— Что это значит? — повернулся к нему Гидеон. — Только телохранители снаружи защищают Абу Фахта. А внутри дома один вы… — Он махнул рукой. — А от вас проку мало.
— Нет, — возразил кофейщик, — не совсем так. Еще есть Талил — повар.
Гидеон рассмеялся.
— Но когда Талил стряпает, как же он сторожит? С бараньей ногой дежурит, что ли?
— У него всегда на кухне пистолет.
— Вне дома, — начал подсчитывать Гидеон, не обращая на кофейщика внимания, — должно быть двое или трое телохранителей. Да еще внутри — вы и Талил.
— Снаружи пять телохранителей, — возразил кофейщик, — включая шофера, который дежурит в автомобиле.
На некоторое время воцарилась молчание. Гидеон думал, как продвинуться еще немного, но так, чтобы кофейщик не обнаружил его собственных намерений и не предпринял попытки разрушить все их планы.
— Мы обсудили вопрос с оружием и телохранителями, — медленно сказал Гидеон. — Телохранители снаружи и телохранители внутри, Талил, повар, и водитель, который дежурит в автомобиле. — Он потер глаза ладонью. — Однако еще кое-что беспокоит меня. — Он помедлил. — Абу Фахт достаточно умен, чтобы не обзавестись какой-нибудь внутренней электронной системой безопасности. Или он не слишком доверяет этой штуке?
Задетый за живое, кофейщик ответил быстро.
— Видеокамеры в детских комнатах, в кабинете, во дворе и даже в спальне!
— А где стоят мониторы? — грубо спросил Гидеон, резко переменив тон разговора.
Кофейщик почти плакал.
— В маленькой комнате около стиральной машины. Эта комната между ванной и кухней, где готовят кофе и разогревают еду. — Он был как в лихорадке. Он понимал, что сейчас решается вопрос его жизни или смерти. — Два человека следят за мониторами день и ночь… — Он остановился, чтобы сглотнуть слюну. — Иногда они отключают камеру в спальне. Однако за детскими комнатами и снаружи наблюдение ведется постоянно. А когда он в отъезде, и она остается одна, то камеру в спальне не отключают… Прошу вас!.. — тихо сказал он, не обращаясь ни к кому конкретно.
— Пистолет, мистер Калил, — резко оборвал его Гидеон. — Держит ли он в спальне пистолет?
Кофейщик зажмурил глаза и открыл их только тогда, когда к нему обратился Рафи.
— Пистолет, — повторил тот, — есть ли у нее пистолет?
— Да, есть. Он у нее всегда под подушкой, — затравленно ответил кофейщик. — Немецкий пистолет. Прошу вас, прошу!..
Мы все сошли с ума, подумал Гидеон и взглянул на Рафи.
— А где вход в комнату с мониторами?
— Во дворе, справа от детских качелей…
— А как войти туда через дом?
— На кухне под лестницей есть чулан, а в чулане дверь. Там длинный коридор, где она держит землю для рассады и удобрения для цветов…
— Нарисуйте, — приказал Гидеон, жестом прося Рафи, чтобы тот дал бумагу и карандаш.
Кофейщик принялся чертить на бумаге линии, мял листки и начинал снова. Слезы готовы были политься у него из глаз, а руки дрожали еще сильнее, когда он пробовал успокоиться. Гидеон видел это и понимал, какой паникой охвачен кофейщик, отчаявшийся спасти свою жизнь. Свою жизнь. Спасти… Наконец, Гидеон решил, что рисунок получился достаточно удовлетворительным, Али же все пытался дорисовать план двора, дома и комнаты для мониторов.
— Пожалуйста, — твердил он, — пожалуйста, помогите мне спасти Абу Фахта.
Но Гидеон и Рафи понимали, что он просит о себе самом.
Гидеон подошел к окну и немного приоткрыл деревянный ставень — так, чтобы впустить немного дневного света, но чтобы Калил не мог выглянуть наружу.
— Когда все это кончится? — спросил палестинец с внезапным спокойствием.
— А знаете, жизнь — удивительная штука, — заметил Гидеон, выглянув за окно. — Иногда ждешь неделями, иногда целыми месяцами, а иногда все кончается слишком быстро. — Он обернулся и прищелкнул пальцами. — Только успеешь что-то полюбить, а этому уже конец. — Он ясно увидел в глазах палестинца нечто, похожее на раскаяние, какую-то отрешенность. Как будто тот уже пережил собственную смерть. — Пожалуй, вам надо отдохнуть, — сказал он, направляясь к двери вслед за Рафи.
И в этот миг он увидел слезы. О чем были эти слезы — о потерях, о том, чего не удалось сделать, или о том, чего уже никогда не увидеть? Не сказав ни слова, Гидеон вышел из комнаты.
Рафи дожидался в коридоре между двумя комнатами.
— Ну и что ты думаешь?
Гидеон отреагировал неожиданно.
— Я думаю, что кое-кому здорово повезло в этом деле.
— Это кому же?
— Ребенку.
— Надеюсь, ты получил достаточную информацию, потому что так оно и есть, — согласился Рафи.
Гидеон не стал спрашивать о судьбе Али Калила. Он знал, чему быть, того не миновать. Брат кофейщика — другое дело. Впрочем, и с ним он предоставил разбираться Рафи. Когда ребенок поправится после операции, семью водворят обратно на мусорные кучи, иными словами, вышлют на оккупированные территории.
