Вываляться в пыли, порвать одежду, испачкать ее в крови я не планировал. Юрка был ниже меня на голову и все тренировался в прыжках, разминал худые руки и накалял атмосферу. Вокруг собралась толпа подзуживающих и подгавкивающих любителей повысить градус острых ощущений. Там же стоял напряженный Ярик, державший мою сумку.
– Ну махайтесь уже! – послышалось в толпе. После чего Юрка подскочил и ударил кулаком в плечо.
– Щас ты у меня получишь, коммуняка! Козел! – заверещал он.
Мне было больно. Я в ответную бахнул ему по груди. Звук получился глухой, но громкий, как будто по двери соседей. Юрку это вывело из равновесия, и он накинулся на меня. Чтобы не попадать под его удары, я воспользовался длиной своих рук, схватил Кефира за грудки и методично бил: под глаз, по челюсти – короче, куда попало. Юркины коротенькие руки до моей физиономии почти не дотягивались.
– Так нечестно! Давай я выше стану! Вон, на плиту, например, залезу, чтоб мы одинакового роста стали! – подвизгивал Юрка сопливым гундосым голоском.
Вокруг послышалось довольное ржание наблюдателей.
– Может, тебе сразу морду подставить? – воскликнул я, увидев среди толпы сочувствующие взгляды и поддержку.
Усатый Мельниченко злорадно улыбался, кивал мне и произносил настолько громко, чтобы слышал я и не слышал его обидчик Кефир: «Мочи его! Мочи!»
И я нанес удар по челюсти.
– На тебе за пионерию!
Еще удар.
– На тебе за девчонок!
Еще удар.
– На тебе за всех наших!
Изо рта Юрки вылетело что-то белое, проделав в воздухе головокружительный полукруг, забрав с собой остатки наглости, крутизны и спеси моего боевого партнера и предшественника по пионерии.
– Ты за это поплатишься! – шепеляво проскулил Кефир, сплевывая розовую кровяную слюну. – Будешь вставлять! – прогундел он свой самый сильный аргумент в этой позорной для него ситуации, удаляясь с кучкой сочувствующих.
Толпа зашумела, получив тему для обсуждения. Слышались крики и возгласы. Кто-то курил и ржал как конь. Но после нервного возгласа: «ГЭС идет!» – все рассыпались мгновенно. Ярик немного замешкался и подобрал что-то с земли. Разглядел это и с довольной физиономией засунул в нагрудный карман школьной куртки.
Идти нам нужно было одной дорогой. Кефир с парой дружков шел немного впереди. Время от времени он оборачивался и выкрикивал какие-то угрозы:
– Получишь еще! Это больших денег стоит! Раскошелишься!
– Подорожник приложи, – может, вырастет заново! – сострил я под одобрительные смешки.
Без переднего зуба Кефир выглядел трагикомично. А добавила веселья бабка Зинка. Когда вся наша толпа проходила мимо «девятки», она встрепенулась, почуяв возможность подзаработать:
– Ребятки, покупаем семечки!
Вообще, бабка Зинка после избрания Геннадия Васильевича председателем горсовета неожиданно стала очень приветливой. И даже подсыпа́ла Юрке сверху в кулечек горсть семечек, чего не делала никогда раньше. Сыпала и приговаривала: «Ты, Юрочка, папке привет передавай от бабы Зины, он у тебя такой видный!»
А когда она в тот день увидела Кефира, ее голос стал еще слаще, просто приторным:
– Юрочка, подходи к бабушке Зине за семечками!
Кефир бросил на нее затравленный взгляд, посчитав эти призывы изощренной формой издевательства.
– Да нечем ему теперь ваши семечки грызть. Беззубый он теперь! – ответил кто-то.
Рядом заржали, а Кефир, лишенный части себя прежнего, как в физическом смысле, так и в плане социального статуса, поспешил ретироваться.
Я шел позади в компании наблюдателей нашей драки. Живо обсуждали детали.
– А этот кретин говорит – у меня руки короче, чем твои. Это нечестно. Зачем тогда лез, раз руки короткие у тебя?
– Бобриков, тебя ГЭС вызывает! – послышалось сзади.
Я обернулся. В нашу сторону бежал запыхавшийся Мельниченко. Он раскраснелся как помидор.
– Сказала… уффф… оххх… чтобы ты завтра с восьми утра у нее был. Вместе с Кефиром.
Мне уже было все равно. Я готов предстать перед кем угодно, даже чертом. Вины за собой не чувствовал, а после победы над Кефиром, хоть и стал в каком-то смысле агрессором, испытал, к собственному удивлению, некоторое облегчение.
С этими мыслями и добрался до дома. Через некоторое время пришли родители с работы. Я понимал – драка вряд ли останется тайной – и вынужден был признаться. Зашел на кухню, где было все готово к ужину.
– Я в школе подрался… – И поймал на себе взгляд родителей.
У мамы он был не слишком строгим. А отец оглядел меня с ног до головы и с любопытством слушал, что я еще скажу.
– С Никифоровым.
– Понятно. Рассказывай.
Родительский настрой казался довольно миролюбивым, и я признался во всем:
– Да он сам виноват! То девчонок обижал, то на меня пытался наехать. Про пионерию гадости говорил. Я ему за это зуб выбил. Случайно. Так получилось.
Мне показалось, что папа эту информацию воспринял с некоторым удовлетворением, хотя внешне было видно – он взволнован. Мама молчала, но ее взгляд не говорил об осуждении. Я чувствовал – они переживают за меня.
