Дежурство. Случай с Дашкой
В один из дней первым уроком у нас в расписании стояла география. Но к установленному времени Елена Павловна в класс не пришла. Как не было и Дашки. Мы сидели в классе, дурачились, а потом в дверях появилась Лариса и сказала, что проведет урок сама, поскольку Елена Павловна заболела. Заразная хворь, похоже, скосила не только географичку, но и ее дочку. Но потом все прояснилось. И мне даже стало очень стыдно за многие свои поступки и мысли.
Дашка появилась в школе через пару дней. Она пришла в солнцезащитных очках, судя по всему маминых. И не снимала их ни на переменах, ни на уроках, чем вызывала взрыв интереса.
– Глаза болят. Нельзя, чтобы солнце светило, – тихим голосом, непохожим на ее обычный громогласный, объясняла она.
Так она и проходила весь день. Я поглядывал на бывшую соседку по парте и не узнавал ее. Что-то в ней было не так.
По составленному еще в первые учебные дни графику дежурств, учитывавшему прежнюю схему рассадки, мы с Дашкой остались в классе после уроков – мыть полы и убирать. Команда на дежурство формировалась из участников разного пола. Задачей мальчиков было поднять все стулья на парты кверху ножками и принести несколько ведер воды. Девчонки в это время мыли доску, подметали, пока мы оставляли водяные кляксы по пути из туалета, где набирали воду в кране, к классу.
Обычно Дашку не унять, она как радио – трещала без умолку. А тут – тишина. Подметает и молчит, доску протирает и тоже молчит. Никаких тебе наставлений, претензий – а это ее любимый формат диалога.
Я не выдержал и говорю:
– Дашка, что с тобой? Плохо себя чувствуешь? Ты не выздоровела еще?
Дашка молчит. Я опять спрашиваю. А она как заревет. Бросила тряпку, села за стол Василия Ивановича и рыдает.
– Ты чего, Даш?
– Ничего!
– Почему ты плачешь?
А она снимает солнцезащитные очки, а там синяк под глазом, желтым отливает по краям.
– Кто тебе так?
– Никто!
– Как это – никто?
Дашка всхлипывала и молчала. А потом:
– Он мне никто!
– Про кого ты?
Молчит и в ответ всхлипывает. Потом подняла на меня красные глаза и говорит:
– Про отчима! Он когда выпьет…
– Отчима?
– Да. Он мне не отец. Муж мамы. Заставлял папой называть. И злился, если…
И дальше рыдать. У меня глаза на лоб полезли.
– Накинулся пьяный на маму, а я вмешалась. Вот и получила. Сыночку своему Славику все разрешает. Это ведь он у вас на даче клубнику обрывает – и пойди попробуй скажи ему. Сразу злоба.
Дашка всхлипывала и смотрела на меня исподлобья. Я понимал: со мной она делилась не просто рядовой, обычной, повседневной, бессмысленной информацией, а тайной. Ее тщательно скрывали, пытаясь изобразить благополучие. И все же Дашка решила раскрыться. Именно передо мной. Я не мог это доверие не оценить.
– Теперь водку только по талонам продают – вот он и бесится. Нашел выход – по дороге с работы у бабки самогонку покупает, у той, что семечками торгует около «девятки».
– У бабки Зинки? – переспросил я. Моему удивлению не было предела.
– Похоже, у нее. Она в сумке своей таскает бутылки, а делает вид, что семечками торгует с пастилой. А отчим сосиски с мясокомбината на самогонку меняет. Потом стоит у пивной бочки с дружками. Пиво с самогонкой пьют, лишь бы пьянее оказаться. – Дашка немного успокоилась и размазывала слезы по розовым пухлым щекам. – Мать не знает, куда от стыда деться. Она ведь учительница. А мимо этой бочки вся школа ходит. И учителя, и ученики. А если он выпьет – агрессивным становится. Я по звуку открывающейся двери, по тому, как он ключ в замочную скважину вставляет, могу определить, был он у этой бочки или нет, пьяный или трезвый. Мать плачет целыми днями.
Признаться честно, и я несколько раз там видел Дашкиного отчима.
– Даш, да не переживай ты так.
– Да чего не переживать? Мы с матерью, ну для тебя с Еленой Павловной, теперь у бабушки живем. После того как он меня побил. А еще обзывал жирухой! – Дашка опять залилась слезами. – И маму тоже. Сам весит сто двадцать! А я ненавижу себя за этот лишний вес! Не могу на себя в зеркало смотреть! Ну почему со мной так?
Я был в полном замешательстве. Мне стало так жалко Дашку и так стыдно за все насмешки и шуточки над ней! Хотел бы ей помочь, но не знал как.
– Даш, не расстраивайся.
– Я решила. Я докажу. И ему, и себе!
– Докажешь?
Дашка всхлипывала.
– Справлюсь. Мы с мамой справимся.
– Что ты решила?
– Буду бегать, пока не похудею. Докажу всем! И ему! Я никакая не толстуха, не жиркомбинат, не толстожопая! Только пообещай мне! Будешь помогать?
Я кивнул.
– Спрашивай меня каждый день, сколько я пробежала. Только каждый день! Я уже начала – сегодня полкилометра, всего два круга, но завтра будет три. Спрашивай каждый день. Ладно?
Мне ничего не оставалось делать, кроме как пообещать.
