— Что вы делаете?! Прекратите!!! Ведь здесь простые люди, они ни в чём не виноваты!
Но его никто не слышал. С жутким воем неслись реактивные снаряды к земле, разнося всё вдребезги. Многие домишки уже горели, и из них выскакивали обезумевшие люди и почти нагишом неслись неведомо куда.
Метрах в двадцати от Петра под такой снаряд попал мужчина. Ему вмиг оторвало ногу и подбросило метра на два. Из близлежащих домишек люди хотели помочь раненому, но животный страх приковывал их к полу.
Пётр, крича и матерясь, подкатил к стонущему мужчине. Им оказался миномётчик Рахим.
— Потерпи, потерпи, браток, — привычно проговорил Пётр и быстро снял свой пояс, чтобы перетянуть ногу выше колена, откуда фонтанировала кровь.
Ему это удалось с нескольких попыток, потому что он постоянно забывался, что у него нет левой кисти. Пётр, помогая левой культёй, туго перетянул ногу и покатился дальше, завидев другого пострадавшего. А снаряды всё рвались и рвались. Сбросив весь боезапас и снеся с лица земли полкишлака, вертолёты один за другим ушли на север. Последний вертолёт, лихо заложив крен, начал пикировать на центральную площадь, прямо на Петра.
Перекрывая свистящий шум винтов, капитан Дарьянов, воздев руки к небу, истошно закричал:
— Да прекратите же наконец, сволочи!!! Здесь же дети!!!
Командир боевого вертолёта, капитан Панченко, зло выругавшись, прошипел:
— Ах ты, шакал вонючий! Из стингера целишься? Ну, так на, получай! За Еноткина, за Лёху, за Дарьянова!
И он одним залпом выпустил шесть последних НАРов.
Война ужасна ещё тем, что на ней происходят порой дикие и нелепые, как в данном случае, моменты.
Снаряды одновременно разорвались по кругу с большим радиусом, что в очередной раз спасло жизнь капитану Дарьянову, вояке до мозга костей. Его только немного покрутило перекрёстной взрывной волной и, контуженого, бросило на землю. Вокруг всё заволокло дымом, а в воздухе носились мелкие песчаные взвеси.
Из уцелевшего домика выскочила девочка и прямиком бросилась к Петру.
Гульнар ухватила Петра за руку и, силясь и надрываясь, потащила к своему дому. Пётр был без сознания. У крыльца дома истерично то ли визжала, то ли плакала её мать, боясь покинуть своё убежище. Боевые вертолёты улетели, разгромив и наказав кровожадных моджахедов. И на некоторое время в кишлаке воцарилась мёртвая тишина.
Пётр очнулся на койке. Голова его была перевязана, и слышал он плохо, что было следствием контузии. Рядом на такой же койке лежал Рахим с ампутированной ногой выше колена. Он уже пришёл в себя.
Узнав его, Пётр тихо произнёс по-русски:
— Ну что, Рахим? Ты мне ноги оторвал. Мои ребята — тебе. И каков же итог? Кому мы такие теперь нужны? Ты был прав. Ни себе, ни семье, ни нашим долбаным государствам. И спрашивается, кому нужна такая война? Нам уже точно не нужна.
Рахим, постанывая, повернул голову и спросил:
— Ты о чём, шурави Пиота?
Пётр не стал повторять ему по-афгански, а попросил закурить.
— Мусульманин не курит, — протяжно выговорил Рахим.
— Ага. И не пьёт, и с бабами не гуляет. Все мы одним миром мазаны.
На следующий день, когда Пётр оправился от контузии, к нему пришёл один из самых уважаемых старейшин кишлака.
— Шурави Пиота, убивать тебя только за то, что ты русский, мы бы не хотели. Но есть в кишлаке люди, которые не простят, что ты русский, после случившегося. Поэтому рано или поздно они отомстят тебе за своих убитых родственников. Ты мужественный и справедливый человек, к тому же прижился в нашем кишлаке. Будь кто другой, мы бы и пальцем не пошевелили, но в отношении тебя мы решили, что было бы несправедливым, если тебя лишат жизни только из-за слепой ненависти к русским, которые на данный момент причиняют нам много страданий и, похоже, долго ещё будут причинять. Поэтому завтра с караваном контрабанды тебя отправят к границе Союза, а там действуй по своему усмотрению.
Последнюю ночь Петру предстояло ночевать в своей такой ставшей родной глиняной берлоге. Пётр двояко воспринял своё скорое освобождение. Конечно же в большей степени он был несказанно рад своему свалившемуся с неба освобождению и даже боялся сглазить. С другой стороны, было удручающе обидно и больно, что всё так произошло. Что все в одночасье отвернулись от него только за то, что он русский. Даже из детей никто не пришёл навестить шурави Пиота. А проходящие мимо его жилища люди плевали и посылали проклятия в его адрес, и, похоже, ночь не предвещала ничего хорошего.
Как ни странно, вечером к Петру заглянула мать Гульнар, Аиша, вместе с дочерью. Они ещё не знали, что уже на следующий день в их кишлаке Петра не будет. Аиша предупредила Петра, чтобы он на ночь как следует запер дверь. Взгляд Аиши уже не был злым и враждебным, напротив, симпатичная женщина горестно и сочувственно смотрела на Петра. Под конец она угостила его шурпой и ушла домой, пригласив в гости на следующий день. Гульнар на некоторое время задержалась в домике Петра. Она очень внимательно рассматривала новые поделки, а затем, как бы предчувствуя скорое расставание, робко попросила куколку, стоящую в самом дальнем углу. Это была самая дорогая и красивая поделка мастера, поскольку являла собой как бы копию, а точнее, напоминание о дочери, Мариночке. Эту куклу он сделал для себя, чтобы постоянно помнить о своей любимой дочке, и никому её не давал. Гульнар знала об этом. Пётр длинной палкой с зацепом снял куколку и протянул её Гульнар:
— Возьми, дочка, и будь счастлива, — по-русски сказал он.
