— Между прочим, — сказал он, — мы сегодня ужинаем все вместе — ты, я и Берни.
— Я — нет. У меня встреча.
— Что еще за встреча?
— Встреча как встреча.
— С кем?
— Кое с кем.
— Ладно, Белль. Не хочешь говорить — не говори. Это твое право.
— Пригласи на ужин Бендекс.
— Еще чего!
— Нет, серьезно, — сказала Саша. — Попробуй обойтись с ней как с человеком. Открой ей свою душу.
Он сделал вид, что не слышал ее слов.
— Где это ты порвала брюки и поранила колено?
— Если бы не порванные брюки и разбитое колено, я бы не была занята вечером.
— В следующий раз постарайся обзаводиться синяками после ужина.
— Ты начинаешь говорить, как Берни.
— То есть?
— Шутишь, а не смешно.
— Точь-в-точь как он?
— Почему бы тебе не позвать его, чтобы ты сам смог убедиться?
Маури взглянул на часы.
— Ты права: уже поздно, а у нас напряженный день. — Прежде чем взяться за телефон, он немного помолчал. — Следующие две недели ты будешь очень занята, Саша, и тебе не следует обзаводиться сейчас новыми… — он помедлил, как будто подбирал слово, — …друзьями.
Оба почувствовали что-то вроде облегчения, возвращаясь к делам. Всегда легче гнуть прямую линию, даже имея для этого сомнительные основания.
Что касается Берни, то он мог позволить себе шутить, даже и несмешно, поскольку заполучил-таки место продюсера в программе о Карами. То, как он руководил подготовкой репортажей из Рима, обеспечило ему личное доверие Маури, которого устраивало, что все дело ограничилось простым освещением событий. По крайней мере, так рассудила об этом Саша, наблюдая, как он петушился, пока они сидели у Маури за бутылкой шампанского и кофе. Пусть его, только бы не позволял себе лишнего и не впадал в этот свой всезнающий тон.
Когда разговор зашел о предстоящем интервью, он вновь стал тем Берни, которого она знала по прошлой работе. Он словно играл с судьбой в покер и намеревался вытащить джокер.
— Не помешает ли Саше ее еврейское происхождение? — поинтересовался он между прочим.
— Карами на это наплевать, — сказал Маури. — Она для него только мостик к американцам.
— А как насчет того, что она женщина? — продолжал Берни. — Ты же знаешь, как эти ребята относятся к женщинам.
Саша была невозмутима.
— А ты как относишься к женщинам? — с невинным видом поинтересовалась она.
Берни поерзал на стуле и обратился к Маури:
— Проблема даже не в том, что она женщина. Во время интервью она имеет привычку высказывать личное отношение к предмету. Ей нравится выступать в роли эдакой доброй еврейской мамаши. Ей кажется, что прежде чем докопаться до того дерьма, которое скрыто в человеке, с ним нужно поговорить по душам. Я же считаю, что этот парень Карами имеет право, чтобы с ним обходились без предвзятости. Как с обыкновенным смертным.
— Не думаю, что это мой недостаток, — сказала Саша.
Она вдруг подумала о том, сможет ли избежать этой привычки за сегодняшним ужином.
— Давайте все-таки вернемся к еврейскому вопросу, — предложил Маури.
— Они ненавидят не евреев, а сионистов. По крайней мере это их партийная линия.
— Тут дело не в религиозных предрассудках, — сказал Берни, — я беспокоюсь о том, чтобы сам подход был по-американски хладнокровным.
— Послушай, у Саши были те же самые национальность и привычки, когда она делала репортажи об этих головорезах из ку-клукс-клана на Юге или о Луисе Фаррихане в Нью-Йорке. На мой взгляд, — мягко сказал Маури, — главное, чтобы она не зацикливалась на религиозных вопросах, а они не втянули ее в разговоры о коране и тому подобном. Все будет нормально, поверь мне.
— Ее тянет быть мамашей, — не успокаивался Берни.
— Все, на что я способна, — это пришивать оторванные пуговицы на пальто, да и то зимой.
— Ты знаешь, что арабы думают о женщинах, — настаивал Берни.
— Они думают не хуже, чем некоторые субъекты с американского телевидения, — с милой улыбкой парировала Саша.
— Вернемся к Карами, — сказал Маури.
Берни не протестовал.
— Что касается меня, то я все еще полагаю, что он должен выглядеть симпатичным парнем — нормальным, здравомыслящим и даже убедительным в изложении своей позиции.
Саша не прерывала его. Напротив, она внимательно слушала и даже сделала несколько пометок в блокноте.
— Все, что от нас сейчас требуется, — сказал Маури, — это начать профессиональный разговор о предмете и решить, показываем ли мы Карами хорошим мужем и отцом или страшным убийцей.
— Ну, я не та, кого стоит об этом спрашивать, — усмехнулась Саша. — Я имела возможность наблюдать проявление этих двух его качеств.
— По моему мнению, мы должны показать его и тем, и другим и пусть телезрители решают сами, — сказал Маури, глядя то на Берни, то на Сашу.
— С этим трудно не согласиться, — пробормотал Берни.
