помогут тебе в этом беззубом обществе, я в этом убедился. Я тебе лучше вот что посоветую.
Константин склонил голову к самому уху Петра и тихо зашептал:
— Не ерепенься, Петька. Плеть обухом не перешибёшь. Принимай их условия. Бери с меня пример. Один раз стрельнул и сейчас всё имею. И живу, как человек.
Пётр отрицательно покачал головой и тоже тихо произнёс:
— Ты сейчас не человек, а преступник.
— Что? Тебе ли это говорить, который духов сотнями отстреливал? А они что, не люди?
— Константин, ты спутал солдата с убийцей.
— Да пошёл ты! Ну и кисни здесь. Сгниёшь ты со своей философией. Придурок! Ему дело предлагают, а он выё… — зло и обиженно произнёс бывший спецназовец и неторопливо покинул своего бывшего товарища по несчастью.
Глава 18
Последнее время Петра стали привозить на крупный, спонтанно возникший рынок и там надолго оставляли, теперь уже без всяких опасений, что он может сбежать. Возле коляски неизменно лежала кепка, которая к вечеру наполнялась разномастными деньгами. Там, на рынке, у Петра появился сосед — невысокий худенький мальчишка, лет девяти от роду, тоже попрошайка. Но не свободного полёта, а тоже, видимо, под контролем попрошайной мафии, которая густо расцвела на сердобольности русского народа, попирая святые заповеди, уходящие корнями в глубину веков. Парнишка подолгу стоял рядом с Петром, опасливо озираясь по сторонам. Одет он был в старую мужскую куртку с большим капюшоном, который закрывал мальчишке всю голову до глаз. Внезапно мальчуган срывался с места и опрометью уносился восвояси. И тому была причина. Через некоторое время к Петру подходили его «опекуны и благодетели». Конечно же, разве могли они стерпеть конкуренцию? Так случилось раза три. На четвёртый Пётр присмотрелся к мальчишке, который буквально льнул к нему, и решил расспросить того.
— Малыш, как тебя зовут?
— Миша, — произнёс мальчуган тоненьким, почти девчачьим голоском.
— Миша, а почему ты всегда приходишь сюда, ведь злые дядьки могут побить тебя? Ты не боишься?
— Боюсь, дяденька, но меня заставляют сюда ходить, потому что здесь больше подают.
— Мишенька, а кто заставляет тебя?
— Дяденька, мне нельзя говорить, иначе меня накажет тётя Зина.
— Сволочи, — громко проговорил Пётр. — Хоть бы уж детей не подставляли. Ничего святого нет у этих зверей в обличье человека. Ради прибыли мать родную продадут.
Петру от волнения стало плохо, и он застонал. Мальчуган подошёл к нему и протянул бутылочку с водой.
— Попейте, дяденька. Вы добрый, мне жалко вас. Кто вам так сильно расцарапал лицо?
— Спасибо, малыш, — проговорил Пётр, не открывая глаз.
Когда душевная боль спала, он вновь начал разговаривать с мальчуганом.
— Миша, а ты любишь кораблики?
— Нет, дяденька, раньше я любила куколки.
— Любил, а не любила, — поправил мальчугана Петр. — Тебе в школу надо, а ты здесь время теряешь.
— Дяденька, а ты под трамвай попал, и тебе ножки отрезало?
— Да, малыш, попал, — тяжело вздохнув, произнёс Пётр. — Крупно попал.
Оба на некоторое время замолчали.
Только проделками дьявола можно было объяснить то вопиющее обстоятельство, что рядом находились отец и дочь — два любящих сердца, даже не догадываясь об этом. Разве бог допустил бы такое, что два родных человека, долгое время стремящихся друг к другу, так и не узнали об этом?
— Миша, а у тебя родители есть?
— Нет, дяденька. Папа умер, а мамочка бросила меня. Я их так любила.
— А кто твоя мама?
