– Мисс Энн Кавана? – вовремя спохватился он.
– Да, так ее зовут. – Служанка слегка смягчилась.
– Не могли бы вы доложить ей, что пришел мистер Поул – мистер Мэтью Поул?
– Сначала узнаю, дома ли она, – ответила маленькая служанка и захлопнула дверь.
За несколько минут ожидания Мэтью успел прийти в себя, чему был несказанно рад. Дверь распахнулась внезапно.
– Проходите наверх, – сказала служанка.
Ее слова так живо напомнили ему об Энн, что он совсем успокоился и последовал за служанкой вверх по лестнице.
– Мистер Мэтью Поул, – сурово объявила она, впустила его в комнату и закрыла дверь за его спиной.
Энн, стоявшая у окна, обернулась и двинулась ему навстречу. Рукопожатиями они обменялись перед пустым креслом Эбнера.
– Стало быть, вы вернулись в свой старый дом, – заговорил Мэтью.
– Да, – кивнула она. – Все это время ему не везло, последние жильцы съехали на Рождество. Оставался лишь один выход, в том числе и с точки зрения экономии. А чем занимались вы все эти годы?
– А-а, скитался, – ответил он. – Зарабатывал на хлеб. – Для начала ему не терпелось узнать, какого она мнения о нем.
– И похоже, эта жизнь пришлась вам по душе, – заметила она, окинув взглядом его самого вместе с одеждой.
– Да, – согласился он. – Пожалуй, мне повезло больше, чем я заслуживаю.
– Отрадно слышать, – откликнулась Энн.
Он рассмеялся.
– А вы совсем не изменились, – продолжал он. – Только внешне.
– Разве не это важнее всего для женщины? – возразила Энн.
– Да, – подумав, признал он, – полагаю, что так.
Она стала красавицей, в этом не могло быть никаких сомнений.
– Надолго вы в Нью-Йорк? – спросила она.
– Нет, не очень.
– Не вздумайте снова уехать на десять лет, так и не рассказав мне, как жили все это время, – предупредила она. – В детстве мы не ладили, но ему будет спокойнее знать, что мы друзья. Иначе он расстроится.
Она говорила так серьезно, словно ожидала, что в любой момент может открыться дверь и дядя присоединится к ним. Мэтью невольно обвел взглядом комнату. Все в ней осталось прежним – потертый ковер, выцветшие шторы, мягкое кресло Эбнера, его трубка на каминной полке, рядом с вазочкой жгутов для раскуривания.
– Любопытно, – заметил он. – Оказывается, вы не лишены воображения и чувствительности. А я всегда считал вас практичной натурой, в которой нет ни капли сентиментальности.
– Возможно, в те времена мы и не знали друг друга толком.
Маленькая служанка внесла чай.
– А что вы поделывали все это время? – спросил он, придвигая стул к столу.
Она дождалась, когда служанка удалится.
– А-а, скиталась. Зарабатывала на хлеб.
– И похоже, эта жизнь пришлась вам по душе, – с улыбкой повторил он ее давешнюю фразу.
– Теперь уже все наладилось. А поначалу пришлось нелегко.
– Да. В жизни ничто не достается даром. Но неужели вы оказались в стесненных обстоятельствах? – спохватился он. – Я думал…
– Не осталось ничего, кроме этого дома.
– Сожалею, я не знал.
– Ох и поросята мы оба! – Она рассмеялась, словно отвечая на его мысли. – Несколько раз я порывалась написать вам. Я ведь сохранила ваш адрес. Нет, просить помощи я не собиралась – мне хотелось добиться победы своими силами, – но порой становилось слишком одиноко.
– Что же вы не написали?
Она задумалась.
– Выводы делать рановато, – снова заговорила она, – но мне кажется, вы изменились. Даже голос стал другим. А в детстве… помните, каким вы были занудой? Мне представлялось, что в ответ вы засыплете меня советами и наставлениями. А я не этого хотела.
– Понимаю, – кивнул он. – Хорошо, что вы справились. Чем же вы занимались? Журналистикой?
– Нет, для этого надо быть очень самоуверенной.
Она открыла бюро, которое всегда принадлежало ей, и протянула ему программку, гвоздем которой была «мисс Энн Кавана, контральто».
– А я и не знал, что у вас есть голос, – удивился Мэтью.
– Вы же сами то и дело жаловались на него, – напомнила она.
– Когда вы болтали без умолку, – поправил он. – Мне досаждало не качество голоса, а его количество.
Она рассмеялась.
– Да, мы не упускали случая повоспитывать друг друга, – признала она.
И они продолжали говорить про Эбнера, его доброту и причуды, про давних друзей. Энн потеряла из виду почти всех. Она училась пению в Брюсселе, потом ее педагог перебрался в Лондон, и она последовала за ним. И лишь совсем недавно вернулась в Нью-Йорк.
Вошла маленькая служанка, чтобы убрать чайную посуду, заявив, что ей послышался звонок. Всем своим видом она намекала, что время визита истекло. Мэтью поднялся, Энн протянула ему руку.
– Я непременно приду на концерт, – пообещал он.
– До него еще неделя.
– О, мне спешить некуда, – отозвался Мэтью. – Днем вы обычно дома?
– Иногда.
Глядя на нее со своего места в партере, он думал, что еще никогда не видел женщины прекраснее. Голос у нее оказался небольшим. Она заранее предупредила, чтобы он не ждал многого.
