«Привет, старина. Спасибо, что сообщил о себе, а то ведь я подумал, что ты окончательно забудешь нас, став проклятым буржуином. У нас всё по-прежнему — сутолока, работа, дела. Жизнь с каждым днём всё хуже и хуже с этой долбаной перестройкой. За твой отъезд тебя все поругивают, хотя, по правде, тайно завидуют, что тебе оторвался такой куш, который и во сне даже не приснится. Ну да ладно, это всё текучка. Теперь о главном. После твоего отъезда ко мне приходила мать той девочки, которую вы забрали с собой. Так вот, Коля, она была в страшном расстройстве, узнав, что вы укатили вместе с ней. Она сильно рыдала и обвиняла вас, что вы незаконно похитили у неё ребёнка и вывезли за границу. А также выспрашивала ваш адрес, чтобы немедленно связаться. Я её успокаивал и говорил, что вы добрые и порядочные люди и ничего страшного с девочкой не случится. Тем более что вы скоро должны возвратиться. Вашего адреса на тот момент у меня не было, но я обещал ей его дать, как только ты мне напишешь. И всё бы хорошо, Николай, но случилась страшная беда. Несколько дней назад мать этой девочки погибла при весьма трагических и до конца не выясненных обстоятельствах. Всё это я узнал из определённых источников. Вот такие дела, Николай Петрович. Ещё раз извини за столь печальное известие. Об этом случае своей супруге пока не рассказывай, побереги её нервы. До свидания. Пиши всё, что пожелаешь, непременно отвечу и посодействую, о чём бы ты ни попросил.
Прочитав письмо, Мишель долго молчала, затем, встав с кресла, произнесла:
— Извини, Николай, но сейчас я должна покинуть тебя, потому что ты на данный момент пьян и неправильно поймёшь всё, что я тебе скажу. И, пожалуйста, больше не пей.
Мишель уже было направилась в свою спальню, но Николай Петрович остановил её, зычно выкрикнув:
— Ты ошибаешься, я не настолько пьян, чтобы не понять то, как ты сейчас будешь выкручиваться. Сядь, пожалуйста, и расскажи во всех подробностях, как ты околпачила меня и несчастного ребёнка, а заодно и её мать. Надо отдать тебе должное, ты, как настоящий музыкант, разыграла блестящую партию, всё как по нотам, комар носа не подточит.
Мишель вернулась и уселась в кресло.
— Хорошо, Коля, тогда послушай, — тихо начала она. — Всю свою совместную жизнь с тобой я только и делала, что выполняла только твою волю и все пожелания. Но по прошествии времени поняла, что и я такой же человек и имею право на свою жизнь и своё волеизъявление. И в данном случае я поступила так, как этого хотела. И как подсказывает жизнь, правильно сделала. Потому что в очередной раз сберегла нашу семью от твоих необдуманных и несуразных выходок. Что касается девочки, то с ней ничего страшного не случилось. В данный момент она находится в одном из детских домов Москвы. Что же касается её непутёвой матери, то она сама избрала свой скользкий путь и, видимо, за это поплатилась. Не скрою, мне её искренне жаль. А теперь можешь меня судить, линчевать и тому подобное. Я рассказала всё честно, без фальши и без выкручивания. Ну а детали теперь не столь важны.
Воцарилось длительное молчание. Затем Николай Петрович произнёс:
— А сейчас-то что делать, а? Теперь Мариночка полная сирота.
Мишель тяжело вздохнула и произнесла:
— Продолжать жить, Коля! Так, как будто ничего не случилось. И поскорее забыть и закрыть эту тягостную и драматическую страницу в нашей жизни.
После некоторого молчания Николай Петрович потёр ладонью в области сердца и с надрывом произнёс:
— Загублены три жизни. И это ты называешь «ничего не случилось»? Да как же так можно, Мишель? Ведь ты же женщина, к тому же мать, хоть и бывшая. Неужели тебе действительно наплевать на жизнь Мариночки, да и на мою тоже, поскольку я привязан к этому ребёнку? Неужели ты спокойно будешь продолжать жить в этой роскоши и сытости, зная, что где-то голодает теперь уже не чужой для нас ребёнок? Скажи мне, Мишель, человек ли ты после этого?
— Николай! Немедленно прекрати! Ты сейчас пьян и не замечаешь, как ранишь и оскорбляешь свою жену. Трезвый ты себе такого бы не позволил. Давай отложим до завтра этот непростой и тяжёлый разговор.
— Давай-давай, только что с того, если ты для себя давно уже всё решила, ведь ты же хозяйка здесь. Разве ты позволишь замарать свои жемчужные апартаменты грязными ногами маленькой босячки?
Николай Петрович завёлся и от выпитого действительно начал откровенно оскорблять свою жену, не замечая этого.
— Прекрати! Какой же ты хам! — не сдержавшись, закричала женщина. — Если не умеешь держать себя в руках, то убирайся в свою вшивую Россию и хами там сколько угодно таким же хамам и босякам, как и ты. Довёл-таки, негодяй. Вот что делает пьянка.
И Мишель заплакала, опершись на подлокотник кресла. Николай Петрович встал и качающейся походкой пошёл к выходу из кабинета, выговаривая по дороге:
— Да, я из босяков, не граф. И завтра же уеду в свою вшивую Россию. В оперу меня уже точно не возьмут, но работа грузчика всегда найдётся.