— По крайней мере ты можешь быть доволен судьбой ребенка, — добавил Рафи.
Гидеон слишком устал, чтобы объяснять ему, что единственное ощущение, которое целиком заполнило его душу, было ощущение смерти. Это ощущение было смесью все тех же угрызений совести и тоски, которые он носил в себе с тех пор, как однажды остался живым. Однако теперь в том чистилище, где он сейчас пребывал, появилось что-то вроде галлюцинации.
— Все, что у тебя сейчас есть, это Саша Белль, — предупредил его Рафи.
Свежая новость, ничего не скажешь.
12
Позавтракать вместе — была идея Маури, а Саша выбрала ресторан, солидное заведение около Одеона, основанное еще в 1686 году. Справа от ресторана располагался отель, тот самый, в котором Карами дебютировал при захвате заложников. Здесь Маури мог по достоинству оценить затею с телесериалом. Все, что ему было нужно для полного счастья. Другое дело Саша. У нее имелись кое-какие причины, чтобы еще раз удостовериться в прочности своего положения.
— Маури, я привлекательная?
Он немного опешил.
— Что за дурацкий вопрос?
Гораздо легче отделить церковь от государства, чем личное от общественного.
— Просто ответь — да или нет?
— Ну, конечно, да.
Ей стоило некоторого труда продолжать дальше, чтобы развеять глупейшие предрассудки, с которыми ей следовало бы справиться много раньше.
— Скажи, если все можно было бы переиграть, ты бы все равно пригласил меня?
— Не означает ли этот вопрос, что я еще не потерял тебя после твоего крутого европейца? — Он взял ее за руку. Какой он из себя, а?
— Крутой, — угрюмо сказала она.
— Послезавтра мы вылетаем, — начал Маури, меняя тему. — При условии, что не будет никаких сложностей.
— Как ты думаешь, сколько мы там пробудем?
— Около недели. Опять-таки, если все будет нормально.
Она решила ничего не говорить Маури, но вдруг выпалила:
— Он тоже собирается туда, понимаешь?
— Кто? — как бы между прочим поинтересовался Маури, но в его голосе слышалось напряжение.
— Вчерашний кавалер.
Было видно, что ему это неприятно.
— Зачем?
— У него командировка в Северную Африку.
— Значит, мне достанется только часть твоего внимания?
Их отношения уже не были прежними.
— А ты думал об этом, когда брал с собой Бендекс?
— У Бендкес на уме одни магазины, а твой знакомый собирается в Тунис, чтобы быть с тобой.
— У него там работа.
— Между прочим, и Бендекс тоже на службе. Она будет отвечать на все телефонные звонки.
— А если будут звонить мне?
— На все.
— Но, Маури, почему?
— Потому что я не доверяю телефонисткам, а нам могут звонить по важным вопросам. — Он помолчал. — Давай, Саша, лучше сосредоточься на нашем сериале.
— Чем я и занимаюсь, — многозначительно сказала она.
— Ты нужна мне, Саша, — нежно проговорил Маури.
— Я будут вся в твоем распоряжении, — уверила она его. — Я в восторге от этой работы и жду не дождусь, чтобы начать.
— Начать что? — игриво поинтересовался он.
— Перестань, Маури! Я жду не дождусь, чтобы снимать Карами.
— Верю, — кивнул он, откидываясь назад. — И, похоже, ты нашла себя в этом деле. Удивительно, но в этой истории с террористами ты, кажется, чувствуешь себя, как рыба в воде.
— Так оно и есть.
— И как ты это объясняешь?
— Все эти годы я работала на тебя. Не правда ли?
— Я просто хочу, чтобы ты не натворила каких-нибудь глупостей. Только и всего.
— Но это зависит не только от меня.
— Тем хуже для тебя.
— В любом случае меня это мало волнует. К тому же, меня и теперь не осыпают цветами, — попробовала улыбнуться она.
— Саша, ты многого добилась. Почему ты так неуверена в себе?
Нужно мило улыбаться, нужно шутить, даже когда нет для этого сил.
— Может быть, потому что меня никогда не называли очаровательным ребенком.
Метрдотель подошел к столу и обратился к Маури.
— Мадемуазель Белль с вами? — поинтересовался он так, будто ее вообще не было за столом и будто бы она могла материализоваться только в том случае, если Маури ответит положительно и позволит ей обрести телесную оболочку.
«А я, по-вашему, что — паштет из печенки?» — захотелось крикнуть ей.
— Я — мисс Белль, — сказала она, предпочитая выбросить французское «мадемуазель», которое метрдотель изящно ввернул в свой вопрос на невнятном английском. Будто они пришли не завтракать, а на курсы официантского мастерства или английского разговорного.
— К телефону, — сообщил он с поклоном.
Она побледнела.
— Расслабься, — сказал Маури, — может, это и не он.
— Само собой. Это какое-нибудь приятное известие. Например, что наша программа закрыта.
Через пять минут она снова была за столом. Слегка покраснела — словно опоздала на банкет.
— Ну что, закрыли программу?
— Нет, — сказала она, и ее глаза сияли. — Он придет сюда. Он хочет увидеться со мной до того, как я отправлюсь на интервью к теще Карами.
— Прекрасно. Познакомишь нас.