Вечером в нашу дверь позвонили. Повод был волнительный, да и время самое неподходящее – по телевизору шла очередная серия фильма «Богатые тоже плачут», и на улице не найти ни души. Фильм смотрели почти все, но признавались единицы. Тетя Тоня, движимая жаждой возмездия, пришлепала к нам. Ну ей-то проще – она на работу не торопится и может утром на повторе сериал посмотреть. За широкой спиной печальной и сосредоточенной тети Тони прятался жалкий Юрка без переднего зуба.
Они осмотрели нашу небогатую гостиную. Там не было ничего необычного: мебельная стенка, стоявший на ней хрусталь с книжками, праздничная посуда за стеклянной дверцей, какое-то плетистое растение наподобие макраме-авоськи на стене, мой раскладной диван и еще кресло-кровать, стол с двумя крыльями, мой аквариум с гурами и сомиком.
Тетя Тоня уселась в кресло и завела светскую беседу, но при этом часто вздыхала и охала. Разговор шел совсем не о нашей драке и выбитом зубе: о погоде, дефицитных товарах. Мама им налила чаю и предложила домашние булочки с маком. Тетя Тоня что-то бормотала, постоянно отвлекаясь на шедший по телевизору сериал, где несчастная дикарка Марианна фирменными жестами вытирала нос рукавом. Рядом шмыгал соплями и Никифоров. Мне его было жалко – он выглядел разгромленным, сидел в дальнем углу дивана и водил большим пальцем на ноге в белых носках по рисунку нашего ковра.
Тетя Тоня причитала без остановки.
– Отец, – многозначительно произнесла она и кивнула в сторону Юрки, – дома почти не появляется. Переехал на дачу. Воспитываю одна сына. Люди вон и отдыхать ездят, и машины покупают, а у нас все не так. Был учителем – все сидел над книжками, а как начальником стал – так и исчез. И вообще, – тетя Тоня вздохнула, – горе одно с ним. С отцом этим. Кобелирующий элеме нт!
Мама сочувственно вздохнула, папа отвлекся от газеты, а я навострил уши.
– Вкусные булочки. Но тесто забитое!
На лице мамы появилось недоумение.
– Это же Юрке зуб надо будет вставлять! Наверное, придется золотой делать. Да где же это золото взять? Тем более нужно специальное, стоматологическое.
Я победно молчал, поглядывал на наказанного провокатора и думал о том, сколько же может стоить то самое золото.
Мама выслушала тетю Тоню и говорит:
– Ну, если нужно золото, то у нас есть старые золотые коронки моей мамы, Димкиной бабушки. Их можно переплавить и сделать зуб Юре.
Я посмотрел на одноклассника и представил его с передним золотым зубом, сделанным из коронки, которую носила во рту моя бабушка. И мне стало немного веселее.
Через десяток минут озолотившийся Кефир со своей мамой, прихватив с собой в качестве отступного пару старых коронок, валявшихся в серванте в рюмке для водки, вышли за дверь. После этого Юрка потерял для меня всякий интерес.
Когда незваные гости ушли, я ждал серьезного нагоняя, но мама лишь сказала:
– Дима, не связывайся с дураками. Все могло закончиться иначе, более трагично.
Я сделал вид, что понял.
Отец взъерошил мои волосы, ухмыльнулся и пошел на кухню с газетой.
Вечером я решил уточнить:
– Мам, а кто такой «кобелирующий элемент»?
Она посмотрела на меня. Ее глаза не могли скрыть улыбку.
– Так называют тех, кто увлекается не одной женщиной, а несколькими.
Меня эта информация расстроила. Вечером в кровати я думал о том, что я тоже являюсь кобелирующим элементом, как и Крокодил Гена, раз мне нравится и Света, и Наташа. Стыд и позор! А еще меня беспокоила завтрашняя встреча с директрисой.
В чистилище
В кабинете директрисы я не был ни разу. Попадание туда ничего хорошего не предвещало. Наверное, если составить рейтинг ужасных мест, то кабинет Свинолуповой находился в пятерке лидеров вместе с тюрьмой, концлагерем, кладбищем и адским котлом с чертями. Дверь со стеклянной табличкой у всех, кого я знал, вызывала не только панический страх, но и, скажем честно, искреннее любопытство.
Я приоткрыл дверь. В приемной сидела за печатной машинкой пожилая секретарь Любовь Андреевна с цветастой шалью на плечах. Рядом создавала облако кружка с чаем.
– Меня вызывали, – произнес я трагическим голосом.
– А-а-а, еще один боец. Подожди. Сейчас Никифоров выйдет. Присаживайся. – Любовь Андреевна осмотрела меня беглым взглядом из-под очков и продолжила стучать по клавишам.
Я приземлился на краешек стула у двери. Приемная была завалена стопками документов, папками с тряпичными завязками. Какие-то из них лежали так давно, что были превращены в подставки для многочисленных цветов. Их там было невероятное количество, как в джунглях. На широком блюде около огромной монстеры с многопалыми листьями блестели ароматные краснобокие яблоки. Есть мне совсем не хотелось, но почему-то думалось о том, что если Любовь Андреевна перестанет печатать, возьмет с тарелки яблоко и откусит его, то райские заросли приемной сгинут в тартарары, а комната мгновенно превратится в подразделение ада с пеклом, гарью и стонами грешников. Собственно, именно эту картину я себе живо представлял, когда шел к директрисе.