Школьные будни
3 сентября 1991 года
Первый по-настоящему учебный день начался с урока русского языка. Жанна Ивановна, чтобы не прыгать с места в трудовой карьер, задала традиционное сочинение «Как я провел лето». А сама сидела за учительским столом, качала ногой, разглядывала нас, загорелых и подтянувшихся, пыталась скрыть улыбку от радости нашего появления перед ней.
Потом «англичанин» Михаил Робертович все так же, как и прежде, размахивал своей полутораметровой указкой. Он, бывало, в порыве страсти яростно стучал ею по деревянной крышке лингафонной кафедры, ни разу при мне не включавшейся. Но от этого строже Михаил Робертович не становился. Мы знали, что он был добряком. После урока к нему подбежала Дашка, положила ручищи на стол и с карамельной улыбкой решила продемонстрировать прогресс в английском. Она открыла общую тетрадку, куда записывала разноцветными фломастерами слова иностранных песен русскими буквами. На первой странице красным значилось: «Ю ма хо, ю ма со», а ниже «Модерн Токинг»[20]. Дашка перелистнула страничку.
– Михаил Робертович, а как переводится песня «Рашн, рашн, рашн герл, май бейби, гив ми, гив ми онли лав»[21]? – И слащаво заулыбалась.
Англичанин густо покраснел и вымолвил:
– Я думаю, весь текст переводить для вас пока еще не стоит. Могу лишь сказать то, что и без меня должно быть понятно. «Рашн герл» – «русская девочка». А «май бейби» – «моя малышка». Дальше сами поймете, когда подрастете и будете лучше знать язык.
Дашка этим ответом не удовлетворилась, изобразила на лице недоумение и живописно отчалила от учителя, как большой трехпалубный теплоход от причала.
Вообще с этим английским одна умора. Помню, как Ярик в пятом классе довел Михаила Робертовича до белого каления. Ему английский совсем не давался. И каждую четверть он мужественно исправлял твердую тройку на хилую четверку.
Спрашивает на уроке у него как-то Михаил Робертович: «What are you doing?»[22] А Ярик, садовая голова, говорит: «I am not duren». Михаил Робертович опять спрашивает, а тот твердит: «I am not duren». «Англичанин» хватался за голову и носился с указкой: «I am standing! I am sitting! I am jumping! What are you doing, Yaroslav?»[23] Но Ярик не сдавался. За что и получил «пару». После урока он собирал тетрадки и учебники в спортивную сумку, надув губы.
– Еще и обзывается!
– Кто обзывается?
– Кто-кто? Михаил Робертович! Говорит мне: «Ты дурень?» А я отвечаю: «Нет, я не дурень». А он бесится. Еще и двойку поставил! А ты чего ржешь?
Когда я ему объяснил, в чем дело, он долго хмыкал, не мог поверить, а потом подкупающе разулыбался. С тех пор фраза «I am not duren» стала для Ярика фирменной. Если что-то ему оказывалось непонятно, он всегда мог вставить «I am not duren» – и ему все прощалось.
А потом на последнем уроке – музыке – внезапно пришло стихийное бедствие: Ирина Петровна объявила о подготовке к театрализованному школьному празднику – «Осеннему балу». Обычно в нем принимали участие семиклассники. Вот и наш черед пришел. У тоскующей Ирины Петровны все мероприятия и конкурсы сводились к одному. Недостаток женского счастья она компенсировала игривой мозаикой школьных конкурсов, балов, фестивалей, имевших романтический подтекст, а подготовка к ним продолжалась бесконечно. «Осенний бал» с джентльменами и барышнями сменял смотр «А ну-ка, парни», за ним – «А ну-ка, девушки», после – праздник лирики «Навстречу весне!» и прочее. Рыцари искали своих дам, принцессы ждали принцев, а Чебурашка самым очевидным образом грустила по Крокодилу Гене.
«Осенний бал» обычно проходил в конце сентября при полном зале настороженных предков перед родительским собранием. Модель была избрана не без ехидства: сначала ты будешь позориться и изображать из себя джентльмена в манишке, а потом, после театрализованного представления, твоих родителей заведут в класс и позорить продолжат – расскажут, что ты не рыцарь, а негодяй, хулиган и двоечник.
К этой катастрофе мы готовились несколько недель. Все танцевали в костюмах, изображали из себя благородных мужей. Ну мы-то – пацаны, ладно, можно и манишку надеть на крайний случай, чтоб джентльменом побыть, а вот какая леди из Дашки, например, – большой вопрос.
Танцев я не боялся – их легко выучить, но старшеклассники нас предупредили: конкурсы с вопросами и заданиями бывают коварнейшие. И Ирина Петровна специально так подстроила. Да и пара может выпасть самая неподходящая.
Ну вот, например, вытяну я Гальку Бекасину – Лысую. И как быть? Потом надо мной все пацаны будут смеяться, женить на ней, на страшной. Сейчас Галька, конечно, не лысая. Но в первом классе она носила коротенькую стрижку, как после тифа. И мы ее Лысой называли. Волосы редкие, тоненькие, светлые, бледное лицо с маленькими глазками и школьная форма – вот и вся Галька. Смотреть не на что. И еле-еле троечница. Еще и шепелявит. Дашка мне как-то говорила на полном серьезе, что «у нее язык не двигается, полумертвый, потому и сипивявит». Галька в первом классе прославилась на контрольной. Распереживалась и оставила вместо ответа под стулом огромную лужу. Забыть-то такое невозможно! Как с ней после всего случившегося в романтических конкурсах участвовать? И кто знает, что Ирине Петровне в голову взбредет в плане задания?
