– Передайте ему, – попросила она, – что, если он в самом деле хочет найти Сильвию, я могла бы – нет, это не значит, что я так и сделаю, – так вот, я могла бы ему помочь.
Он не принял ее руки: застыв столбом посреди аллеи, он уставился на нее.
– Вы! – повторил он. – Вы с ней знакомы?
К его удивлению, она приготовилась заранее и вдобавок решила не лгать, что указывало бы на злой умысел. Ее единственной целью было поговорить с неизвестным джентльменом и выяснить, каков он, а уж потом решить, как быть дальше и какой из благовидных предлогов выбрать.
– Мы плыли на одном корабле, – объяснила она. – И обнаружили, что у нас немало общего. Она… кое-что рассказала мне.
Если вдуматься, это почти правда.
– Какая она? – спросил Мэтью.
– О, просто… ну, не то чтобы…
Щекотливый вопрос. К своему облегчению, она вдруг поняла, что ей незачем отвечать на него.
– А вам зачем? – спросила она.
– Я Астон-Роуэн, – ответил Мэтью.
Центральный парк, а с ним и вся Вселенная растворились в воздухе. Откуда-то из хаоса донесся жалобный голос: «Так какая же она? Неужели вы не можете ответить? Молодая или старая?»
Пауза растянулась на целые века. Чудовищным усилием воли Энн заставила Центральный парк вновь возникнуть из небытия: призрачный, неясный, он все-таки вернулся на прежнее место. Сама Энн сидела на скамье рядом с Мэтью – или Астоном-Роуэном.
– Вы видели ее или нет? Как она выглядит?
– Не могу вам сказать.
Он явно разозлился на нее. Как некрасиво с его стороны.
– Почему не можете? Или не хотите? Может, она так ужасна, что ее не опишешь словами?
– Нет, конечно, нет… В сущности…
– Ну, ну?..
Она поняла, что должна уйти отсюда, иначе истерика неизбежна. Вскочив, она стремительно зашагала к воротам. Он последовал за ней.
– Я вам напишу, – пообещала Энн.
– Но почему?..
– Сейчас не могу, – перебила она. – У меня репетиция.
Мимо проезжало такси. Она метнулась к машине и поспешно села в нее. Прежде чем он успел опомниться, машина уже набрала скорость.
Энн открыла дверь своим ключом, сходила вниз и предупредила маленькую служанку, чтобы та никого не впускала. Потом заперлась у себя.
Так, значит, это с Мэтью она делилась своими самыми сокровенными мыслями и чувствами! Это ему она поверяла свои самые дорогие и тайные мечтания! Это у ног Мэтью она просидела шесть лет, глядя на него снизу вверх с почтительным восхищением и преданностью! Припомнив отрывки из своих писем, она прижала ладони к щекам, чтобы немного остудить их. Ее возмущение, а лучше сказать – ярость утихла лишь к чаю.
К вечеру – а она писала ему обычно по вечерам – ей удалось вернуть себе способность рассуждать разумно. В конце концов, он-то ни в чем не виноват. Откуда ему было знать, кто она такая. Он и сейчас не знает. Ей захотелось написать ему. Безусловно, он ей помогал, утешал в часы одиночества, дарил чудесную дружбу, восхитительное чувство товарищества. Многие его произведения посвящены ей, написаны для нее. Они прекрасны. Она горда своей причастностью к ним. При всех недостатках – раздражительности, вспыльчивости, склонности к деспотизму – он мужчина. Доблестная борьба, преодоление трудностей, долготерпение, отвага – все это читалось между строк, свидетельствовало о жизненной битве этого человека! Да, она преклонялась перед ним. Женщина и не должна этого стыдиться. Как Мэтью он казался ей самодовольным и педантичным; как Астон-Роуэн – поражал скромностью и терпением.
И все эти годы он мечтал о ней, последовал за ней в Нью-Йорк и даже…
Внезапно Энн пришла в такое нелепое и неблагоразумное состояние, что засмеялась над собой. Но возникшие у нее чувства не были иллюзией и оказались мучительными. Он приехал в Нью-Йорк, думая о Сильвии, стремясь к ней. Он прибыл в город с единственным желанием: найти Сильвию. И первая же миловидная женщина, попавшаяся ему, вытеснила Сильвию у него из головы. Это несомненно. Две недели назад, когда Энн Кавана протянула ему руку в этой же самой комнате, он стоял перед ней, ошеломленный и покоренный. В тот же миг Сильвия оказалась позабыта и заброшена. Энн Кавана могла вертеть им как пожелает. Вечером после концерта они не просто поссорились – Энн затеяла ссору намеренно.
А потом он в первый раз вспомнил Сильвию. Такой награды удостоилась она, то есть Сильвия: именно о Сильвии она думала теперь, – награды за шесть лет преданной дружбы, за помощь и вдохновение, которое дарила ему.
Как Сильвию ее мучила неподдельная и вполне понятная ревность. Как Энн она признавала, что Мэтью следовало поступить иначе, но считала, что его поступку есть оправдание. Разрываясь надвое, она опасалась, что ее рассудок в конце концов не выдержит. Утром на второй день она отправила Мэтью записку с просьбой навестить ее днем. А придет Сильвия или нет, неизвестно. Но об этом визите она будет извещена.