Не дойдя до двери, оперный певец схватился за сердце и с шумом рухнул на пол.
У реанимационного отделения городской клинической больницы стояла заплаканная женщина и на ломаном французском языке пыталась о чём-то договориться с лечащим врачом.
— Уважаемый месье доктор, я не пожалею никаких денег для того, чтобы мой муж выздоровел. Я вас слёзно умоляю, сделайте же что-нибудь. Скажите, есть хоть какая-нибудь надежда, что он выйдет из комы? Если нет, я его завтра же перевезу в парижскую клинику.
— Никуда его перевозить не стоит, поскольку вы этим только усугубите его состояние, ведь у него обширный инфаркт. Что касается надежды, то конечно же она есть, только ведь я не господь, но будем надеяться. Что касается денег, милая мадам, то скажу вам следующее. Если бы от них всё зависело, то болезней бы вообще не существовало. Всего доброго, мадам.
И, поклонившись, доктор отправился по своим делам.
Целыми днями Мишель пропадала в специально отведённой палате, где в состоянии комы находился Николай Петрович. Положение его было таковым, что он то приходил в себя на короткое время, то вновь погружался в небытие. Когда возникали эти короткие островки просветления, Николай Петрович узнавал свою жену и очень радовался, что она рядом. Мишель тоже несказуемо была рада, когда муж возвращался к жизни. Впереди предстояла операция на сердце.
Прошло несколько дней. После удачно проведённой операции к Мишель подошёл хирург и, отведя взволнованную женщину в сторону, успокоительно произнёс:
— Всё страшное осталось позади, но момент реабилитации не менее важен. И вам, дорогая Мишель, ещё предстоит немало волнений и трудностей, тем не менее это преодолимо. Я вот что вам ещё хотел сказать.
Доктор сделал паузу, затем произнёс:
— Во время операции, да, собственно, и до неё, ваш муж очень часто по-русски произносил одни и те же слова. Я их запомнил.
И хирург с большим акцентом проговорил:
— Мариночка, дочка моя, не покидай меня. Я тебя очень люблю.
Затем он вновь сделал паузу и произнёс:
— Я это, собственно, к чему говорю. Дело в том, что когда он это говорит, то все его показатели улучшаются, что наглядно наблюдается по приборам. Вот, пожалуй, и всё, мадам. И последнее — можете немного отдохнуть, так как после сложной операции несколько дней его никто не должен беспокоить, кроме обслуживающего медперсонала.
И, как всегда, вежливо раскланявшись, доктор покинул графиню Мишель Детреньяк, доброжелательно попрощавшись:
— Простите, мадам, но я вынужден покинуть вас. Дела. Всего самого наилучшего, мадам.
Мишель продолжала стоять на месте, опустив голову, забыв даже поблагодарить доктора. Затем она очень тяжело вздохнула и скорбно произнесла:
— Прости, Коленька, свою непутёвую бабу. Прости, родной. Я обязательно привезу тебе нашу дочку Мариночку, чего бы мне это ни стоило.
На глазах у женщины появились слёзы:
— Только не умирай, пожалуйста.
В этот момент льдинку в её сердце растопила любовь. Потому что всегда побеждает любовь. Любовь к человеку, любовь к жизни.
Глава 14
Пётр очнулся только к утру следующего дня. Всё его тело ныло и болело. Он лежал на полу, на каких-то грязных подстилках. Вокруг него суетилась женщина с помятым лицом. Она дымила сигаретой, которая была то ли приклеена к нижней губе, то ли прибита гвоздём. Потому что не вываливалась изо рта, что бы она ни говорила.
— Ну что, милок, пришёл-таки в себя. Не зря тётя Люба когда-то была фельдшером, не зря, — заулыбалась бывший медработник, обильно посыпая Петра пеплом. — Смотрите, братцы, всё ж я его выходила. Ожил-таки, солдатик.
Над Петром, как в кошмарном сне, склонились несколько омерзительных бомжатских рож. Все они улыбались и хвалили Любку-фельдшерицу.
Пётр подвигал конечностями, они слушались, но было очень больно. К полудню немного полегчало. Молодой и закалённый организм делал своё дело.
К Петру подошёл бывший священнослужитель — поп-расстрига, невесть каким образом свалившийся на социальное дно. Он присел к изголовью избитого капитана прямо на грязный пол.
— Ну что, отрок, расплачиваешься за свои грехи мирские? Терпи, сынок. Бог терпел и нам велел.
— Что вы такое говорите? — распухшими губами прошептал Пётр. — Какие грехи, какой бог? Что вы плетёте? Меня элементарно избили какие-то подонки, якобы за то, что я собирал дань с их поделённой бандитской территории.
— Возможно, и так, сын мой. Однако никогда не отрекайся от деяний, совершённых тобою не во благо господа. Вспомни, всё ли правильно ты делал в жизни сей, и покайся, коли грешен. Чем очистишь свою душу перед всемилостивым господом нашим.
Пётр отвернулся от назойливого попа, от которого за версту несло вином. Тот ещё немного побухтел, затем прочитал над Петром молитву и, успокоенный совершённым благодеянием, удалился восвояси.
Навязанная бывшим священнослужителем мысль о греховности постепенно завладела Петром. И он задумался: