Через несколько минут из кабинета ГЭС вышел пунцовый и взъерошенный Никифоров. Он зыркнул на меня и пошагал прочь. Я заметил, что на его груди не было значка с американским флагом, которым он так гордился. Без него Кефир в последнее время не появлялся.
– Проходи, – произнесла секретарь и махнула головой в сторону двери директрисы.
Я на негнущихся ногах с трудом преодолел два метра, понимая, что там меня может ждать бездонная пропасть, куда полечу с замершим от ужаса сердцем. Открыл обшитую дерматином дверь и вошел в небольшой кабинет.
Там было тихо. Генриетта Эдуардовна печально сидела на своем месте за столом буквой «Т». На нем – настольная лампа, позади в углу – бархатное знамя с вышитым гербом. Ничего кошмарного, даже уютно.
– А вот и второй участник драки! – Повисла пауза. – Такого наша школа еще не видывала! Председатель совета пионерской дружины теперь выбивает зубы обидчикам! Просто ЧП школьного масштаба!
Я чувствовал, что паркет подо мной может рассыпаться в одночасье и мои ожидания о падении в бездну скоро сбудутся. Свинолупова сделала еще одну паузу и указала на стул, когда увидела, как мое тело нависло худой тучкой у ножки буквы «Т», на вершине которой расположилась она сама. Я отодвинул доисторический стул с округлыми шляпками гвоздиков на обивке и опустился на него.
Директриса внезапно перешла на дружелюбный тон.
– Ты знаешь, Дима… – ГЭС задумалась, подбирая нужные слова. – Когда я летом увидела тот позорный ролик, где Никифоров чуть не сжег галстук, мне стало так стыдно. И за его отца тоже. Тем более оба имеют непосредственное отношение к школе. Это произошло у нас. Мы вскормили лицемеров, пригрели на груди подлецов. Доверились им, а они предали. Я тоже виновата. И, честно, мне очень неловко. Не разглядела истинной сущности этих бессовестных людей.
Генриетта Эдуардовна опять замолчала. Ее взгляд был направлен на стену, где, как три бородатых богатыря, висели портреты Маркса, Энгельса и Ленина в одинаковых золоченых рамах.
– Драка – это плохо. Но когда она нужна, чтобы отстоять правду, – стоит того. Я говорю не очень педагогически правильные слова, но это мои убеждения. Зло, если будет встречать на своем пути равнодушие, если никто не поставит ему заслон, получит простор для распространения. И тогда оно победит. Свою точку зрения надо отстаивать. Не молчать в тряпочку, не прятаться в кустах, а засучивать рукава, делать. Проявлять характер, противостоять. По-другому мы ничего не сможем добиться. Быть равнодушным просто. Без мнения еще проще. Бездумно кивать, поддакивать в то время, когда надо встать и сказать «нет», – значит потворствовать злу. Говорю тебе это, Дима, как руководителю нашей пионерской организации. У нас заигрались в демократию настолько, что некоторые готовы и святое растоптать своими грязными сапожищами. А все должны стоять и аплодировать им. Нет! Нельзя так! Иначе все рухнет!
Я слушал ГЭС с большим удивлением, поскольку планировал получить выговор, нагоняй, а тут совсем другой коленкор[30], как говорит мой дедушка.
– Ты, надеюсь, меня услышал?
Мне пришлось лишь молча кивнуть.
– Тогда оставим эту тему. Не хочу больше ее обсуждать. Никифоровы вели себя вызывающе. И если, так случилось, – значит, Вселенная подала сигнал. И им, и нам!
Мои брови чуть приподнялись. ГЭС продолжала:
– А теперь еще один вопрос. По делу. Надо провести работу с нашими отстающими. Как равный с равным. Поговорить с двоечниками, хулиганами, объяснить им по-товарищески, как себя вести надо. Все же это честь школы. Это наш коллектив. Конечно, после драки ты не являешься образцом поведения, но возглавляешь коллективный орган, а не представляешь себя лично. Поэтому действуй.
Генриетта Эдуардовна сделала еще несколько наставлений, а потом отпустила меня.
Когда я вышел за дверь, испытал чрезвычайную легкость. Как будто на речке в деревне. Ты нырнул, присел под водой, а на твои плечи своими скользкими ступнями залез Витька. И, чтобы освободиться от его тяжелой туши, давящей на тебя сверху, нужно совершить усилие – резко подняться на ноги, выпрямиться. И когда ты делаешь это – почувствуешь толчок, прыжок, а через мгновение он громко шмякнется в воду с радостными возгласами. И лишь твои плечи, только что державшие его, будут ныть от радости и необычайной свободы.
На проработке
По поручению ГЭС мы составили график и пригласили несколько человек для воспитательной беседы. Для этого в классе биологии, рядом с учительской, мы поставили столы, где расположился пионерский актив, напротив – одинокий стул для провинившихся. Я чувствовал некоторую неловкость. После драки и выбитого зуба сложно вести воспитательные мероприятия, даже если они коллективные. Но поручение есть поручение.
Первым клиентом на проработку значился мой сосед и второгодник из пятого класса Толик Деревянченко. Учился он плохо, но это было не единственной его проблемой. Неделю назад Толик во время очередного дежурства в классе после учебы и мытья полов залез в лабораторию и сожрал все коллекционные семена. Это его стиль – метать все подряд. Учительницы по биологии Валентины Сергеевны в тот момент в школе не было. Все знали: она с часа дня до двух уходила корову доить. Жила она около школы, а скотина паслась в рощице неподалеку. И когда мы бежали кросс по парку около летнего кинотеатра, корова всегда там стояла привязанная. Мы даже махали буренке Валентины Сергеевны. А из-за проделки Толика добрейшая биологичка очень огорчилась.