Гульнар со слезами на глазах подбежала к Петру и тоже по-русски вымолвила:
— Спасибо, шурави Петя. Я тебя очень люблю.
Когда она успела это выучить, остаётся только догадываться. Затем она поцеловала его в щёку и, счастливая, выбежала на улицу с куклой.
— Прощай, Гульнар, — грустно промолвил Пётр.
Утром следующего дня, когда чуть забрезжил рассвет, Петра усадили на навьюченную лошадь, и он отправился в дальний путь с караваном контрабанды и наркотиков к границам Афганистана и Советского Союза. Уже через три дня, ловко обойдя всех и вся, караван перешёл неспокойную границу на сомнительном участке. Перед переходом границы лошадей и ишаков оставили в близлежащем селении, и все пошли пешим ходом, неся груз за спинами. Перейдя границу, Петра ссадили со спины Ахмеда на землю и предупредили, что до ближайшего пограничного поста около километра, но им ближе нельзя подходить, так как их могут засечь.
Перед тем как уйти, старший караванщик спросил:
— Ну что, шурави Дарьян, будешь ещё воевать с нами?
— Чем воевать?
— Ну, необязательно воевать руками и ногами, можно ведь и головой, а у тебя башка умная.
Пётр тяжело вздохнул и ответил:
— Ты знаешь, Ахмед, кто самые рьяные пацифисты и истинные миротворцы?
Ахмед отрицательно покачал головой.
— Это, как правило, бывшие военные, которые по уши нахлебались всего этого дерьма, смрада и гнили войны.
— Да ладно тебе, шурави Дарьян, уж мы-то знаем, каков ты в бою. До сих пор мурашки по коже бегают. А вот каков ты мирный человек — для нас стало откровением. И, как говорит великий Аллах, всегда побеждает любовь. Поэтому-то сейчас ты здесь, на своей Родине. И, несмотря на твои увечья, мы верим, что ты справишься со всеми невзгодами.
И Ахмед протянул Петру руку.
— Прощай, шурави Пиота Дарьян.
— Прощай, Ахмед, спасибо за всё, — произнёс Пётр и крепко сдавил такую же сильную руку Ахмеда.
Когда контрабандисты скрылись из вида, капитан Пётр Дарьянов упал на родную землю, распластав свои культи, и стал неистово целовать её траву и каменистую почву. Это была его земля, пусть ещё не Россия, но всё же большая и Великая Родина под названием Советский Союз. Который уже значительно изменился, где офицеры уже стеснялись носить свою форму, а по вечерам разгружали вагоны, чтобы прокормить свои семьи. Начиналась перестройка.
Раздирая тело в кровь, капитан пополз, хватаясь своей сильной рукой за выступающие камни. Несмотря на боль, Петра переполняло счастье, потому что он возвращался к своим дорогим родителям, к своей любимой жене Виолетте, к своей ненаглядной дочурке Мариночке.
Ох, что ждёт его впереди?
Глава 2
Итак, Алексей находился под следствием в СИЗО, где на него было заведено уголовное дело по нанесению тяжких телесных повреждений Людмилиному мужу, который все ещё находился в коме. Алексей категорически был не согласен с обвинением в свой адрес. Но всё должно было выяснить следствие. В его деле было мало доказательств в пользу невиновности и почти не было прямых свидетелей происшедшего. Тем не менее Алексей не падал духом. Первым делом он по полной программе загрузил свою сестру Валентину. Ей вменялось в ближайшее же время связаться со старыми школьными друзьями Алексея и сослуживцами той части, где он служил на данный момент, чтобы они оказали посильную помощь. Большие надежды Алексей возлагал на Серёгу Пискунова, потому что он был косвенным свидетелем, испытав на себе ревность Людмилиного мужа. Кроме того, таким же свидетелем являлась соседка Людмилы — Надежда.
Конечно же, если бы рядом были друзья детства — Петька Дарьянов, Сашка Арамцев, Яшка Портель, — то вскоре они были бы возле Алексея. Но рассчитывать на них не приходилось. Петька Дарьянов погиб в Афганистане. Сашка Арамцев тоже уже не мог помочь в силу известных обстоятельств. Яшка Портель куда-то пропал. Поговаривали, что он сбежал на свою историческую родину в Израиль.
Алексей напряжённо ждал, но проходили дни, а к нему никто не спешил с помощью. На свидании сестра Валентина сообщила Алексею, что с пеной у рта и со слезами на глазах умоляла вступиться за него друзей. Но у всех находились веские причины не делать этого. Алексей не обиделся на них, потому что жизнь есть жизнь, и у каждого полно своих проблем, хоть пруд пруди. Валентина порадовала только тем, что на днях обещал подойти Сергей Пискунов. Ну что ж, и это хорошо. Сергей пришел через три дня, как и обещал. Он очень сожалел о несчастье, свалившемся на голову Алексея, и откровенно посочувствовал его нелёгкому положению. Тем не менее сообщил, что как свидетель не будет себя заявлять.