Малыш не успел ответить, потому что Пётр закричал:
— Миша, уходи! Ко мне идут злые дядьки. Возьми мои деньги в кепке и быстро убегай!
Мальчуган выхватил несколько купюр из кепки и опрометью бросился бежать, крикнув по дороге:
— Дяденька, я завтра снова сюда приду.
Ретивые «телохранители» всё же заметили сорванца-конкурента и бросились за ним вдогонку, но того и след простыл. Разъярённые, они вернулись к Петру и с руганью набросились на него.
— Паразит такой! Ты ещё умудряешься отдавать наши деньги ублюдкам Зинки-подпольщицы? Ну ничего, мы тебе дома крылышки почистим, а этого пацана завтра же отловим и всыплем по первое число, чтоб знал, как воровать чужие деньги.
И они сдержали слово: вечером избили Петра, а утром отволтузили мальчугана, шедшего на встречу с добрым дядей. В следующий раз «опекуны» учли предыдущий конфуз и перебросили Петра с рынка к большому универсальному магазину. Теперь там была его новая постоянная точка. Дня через три-четыре Пётр вновь стал впадать в тупое безразличие, не встречая мальчугана, к которому уже успел привязаться.
На пятый день, в воскресенье, возле универмага было целое столпотворение. Всё жужжало и суетилось, как в пчелином рое. Суетливый народ в разноцветной одежде сновал туда-сюда, постоянно натыкаясь на инвалидную коляску. При этом кто чертыхался, кто возмущался, а кто по-прежнему останавливался и, пожалев солдата, бросал в его кепку свои кровные копеечки. Петру было всё равно, он находился как бы в зазеркалье, по ту сторону от этой кипящей и шумящей жизни.
Ближе к вечеру к универмагу подъехала дорогая иномарка — редкостное явление по тем временам. Из неё вышла шикарно одетая молодая женщина и направилась в магазин. Её мужчина, естественно, остался возле дорогого авто, потому что по тем временам бросать машины где ни попадя, как сейчас, не практиковалось.
Не дойдя до входа в универмаг, женщина резко остановилась и встала как вкопанная, задеваемая со всех сторон снующими туда-сюда покупателями. Она увидела изуродованного человека в солдатской форме, с табличкой на груди: «Подайте жертве афганской войны на протезы».
Сердце Виолетты мгновенно дрогнуло, вспомнив погибшего мужа. Не обращая внимания на толчею, она медленно подошла к инвалиду-афганцу со стороны лица, изуродованного двумя шрамами.
— Миленький мой, как жаль мне тебя, — сочувственно и искренне произнесла красивая женщина. — Мой муж тоже там служил и погиб.
Солдат-афганец медленно повернул голову и, взглянув в лицо Виолетте, тихо произнёс:
— Видать, не зря сложил голову, коль сейчас ты так красиво живёшь.
Виолетту чуть не хватил удар. Она смутно узнала изуродованное лицо, и в особенности голос, некогда знакомый и родной, который с годами не меняется. Женщина закрыла лицо руками и отскочила в сторону, не решаясь вновь взглянуть в измождённое лицо. Ноги её дрожали и подкашивались. Увидев обескураженную Виолетту, её мужчина быстро подскочил к ней и, успокаивая, произнёс:
— Что случилось, дорогая? Тебя всю трясёт. Пойдём к машине. Эта чёртова толпа кого хочешь выведет из себя.
— Подожди, подожди, Валера. Видишь вон того инвалида-афганца? Дай ему тысячу долларов.
На лице у мужчины появилась удивлённая гримаса, и он, запинаясь, проговорил:
— Виолеточка, что с тобой, радость моя, не больна ли ты? Пойдём к маши…
— Ты слышал?! Нет! — прокричала взбудораженная женщина дрожащим голосом. — Я сказала — дай этому инвалиду тысячу долларов. А иначе…
— Что ты, что ты, голубка моя, — произнёс ошеломлённый мужчина, качая головой.