Еще я волновался, что в качестве пары мне Дашка может попасться. Это вообще была бы катастрофа, похлеще чернобыльской[24]. Она меня постоянно отчитывала и хмурилась, если что-то делал не так, как будто ее подвел, не оправдал надежд. Такое покровительственное отношение у нее сложилось после наших долгих лет совместной жизни за одной партой. Признаю́сь, я виноват – давал ей надежду: порой оказывал учебно-методическую помощь во время контрольных или самостоятельных. Короче говоря, давал списывать. А как не дать, если она щипалась? И больно! Но в начале учебного года, сразу после дачного разговора, я задумал от нее уйти. Последней каплей моего терпения стал Дашкин разговор с Вартитер. Та сидела впереди нас со своим женихом Ашотом. Она с ним ездила вместе на школьном автобусе из соседнего села.
У Вартитер – модель счастья простая. Жениха ей родители подыскали. А потом траектория понятна: полюбили, поженились, сережек золотых купили, дети появились, дом построили. Вот и счастья привалило. А я так не умею. Мне абы кого не надо. Мне душевная гармония нужна, любовь, красота, взаимопонимание.
Так вот, в школьном автобусе армянская парочка поссорилась. Вчера Ашот не вышел из автобуса, чтобы довести избранницу до ворот дома, а потом прыгать до своей остановки по осенней грязевой сельской жиже километра полтора. Вартитер, повернувшись на перемене к нам, делилась с Дашкой девичьими огорчениями. Та внимательно слушала, подпирая второй подбородок округлой рукой, осуждающе качала головой и прищуривалась. А потом как выдаст: «А мой дурак и не додумается никогда до дома меня проводить!» И, произнося эти гадкие слова, Дашка весьма прямолинейно и выразительно качнула головой в мою сторону. С каких пор я стал Дашкиным дураком, мне было неизвестно. Но эта формулировка задела меня за живое. Я промолчал, но решил действовать. Сразу собрать вещи и пересесть было чревато скандалом. Дашка могла и драку устроить, а с ней биться я не планировал в силу разницы весовых категорий. Самое обидное то, что эти слова слышали одноклассники. И даже Кефир усмехнулся. Это стало последней каплей, это уж чересчур!
На следующее утро я пристроил свои вещи на последней парте, в другом конце класса, где никто не сидел. Дашка зло на меня посматривала весь день да и потом тоже.
Я считал, что, если она мне выпадет парой на «Осеннем балу», дело может кончиться трагически. Одно меня грело: в этом мероприятии будет участвовать и Света. И если она мне попадется, то будет просто прекрасно. Но все равно, «Осенний бал» – однозначное зло и провокация со стороны Ирины Петровны. Мы все так считали.
Дни побежали один за другим. Уроки, домашка, общение в пионерской комнате, мероприятия. Вожатская являлась местом наших встреч. Мы часто приходили туда на переменах или после уроков. Обсуждали проекты или просто проводили время. В прошлом году, когда Юрка руководил, мы тоже собирались. Но он сам заходил редко, а потом и вовсе перестал. И мы – пионерский актив – варились в собственном соку без председателя. Я любил бывать в вожатской. Мне было интересно пообщаться с Ларисой, в чем-то поучаствовать. А теперь надеялся, что сюда заглянет Света. Так случалось нередко, к моей большой радости. Но чаще мы встречались утром по пути в школу. Шли по одной улочке, она где-то впереди или сзади, болтала с девчонками, а я выстраивал маршруты – обогнать ее или плестись сзади, надеясь на то, что Света обратит на меня внимание.
На переменах я всегда радовался, если наши занятия проходили в соседних кабинетах. Можно хотя бы поздороваться или перекинуться несколькими фразами. Нас объединяла общая работа в совете дружины. Я использовал пионерские вопросы для того, чтобы подойти и завести разговор. Общественные дела мог обсуждать совершенно спокойно. А вот продемонстрировать свою симпатию было страшно. Когда я с ней разговаривал на другие темы, слова мои терялись, голова отказывалась работать, на меня нападала какая-то сковывающая робость и тупость.
Как с ней подружиться поближе, по-настоящему, я не знал, но представлял идеальный сюжет таким образом: надо будет как-нибудь нарвать цветов, прийти к ней домой, позвонить в дверь и, когда она откроет, выпалить: «Ты мне очень нравишься! Это тебе!» После чего между нами должна была начаться та самая дружба, ну и любовь, естественно. Меня бы пригласили зайти, напоили чаем с яблочным пирогом, конфетами, а мои ромашки – да, это должны быть именно ромашки – стояли бы на столе в хрустальной вазе и говорили обо всем без лишних слов. Но что-то с реализацией плана не задавалось. Ромашки осенью отцвели, астры дарить не хотелось – это какой-то цветок увядания. Да и смелости нужно набраться, а вот она никак не хотела заполнять мой внутренний сосуд решимости.