее нельзя говорить плохо, иначе разгневается. И что только эта гора решит — пропустить людей или нет. Потрясенные видом величественной снежной вершины путешественники и вправду словно потеряли последние силы. Решено было сделать привал.
Манко был уверен, что где-то рядом живут люди, и у них можно будет купить мулов. В лагере, разбитом у подножия устремленного в небеса вулкана, решили несколько дней отдохнуть. За это время индеец должен был найти людей и договориться о покупке мулов. Ацтек словно не чувствовал никакой усталости и немедленно отправился на север.
Вернулся он через два дня, ведя за собой десяток мулов. Как рассказал Манко, в нескольких милях на север было небольшое индейское поселение, и он даже нашел там дальнего родственника. Однако индейцы советовали поскорее отправиться в путь, потому что местный колдун видел плохие знаки. К радости путешественников, Манко не только привел животных, но и привез на них свежих овощей и фруктов. Кроме того, на боку одного из безразличных ко всему мулов было навешано с десяток калебас, полных пульке — хмельного, тягучего и пенистого напитка из сока агавы. Пока стреноженные мулы пощипывали травку вокруг лагеря, путешественники наконец позволили себе расслабиться и полностью забыть о том, какой переход им еще предстоит. У костра завязалась непринужденная беседа, в которой впервые участвовал Манко.
Сначала пришла еле заметная тревога. Даже не тревога, а просто пауза в разговоре, словно тихий ангел пролетел. Захрапели мулы, сначала тихонько, потом громче и громче. Манко кинулся их успокаивать. Но тяжкий низкий гул усилил тревогу, превращая ее в первобытный ужас. Сначала слабый, как гудение майского жука, но с каждой секундой он вырастал и становился страшнее и страшнее. Мимо, даже не пугаясь огня, пронесся табун гуанако.[86] А потом ахнул взрыв, заставивший людей упасть на землю, а мулов — ринуться прочь от стоянки. Все вокруг озарилось лиловым светом. Истактепетль, выбросив в небо вулканическую бомбу, стал истекать потоками лавы. Люди в панике метались по лагерю. Андреа сначала тоже растерялся, но тут увидел спокойное лицо врача. Травалини с иронической усмешкой выудил уголек из костра и спокойно раскуривал трубку. Казалось, что извержение вулкана никак его не касалось.
— Доктор, помогите мне! — Андреа видел, что только Травалини сейчас сохраняет трезвость мысли.
— Успокойтесь, капитан. Я пережил два извержения Везувия, и эти китайские огни меня не впечатляют. К тому же ветер дует от нас, и нам никак не страшен пепел. Ну а лава сюда дойдет только через несколько дней. — Травалини выпустил облако ароматного дыма из своей трубки. — Садитесь рядом, я уверен, что через несколько минут все ваши люди поймут, что суета бессмысленна. А животные… Куда убежит стреноженный мул? Не дальше соседней кочки.
Андреа, собрав волю в кулак, сел рядом с врачом и, приняв от него кубинскую сигару, невесть каким образом сбереженную в походе, стал прикуривать, делая вид, что он спокоен и не обращает внимания на извержение Истактепетля.
— В 1630 году, за десять лет до моего рождения, мои родители пережили катастрофическое извержение, такого, пожалуй, не было со времен гибели Помпеи и Геркуланума. Но даже тогда, хоть пепел и засыпал Турцию, никто не испугался так, чтобы метаться, как мечутся сейчас наши друзья, — спокойно, словно на лекции, рассказывал Травалини. — Извержение — дело такое, преходящее. Тем более что от нас до кратера очень далеко.
Манко к этому времени уже собрал испуганных мулов и, видя, что Андреа и доктор спокойно сидят у костра, сел на корточки рядом. Несмотря на то что всего несколько мгновений назад индеец паниковал не меньше, чем остальные, теперь он хранил непроницаемый вид. Ацтек не спеша раскуривал свою длинную трубку и сидел прищурившись, словно всматривался в вечность. Дым из трубки отливал сизым. Андреа знал, что Манко не всегда курит только табак. Видимо, это придавало индейцу силы сохранять нечеловеческое спокойствие.
Через пятнадцать минут люди, перестав метаться, искать защиты у бога и просто прятаться под одеялом, собрались у костра. Грохот вулкана уже не казался ужасным, отблески лавы выглядели забавными, а легкий аромат серы придавал вечеру некоторую пикантность.
Утром, вполне отдохнув, экспедиция, погрузившись на мулов, отправилась на север, вперед к древним руинам Теночтитлана.
За две недели последующего перехода пришлось приноравливаться и привыкать к новым ландшафтам. Переход через горы требовал совсем других навыков. Горные массивы не сдавались просто так. Каждый перевал стоил множества шишек и синяков. После трудных переходов обветренные и сожженные коварным горным солнцем губы не могли произнести ничего, кроме слова «ром». Обмороженные пальцы не держали даже ложки, а ночевки на снежниках не приносили отдыха. Сколько раз у Андреа замирало сердце под внезапно разверзающимися горными пропастями. Сколько раз нога соскальзывала в коварный ранклюфт,[87] оставляя болезненные ссадины на голени. Но с упорством, которое встречается только у людей, экспедиция шла вперед и вперед.