Испугавшийся Деревянченко несколько дней не ходил в школу, опасаясь возмездия. Он усиленно симулировал простуду – громко кашлял и чихал, а по утрам, чтобы остаться дома, ел толченый карандашный грифель для искусственного поднятия температуры. Таким образом пару дней маму ему удавалось обмануть. Температура от грифеля повышалась до 37,5 на пару часов, а потом приходила в норму. Деревянченко выползал на улицу и до вечера где-то шатался. Но на третий день в отработанной схеме произошел сбой – карандаш закончился: Толик его съел. А новый грифель от карандаша «Конструктор», к ужасу поедателя семян, к прежнему результату не привел. Температура поднялась лишь до 36,8, и мама его, «выздоровевшего», отправила в школу. Валентина Сергеевна грозилась Толику поставить в четверти двойку, чтобы знал, как коллекци ю уничтожать.
Деревянченко выглядел жалким. Он округлым бочком заполз в класс и уселся на стул. Росточка небольшого, какой-то помятый, смачный вихор на голове, рубашка справа не заправлена в школьные штаны и выглядывает из-под курточки.
– Ты зачем, крыса, мои семена сожрал? – заголосила Люська. – Я их весь прошлый год собирала для выставки!
– Люська, давай без оскорблений, – вмешался я.
– Во-первых, это уже не твои семена, а общие, – прогундел Толик, обнажая свои два крупных передних зуба, от чего он на самом деле становился похожим на грызуна – хомяка с набитыми щеками.
– Я тебе сейчас устрою – общие! – визжала Люська. – Вот бери и собирай теперь, чтобы общее создать! А то как жрать – так общее, а как дать – так частное, мое!
Толик опустил голову и мычал.
– Люська, сохраняем спокойствие, тихо, – вымолвил я примирительно и придумал решение, обращаясь уже к Толику: – Давай так: если ты пообещаешь восстановить коллекцию, то поговорю с учительницей, чтобы не казнила тебя. Обещаешь?
– Обещаю, – промычал Толик. – У меня потом от этих семян несчастных так живот крутило, а вы меня еще тут воспитываете! Я и так все понял! Не дурак!
– Дурак не дурак, а семена ты сожрал! – продолжала верещать создательница коллекции.
– Ладно, Люська, давай ты возьмешь эту ситуацию на контроль, и вместе с Толиком восстано́вите уничтоженное.
Люська хмыкнула, но деваться некуда.
– Хорошо, сделаем. Благо не зимой он все слопал, а осенью. Еще что-то собрать можно.
Толик вытер рукавом нос и пошел к выходу.
Следующим планировался Вовчик. Его вызвали на проработку в пионерскую организацию из-за неуспеваемости. Но не только.
Вовчик зашел в комнату, на его лице читалась одновременно и дурацкая улыбка, и неприятие происходившего. Мы сидели за длинным столом и тоже чувствовали себя немного неловко.
– Так, Владимир, рассказывай. Ты знаешь, почему мы тебя пригласили, – начал я и поймал себя на мысли, что никогда его так не называл раньше.
– Да ничего я не знаю!
– На тебя поступила жалоба от Зинаиды Степановны.
– От бабки Зинки? Она напишет вам. Только и делает – пишет во все инстакции. И врет!
– Не инстакции, а инстанции. Она пишет директору школы, что ты ночью подставил лестницу и поднялся к окну ее квартиры. Отшпилил угол москитной сетки, запустил к ней в квартиру целую стаю огромных кузнечиков и саранчи. Они теперь прыгают по комнатам и не дают спать, пугают и ее, и кота. Зачем ты это сделал?
– Все правильно! Будет знать! – насупившись, произнес Вовчик.
– То есть ты не раскаиваешься?
– Нет, конечно! Я это сделал, чтобы ее вылечить. Она злая, как осенняя муха. Жадная, никому от нее покоя нет. А бабушка в газете прочитала, увидеть кузнечика в доме – к добру, счастью, а также… как его там? К баяну!
– К гармонии, наверное?
– Да мне один фиг. Кузнечика в доме убивать нельзя. Так в газете писали. Иначе денег не будет. Вот бабка Зинка и не трогает их. Тоже, видать, прочитала. Боится своих копеек лишиться. А кузнечики и правда прыгают у нее по всей квартире. На коврах сидят стаями. Я даже не думал, что так получится красиво. Много поймал! У нее же тяжелый случай. Штук сорок! Есть огромные!.. Злая она! Поэтому и решил. Пусть добреет с кузнечиками! Она и коту не дает за ними гоняться! Орет на него уже несколько дней! Вот как деньги любит!
Я смотрел на Вовчика, сидящего на стуле напротив, слушал его и старательно скрывал улыбку. Эту его проделку уже несколько дней обсуждал весь дом. Так незлобно наказать противную старуху – это додуматься надо. А еще мне казалось таким глупым то, что мы сейчас делаем. Разве мы сами безгрешные? Особенно если спросить самого себя. Девочки нравятся, две. Дерусь, зуб выбил. Ох! Сижу тут, умничаю.