Энн оделась в скромное темное платье. Оно ни к чему не обязывало и подходило к случаю. А еще темные цвета были ей особенно к лицу. Зажигать лампы она не велела.
Мэтью явился в темном шерстяном костюме и синем галстуке, его одежда производила в целом впечатление неброской. Энн радушно приветствовала его и усадила лицом к единственному неяркому источнику света в комнате. Сама она выбрала скамью в оконной нише. Сильвия еще не пришла. Может, припозднится, если вообще придет.
Некоторое время они беседовали о погоде. Мэтью считал, что им предстоят затяжные дожди. Энн по своей давней привычке противоречить утверждала, что в воздухе пахнет заморозками.
– Что вы ей сказали? – спросил он.
– Сильвии?.. Да то же самое, что и вы мне, – ответила Энн. – Что вы приехали в Нью-Йорк, чтобы… чтобы взглянуть на нее.
– А что она?
– Заметила, что вы потратили для этого немало времени.
Мэтью обиженно вскинул голову.
– Она считала, что нам вообще не следует встречаться, – пояснил он.
– Хм… – невнятно отозвалась Энн. – Как думаете, какая она? У вас сложилось о ней представление?
– Любопытно, но картина в целом составилась у меня в голове только сейчас, – признался он.
– Только сейчас? Почему?
– Почему-то мне подумалось, что я увижу ее здесь сразу, как только открою дверь, – объяснил Мэтью. – Вы стояли в тени. И в точности соответствовали моим ожиданиям.
– Значит, вы были бы довольны, если бы она походила на меня?
– Да.
Последовала минутная пауза.
– Дядя Эб сделал ошибку, – продолжал Мэтью. – Ему следовало сразу отослать меня. И разрешить время от времени приезжать в гости.
– Хотите сказать, – уточнила Энн, – если бы вы реже видели меня, то прониклись бы ко мне симпатией?
– Именно, – подтвердил он. – То, что находится совсем рядом, мы обычно не замечаем.
– Например, тощую глупую девчонку со скверным цветом лица? – предположила она. – А стоило ли ее замечать?
– Глаза всегда были вашим украшением, – возразил он. – И руки даже в то время казались прекрасными.
– В детстве я иногда плакала, глядя на себя в зеркало, – призналась она. – Только руки меня и утешали.
– Однажды я поцеловал их. В тот момент вы спали, свернувшись клубком в кресле дяди Эба.
– Я не спала.
Она сидела в оконной нише, поджав под себя одну ногу. И совсем не выглядела взрослой.
– Вы всегда считали меня болваном, – напомнил он.
– И меня страшно злило, что у вас не было никаких стремлений и порывов, – подхватила Энн. – Мне хотелось разбудить вас, растормошить, заставить сделать хоть что-нибудь. Если бы я знала, что вы будущий талант…
– Я же намекал вам, – перебил он.
– Само собой, это я во всем виновата.
Он поднялся.
– Как вы думаете, она придет?
Энн тоже встала.
– Неужели она настолько хороша?
– Может, я и преувеличиваю, но не уверен, что смогу теперь работать без нее.
– Вы про нее и не вспоминали, – вспыхнула Энн, – пока мы не поссорились в такси.
– Я часто забываю про нее, – не стал отпираться Мэтью, – пока не случится что-нибудь. И тогда она является ко мне, как явилась в первый вечер шесть лет назад. Видите ли, с тех пор мы, в сущности, живем вместе, – с улыбкой добавил он.
– В стране грез, – уточнила Энн.
– Да, но я считаю, что именно там проходит лучшая часть моей жизни.
– А когда вы не в стране грез? Когда вы просто раздражительный, вздорный сумасброд Мэтью Поул? Как ей быть тогда?
– Смириться и терпеть.
– Нет, это ей не подходит, – возразила Энн. – Она сразу даст вам отпор. Если уж кому и придется «смириться и терпеть», так это вам.
Он попытался оттеснить ее от окна и повернуть к свету, но она упрямо отворачивалась.
– Вы мне осточертели со своей Сильвией! – выпалила она. – Вам давно пора узнать, кто она такая. Она так же вспыльчива и своенравна, ее ничем не вразумить, она всегда стремится настоять на своем, как любая обычная женщина. Только еще похлеще.
Наконец он силой оттащил ее от окна.
– Значит, вы и есть Сильвия.
– Так я и думала, что рано или поздно вы догадаетесь.
Совсем не так она собиралась открыться ему. Она думала, разговор пойдет главным образом о Сильвии. О ней она придерживалась высокого мнения, гораздо выше, чем об Энн Кавана. Если он достоин ее – Сильвии, разумеется, – она с загадочной улыбкой, которая могла бы принадлежать Сильвии, спросила бы: «Итак, что вы хотели ей сказать?»
Но в этот план вмешалась Энн Кавана. Видимо, Мэтью Поула она недолюбливала не так сильно, как полагала. Это выяснилось лишь после его отъезда. Если бы только он проявлял хоть какой-нибудь интерес к Энн Кавана, хоть сколько-нибудь ценил ее! Он ведь умел быть добрым и внимательным, но на свой, покровительственный манер. Но даже это не имело бы значения, если бы его чувству превосходства нашлось хоть какое-нибудь оправдание.
И Энн Кавана, которой следовало отступить на второй план, решительно выдвинулась на первый. Она осталась собой.
– Итак, – заговорила она, – что вы хотели ей сказать?