На вторую неделю от мулов осталась только половина, остальных поглотили бездонные трещины и пропасти. Потом одного мула пришлось забить, так как в пропасть улетели последние запасы провизии. Но всему приходит конец. Кончился и этот тяжелейший штурм горных хребтов. Вечером путники, не имея ни сил, ни желания разбить лагерь, просто заснули вокруг костра, после того как окончился спуск с очередного перевала.
Утро пришло с резкими солнечными лучами, прорывающимися под сомкнутые веки, и жизнерадостным хрустом. Мулы, обнаружив изумрудные заросли чертополоха, утомленные за долгий переход сухими мхами и невкусными рододендронами, поглощали сочную пищу. Впервые за долгие недели животные смогли и поесть вволю, и отдохнуть на росистых лугах. Утренние лучи солнца осветили желтый камень руин Теночтитлана.
— Ну что, Манко, ты говорил, что только трое дойдут. — Андреа смотрел на древние пирамиды с восторгом победителя. — А ведь потери минимальные. Не все так плохо в итоге.
— До цели дойдут трое, — невозмутимо упорствовал Манко.
— Ладно, думай как хочешь. Итак, господа, прошу разбить настоящий лагерь, а не стоянку на ночлег. Завтра утром я, Манко и наш уважаемый доктор идем в храм. Остальные остаются в лагере и к вечеру ждут нашего возвращения. — Андреа не рискнул идти за добычей прямо сейчас.
Пока готовился бивуак, он отозвал индейца в сторону для приватной беседы.
— Итак, Манко, что говорит твоя карта, где нам искать этот нефритовый череп? Ведь очевидно, что если мы будем рыться здесь наобум, то до скончания дней ничего не найдем.
— Зачем тебе карта, если тебя позвал Монтесума?
— Я понимаю, ты ближе к этим богам, чем я, но даже зов Монтесумы не подсказывает мне, куда идти.
— Надо идти. Дорога сама приведет к цели.
— Но где здесь дорога? — громко возмутился Андреа.
— Иди там, где идешь. — Манко замолчал и спокойно пошел в лагерь.
Андреа долго не мог заснуть, тревога будоражила кровь. Он долго ворочался, не находя себе места у костра. Потом, измученный бессонницей, Андреа поднялся и стал проверять оружие. В слабом свете углей удалось даже почистить пистолеты. Работа позволила успокоиться, и наконец пришел сон. Тревожный, изматывающий не меньше, чем бессонница.
Утром, после порции крепкого кофе, Андреа отдал последние распоряжения. Он с Травалини и Манко идет к храмам. Остальные после обеда должны собрать лагерь, отправиться в центр Теночтитлана, где и ждать арьергард у подножия двуглавой пирамиды, которая отсюда была хорошо видна.
До города шли в полном молчании. И несмотря на то что граница города была иллюзорной, в какой-то момент Андреа понял — они вошли в Теночтитлан. Исчез легкий ветерок, так же как исчезли птичьи крики и шелест деревьев. Сейчас их окружала плотная тишина и неподвижность. Казалось, что люди находятся среди гигантских театральных декораций в замкнутом пространстве. Только мелкие камешки похрустывали под ногами, хоть как-то давая знать, что все происходящее — реально. Лишь рядом с руинами можно было оценить, насколько колоссальными были эти творения рук человеческих.
— Манко, — шепотом, словно боясь спугнуть кого-то, спросил врач, — а вот эта пирамида в центре, двуглавая, — это гробница?
— Это великий храм наших богов, — объяснил индеец.
— Мы идем туда. — Андреа показал рукой на вершину храма.
— Почему? — удивился Травалини. — Ведь если это храм, то можно найти вход в него и не забираясь наверх.
— Не знаю почему.
— Испанцы осквернили храм, — вдруг подал голос Манко. — Они выломали громадные куски из него и увезли. Строить свой храм. На них лежит проклятие Вицлипуцли.
— Вицлипуцли — это… — начал Травалини с видом знатока.
— Это бог солнца и войны. Это его святилище. — Манко показал рукой на левую вершину храма. Он говорил с такими интонациями, что у Джузеппе пропало всякое желание пошутить.
— А справа — это чье?
— Тлалока, бога дождя и воды.
— Они жили там? — Доктор уже достал свою записную книжку, пытаясь на ходу записывать.
— В присутствии богов надо хранить молчание, — остановил его индеец.
Подъем на вершину храма оказался очень сложным. Почти двухсотфутовая лестница быстро сбила дыхание, от напряжения по лицам людей заструился пот. В конце концов, когда казалось, что колени отказывают, вершина была достигнута. Отсюда открывался величественный вид на мертвый город.
— А что внутри? — опять не выдержал Травалини и направился к тому сооружению на вершине пирамиды, которое Манко назвал святилищем Вицлипуцли.
— Здесь приносили жертвы богам. Твоим ножом рассекали грудь юношей. — Манко посмотрел на Андреа. — А потом у жертв вырезали сердце.