– И никаких больше бутербродов! Тем более теперь колбасы дома и не будет.
Я даже горько улыбнулся. Меня впечатлила решимость Дашки, как и ее история.
Мы завершили уборку и пошли домой. Нам было по пути.
Дашка вдруг говорит:
– Ты прости меня… Я тебя тогда дураком назвала. Ты совсем не дурак. Я так не думала никогда. Просто было немного обидно… Но сейчас стало понятно.
– Ты о чем?
Дашка помялась:
– Да вижу, как ты смотришь на эту новенькую из параллельного класса. Она, конечно, красивая. Света.
У меня застучало сердце, стало тяжелее идти. Оказывается, мои самые сокровенные мысли так легко читаются. Совсем без слов. Получается, можно и без объяснений все понять.
А Дашка продолжала:
– Поэтому больше не буду.
– Что не будешь?
– Да ничего. – Дашка как-то странно ухмыльнулась. – Предлагаю после стольких лет за одной партой оставаться друзьями.
Мы остановились у перекрестка. Я задумался над ее словами, качнул головой в знак согласия, а Дашка тем временем махнула мне рукой и пошла в проулок, который вел к небольшому домику ее бабушки с белыми лебедями на заборе.
Так получилось
После скандального выхода из пионерии Юрка заметно обнаглел. Его превращение из пионерского руководителя в какого-то дерзкого и высокомерного отщепенца заметили все. Наши одноклассники удивленно обсуждали произошедшие изменения: «А ты заметил, Кефир в последнее время обурел?» или «Юрка опух». После возвращения из колхоза мы с ним почти перестали общаться. Он периодически пытался меня задеть, подколоть, но что-то его останавливало от решительных действий.
Росточком он был невелик, чуть ниже среднего, худой как дрыщ, с реденькими волосами. Ко всему прочему, период обнагления совпал у него с таким явлением, как «играй гормон». Кефир, лишившись по собственной воле лидерской позиции в пионерии, пытался укрепить свой статус за счет развязности и нахальства. А для начала решил поупражняться на самых безобидных – рыжем «ботанике» Зайцеве и усатом увальне Мельниченко. Он их то толкал, то ставил им подножки, чтобы увидеть, как туловище одноклассника, едва не шмякнувшись о пол, спасает себя от падения приземлением на ладони. Отвешивал им пинка под зад, делая серую отметину на выглаженных мамой брюках. Так Кефир обозначал свое превосходство. Этого ему было мало. Еще большее удовольствие ему доставляло насмехаться над девчонками. Чаще всего объектом шуток становилась Дашка. Она после нашего откровенного разговора стала мне почти как сестра. Но Дашка могла за себя и постоять. Поэтому Кефир с ней осторожничал. Зато с остальными не особенно церемонился.
В качестве наиболее желаемой жертвы он видел меня. Думаю, у него имелось две причины. Первая – он хотел победы надо мной, потому что я подхватил выкинутое им знамя, а значит, стал врагом. А второе – личная причина. Мне казалось – вернее, я был почти на сто процентов в этом уверен, поскольку видел все своими глазами, – ему тож е нравится Света.
Поворачивается Юрка как-то на уроке ко мне (а сидел он впереди) и говорит, немного пренебрежительно кривя левую часть лица:
– Ну что, коммуняка, развалил пионерию? Финал твоей пионерии приходит! Ничего от нее скоро не останется. Вы теперь все будете на свалке истории!
Мне стало так обидно. И я процедил сквозь зубы:
– Заткнись, урод!
– Ты скоро будешь никто!
– Заткнись!
– Короче… я решил. Парта, за которой ты сидишь, тоже будет моей. Запрещаю складывать на нее руки, тетради убирай и книжки свои вонючие!
Я удивился такой наглости. Бояться Юрку не было причин, но такого я не ожидал.
– Пошел ты!
А Кефир не успокаивался. Взял мою ручку, тетрадь, учебник и грубо сгреб на мои колени.
– Убирай! И чтоб я больше…
Фразу он не договорил, поскольку возмущение, переполнившее меня, заставило резко толкнуть его обеими руками. Кефир был оттеснен на свою территорию, а стул, как неваляшка, зашатался вместе с ним из стороны в сторону. А еще в момент выброса моих рук одна из них неловко задела Юркину челюсть.
– Ну все тебе! – зловеще процедил Кефир. – После уроков махаемся!
– Махаемся! Демократ тут нашелся. Ты – шваль, самая настоящая!
Юрка замахнулся рукой в мою сторону, но в класс зашла Татьяна Никаноровна, и он резко развернулся. Лишь несколько раз сквозь зубы цедил угрозы и поглядывал через плечо.
В школьной коридорной повестке наш будущий «махач» вышел в новостные лидеры. Конечно, ведь подраться решили бывший и нынешний пионерские начальники. После уроков между школой и бетонным забором, там, где обычно собирались курильщики, было многолюдно. Ждали действа яркого и остросюжетного с политической составляющей.
Драться мне не хотелось, но вариантов не было. А еще и подпрыгивающий около меня Кефир, изображающий боксирующую крысу из какого-то мультфильма, меня раздражал, и хотелось его быстро успокоить. Никифоров на публику показывал какой-то финт, подсмотренный в боевике: сам стоит на одной ноге, а другой якобы наносит мощный удар противнику.