– Темзу этим голосом не воспламенить, – сказала она. – Хотя поначалу я была бы и не прочь. Но теперь благодарна Богу и за то, что имею.
Голос заслуживал этой благодарности – он был звучным, чистым и нежным.
Мэтью дождался ее после концерта. Будучи в особенно любвеобильном настроении, она милостиво и снисходительно приняла его приглашение на ужин.
В предшествующие дни он навещал ее один или два раза. И твердил себе, что просто обязан уделить ей внимание после стольких лет, в том числе и потому, что она заметно изменилась к лучшему. Но сегодня ей, казалось, доставляло извращенное удовольствие доказывать ему, как много в ней осталось от прежней Энн: ее неприкрытое самомнение, ее поразительное упрямство, ее своеволие, непослушание, неблагоразумие, высокомерие и деспотизм, дух противоречия и явная дерзость, вспыльчивость и острый язык.
Казалось, она предостерегает его. «Видишь? Я ничуть не изменилась, разве что внешне, как ты уже заметил. Я все та же Энн с ее давними недостатками, с изъянами, из-за которых жизнь в этом самом доме стала для тебя мучением. Только теперь мое несовершенство превратилось в шарм. Ты смотришь на солнце – на мое прекрасное лицо, на чудо рук и пальцев. Ты ослеплен. Но это пройдет. А внутри я по-прежнему Энн. Всего лишь Энн».
В такси по дороге домой они поссорились. Он уже забыл, из-за чего, но Энн наговорила резкостей, а поскольку ее лица в полутьме он не видел, то страшно рассердился. А на крыльце она снова рассмеялась, и они пожали друг другу руки на прощание. Но когда Мэтью шел домой по спящим улицам, за его локоть держалась Сильвия.
Как глупы мы, смертные, – особенно мужчины! Рядом с ним была достойная женщина – приятная, понимающая, нежно любящая, стоящая к идеалу так близко, как только может приблизиться женщина! Эта удивительная женщина тщетно ждала его с распростертыми объятиями (разве у него есть причины сомневаться в этом?) – и лишь потому, что природа наконец-то придала выигрышный оттенок коже Энн и округлила ее руки и плечи! Думая об этом, Мэтью злился на себя. Десять лет назад Энн была недалекой девчонкой с грязновато-желтой кожей лица. Но с тех пор, должно быть, переболела тропической лихорадкой, и ее лицо утратило желтизну. Ему вновь вспомнились отрывки из писем Сильвии. Он задумался о том далеком вечере, когда она постучалась в дверь его парижской мансарды и принесла бесценный дар благодарности. Вспомнил, как ее призрачная мягкая рука усмирила его боль. Следующие два дня он провел с Сильвией. Он перечитал все ее письма и вновь пережил события и смены настроения, с которыми отвечал на них. Представить себе Сильвию как личность он по-прежнему не мог, но в конце концов убедил себя, что узнает ее, как только увидит. Однако когда Мэтью принялся считать на Пятой авеню женщин, к которым его влекло, и насчитал одиннадцать таковых, он усомнился в своей интуиции. Утром на третий день он случайно встретил Энн в книжном магазине. Она стояла к нему спиной, листая очередной, недавно вышедший томик Астона-Роуэна.
– Что мне в нем нравится, – говорила ей приветливая продавщица, – так это умение прекрасно понимать женщин.
– А мне – что он не пытается делать вид, будто понимает их, – отозвалась Энн.
– В этом что-то есть, – согласилась словоохотливая девушка. – Говорят, он сейчас здесь, в Нью-Йорке.
Энн вскинула голову.
– По крайней мере я об этом слышала, – добавила продавщица.
– Интересно, какой он? – спросила Энн.
– Он уже давно пишет под псевдонимом, – охотно объяснила девушка. – Он довольно стар…
Раздосадованный Мэтью выпалил не задумываясь:
– Наоборот, довольно молод.
Дамы обернулись.
– Вы с ним знакомы? – спросила Энн. Ее неподдельное удивление и недоверие усилили раздражение Мэтью.
– Если хотите, я вас с ним познакомлю.
Энн не ответила. Мэтью купил экземпляр книги для себя, из магазина они вышли вместе и повернули к парку.
Энн о чем-то задумалась.
– Что он делает здесь, в Нью-Йорке? – помолчав, спросила она.
– Ищет одну даму по имени Сильвия.
И он решил, что пора объяснить Энн, насколько великим и знаменитым он стал. Тогда, возможно, она пожалеет о том, что наговорила ему в такси. Поскольку он уже решил в будущем поддерживать с ней исключительно братские отношения, рассказ о Сильвии им не повредит – напротив, послужит ей уроком.
Они прошли два квартала, прежде чем Энн заговорила. Предвкушая приятную беседу, Мэтью не желал торопить события.
– Насколько вы с ним близки? – спросила она. – Просто знакомому он не стал бы сообщать такие подробности.
– Мы не просто знакомы, – ответил Мэтью. – Я давно и хорошо знаю его.
– А мне не говорили, – упрекнула Энн.
– Я понятия не имел, что это может вас заинтересовать.
Он ждал дальнейших расспросов, но напрасно. На Тридцать четвертой улице он спас ее от наезда и гибели. Потом еще раз – на Сорок второй улице. Войдя в парк, она вдруг остановилась и протянула ему руку.