При этом его шляпа соскользнула, обнажив седую, немного облысевшую голову.
— Сделаю как ты скажешь, любовь моя.
И мужчина пошёл в сторону инвалида-афганца, доставая из кармана деньги. Подойдя к нему, он нехотя отсчитал купюры в его кепку, лежащую на коленях.
— Ох, и повезло тебе солдатик, крупно повезло.
Затем он переложил деньги из кепки в карман солдатской куртки со словами:
— Умыкнут, точно умыкнут.
Всю дорогу до аэропорта Виолетта проревела навзрыд, еле слышно приговаривая: «Петя, Петенька, прости, родной, прости. Так вышло, так вышло. Кто знал, кто знал?» Муж Валерий непрерывно её успокаивал:
— Ну что ты, золотце моё? Ну, нельзя же так убиваться по незнакомому инвалиду. Да, жалко. Да, твой муж там погиб, но ведь его не вернёшь. А жизнь продолжается. К тому же нам предстоят нелёгкие дела по поиску Мариночки в Италии, а ты уже так сильно расстраиваешься и переживаешь невесть из-за чего. Вытри слёзки, любимая.
Пётр не рыдал, как Виолетта, по его щекам скатились две маленькие слезинки, и он тихо прошептал:
— Узнала, всё-таки узнала.
К вечеру кепка была набита деньгами, к превеликой радости «опекунов». А в мастерской со словами: «Ах ты, змей поганый, умыкнул тысячу баксов!» — Петра вновь жестоко избили.
Один из «опекунов» перед тем, как закрыть дверь на ключ, смеясь, крикнул:
— Ты ведь, кажется, капитан? На вот, квазимодо, прилепи себе на зад и подготовься: завтра с утра приезжает твой любимый шеф из командировки.
И он швырнул ему офицерский погон, зло проговорив:
— Это мы у того сучёныша на рынке отняли.
Этот погон Пётр узнал бы из тысячи, из миллиона. Это был тот самый погон, который он передал Алексею Артосову во время боя у вертолёта. При свете тусклой лампочки Пётр вгляделся в капитанский погон. На нём отчётливо были видны крапинки крови и небольшой обрывок некогда приклеенной фотографии. На этом обрывке остался кусочек платья Виолетты и фрагмент его ноги, тогда ещё целой ноги. Пётр прижал к груди погон и медленно стал качать головой, приговаривая:
— Выходит, там, на рынке, не Миша был, а моя Мариночка? Боже мой, боже мой!!! И как же я не догадался сразу, ведь всё сходится! И возраст, и знакомый голос, и то, как малыш постоянно произносил глаголы в женском роде. Пётр сдавил руками голову и в бешенстве закричал:
— Сволочи!!! Выпустите меня отсюда!!! Я должен немедленно её разыскать!
Он подполз к двери и остервенело начал бить по ней кулаком правой руки и культёй левой. Но никто не явился на шум. Немного успокоившись, Пётр тяжело вздохнул и задумался.
«Выходит, и тебя, дочка, бросила эта стерва, это чудовище, этот оборотень в юбке. Ладно я и мои родители, но чтобы родная дочь была в тягость — это выше всякого понимания. Нет у меня больше жены, а у тебя матери, дочка, нет. Я навсегда вычёркиваю эту тварь из своего сердца, из своей жизни, как бы тяжело ни было. Самое главное сейчас — это ты, Мариночка. Я непременно разыщу тебя, моя кровинка, и мы ещё будем счастливы, солнышко моё. Любовь к тебе утроит мне силы, и я вырвусь из этого адского круга. Я упал, чтобы встать, и буду верен принципу десантника: «Никто, кроме нас», а в сложившихся обстоятельствах — «Никто, кроме меня», потому что помочь мне абсолютно некому и я должен помочь сам себе. Доченька, теперь я знаю ради чего жить. Потому что всегда побеждает любовь. Я встану на ноги, обязательно встану и воспитаю тебя достойным человеком».