— Позволь напомнить тебе, что наша программа называется «Семья». Это значит, что в ней должны быть показаны люди, которые рассказывают о других людях, о тех, кого они любят, а не о работе.
— Ты называешь работой взрыв в офисе авиакомпании? — рассмеялся Берни.
— Послушайте, вы оба знаете, как я отношусь к тому, что случилось, но я не хочу, чтобы наша программа потеряла… — тут Маури запнулся, подбирая слово, — …доверительную интонацию что ли. Мы ведь собираемся прийти к человеку в дом, чтобы люди увидели его за обычными житейскими делами. А то, что он взрывает самолеты и офисы, останется за кадром и оттого будет еще более впечатляющим. Зрителю не нужно, чтобы мы за разговором о детях обменивались зуботычинами. Если мы все сделаем, как задумано, не выставляя напоказ его истинное лицо, то это даст гораздо больший драматический эффект.
— Он сам выдаст себя с потрохами, — кивнула Саша.
— Учти, он очень обаятелен, — предупредил Берни.
— Ни у кого не хватит обаяния, чтобы сделать популярными массовые убийства, — возразила она.
— Забудь на минуту о морали. Люди перестают думать о том, что увидели, как только сменится картинка. Единственное, что останется у них в голове, это то, что этот парень и такие, как он, покушаются на их свободу, — сказал Маури. — И этого будет достаточно, чтобы тысячи собирающихся путешествовать отложили свои планы и задумались, даже если у них в кармане уже лежат билеты на самолет. И никто, особенно американцы, не любят, когда урезаются их права.
— Может быть, и так, — признал Берни, — но когда вы увидите, как он двигается, как говорит…
— Вот это-то нам и нужно, — сказал Маури, откидываясь назад, — пока он будет выставлять все свои достоинства, мы будем показывать кадры Рима и всего другого, к чему он приложил свое обаяние.
— Может быть, — медленно повторил Берни. — А как насчет того, чтобы дать еще несколько сюжетов о том, как живут палестинцы в лагерях беженцев, — в качестве контраста к тому, как живет он в своей вилле с видом на море.
— Хорошая идея. Но мало подходит для жанра телеинтервью.
— Зато отлично подходит для того, чтобы люди, живущие в лагерях беженцев, посмотрели на жизнь своего лидера, — сказала Саша.
— Не многие из этих людей смотрят телевизор, — ответил Маури.
— Но кто-то все-таки увидит, — попытался спорить Берни.
— Мы можем дискутировать целый день, поэтому лучше не надо.
— Почему бы нам не посмотреть мое досье? — предложила Саша.
— Хорошо, и тогда Берни сможет поговорить с тобой об интервью.
Саша вытащила папку с надписью «Карами», раскрыла ее и надела свои роговые очки.
— Очки нужны тебе, чтобы выглядеть умной или соблазнительной?
Саша пропустила это мимо ушей.
— Карами образован, и притом высокообразован, — начала она.
— Возраст? — спросил Маури.
— Около сорока пяти.
— Говорит по-английски?
— Свободно.
— А жена?
— Тоже свободно, — ответила она, удивляясь, что разговор происходит лишь между ними двоими, а Берни самоустранился.
— Где они встретились?
— В Сорбонне, во время студенческих беспорядков 1968 года.
— Можем мы сделать небольшое отступление, чтобы зрителю было понятно, что это было за время?
— Я уже заказала фотоматериалы из парижского бюро. Мы покажем вкратце, как студенты присоединяются к рабочим, чтобы блокировать город. Но упор сделаем в основном на роли Карами как руководителя Союза палестинских студентов. Именно тогда он стал заметной политической фигурой.
— И чем же он прославился?
— Он захватил отель на рю де Комеди и удерживал в нем в качестве заложников группу туристов из Германии. Толку от этого не было, а отель окружила полиция.
— Лихой парень, — пробормотал Маури.
Саша перевернула несколько страниц.
— Жена Карами — одна из четырех студенток, которые носили осажденным еду, воду и записки через кордоны полиции.
— И сколько это продолжалось?
— Через шестнадцать дней заложники были освобождены, а наши персонажи полюбили друг друга.
Маури покачала головой. Темные круги у него под глазами были заметнее обычного.
— Трогательно! В самом деле трогательно!..
— Карами отсидел только две недели, — продолжала Саша. — Из заложников никто не пострадал, и его решили освободить, чтобы успокоить палестинскую общину. В общем, у властей были дела поважнее. Но пока он сидел в тюрьме, будущая жена регулярно посещала его, приносила сигареты, заботилась о его почте, переписывала его статьи.
— Должен заметить, — прервал ее Маури, — что в списке злободневных тем арабские женщины стоят между сикхскими сепаратистами и проблемой снятия скальпов.
— Но она — француженка, — заявил Берни с таким пылом, словно это касалось его лично.
— При этом она и красива, и обаятельна, — продолжала Саша. — Следовательно, заинтересует наших телезрителей. Впрочем, не настолько красива, что попасть под критику телезрительниц. Она преданная жена, заботливая мать. Каждый отнесется к ней с симпатией, а женщины начнут идентифицировать себя с ней.