ли «фюреры» гитлеровских концлагерей в Германии и Польше, Эстонии и Чехословакии.
Сюда, за высокие монастырские стены и несколько рядов колючей проволоки, где возвышалась высокая труба крематория, пригнали под усиленным конвоем советских летчиков. Их присоединили к большой группе невольников и погнали в баню. Перед «санобработкой» каждому выдавалась бирка с лагерным номером. Парикмахер, тоже военнопленный, взглянул на карточку, в которой была указана причина заключения Девятаева в Заксенхаузене:
— За организацию побега, — сказал по-русски с мягким вятским выговором. — За это — крематорий! — И, подумав немного, добавил: — Ничего, не робей, браток! Может, выручим! — Взял бирку, ушел куда-то, но скоро вернулся с другой: — Твой помер теперь 3234. Тут один сейчас умер. Вот это его бирка. Запомни свою новую фамилию. Теперь ты — Никитенко…
Заключенный № 3234 затерялся среди других узников в одном из шестидесяти семи приземистых, похожих на конюшни, бараков. Затерялся для тюремщиков, но не для своих.
Подпольщики обратили внимание на пленного летчика. Они увидели в нем надежного товарища.
В лагере, где, казалось, палачи убили все живое, действовала интернациональная подпольная организация. Русским коммунистам удалось связаться с немецкими коммунистами-подпольщиками, работавшими в лагерной канцелярии. Им сообщили, что заключенного № 3234 желательно включить в список отправляемых работать на аэродром. Заксенхаузен был своего рода биржей рабов XX века. Отсюда отправлялись рабочие команды невольников на военные заводы, каменоломни, шахты, аэродромы.
И вот Никитенко — Девятаев трясется в эшелоне, идущем на север, к Балтийскому морю… Впрочем, куда направлялся транспорт, он тогда не знал.
Эшелон разгрузили на острове Узедом, растянувшемся километров на пятьдесят вдоль побережья Балтийского моря. В южной его части расположился курортный город с чудесными песчаными пляжами, в северной части — был концлагерь — филиал Заксенхаузена и военный аэродром.
В лагере Узедом один из конвоиров всех русских называл «товарищ». Пленные его имени не знали и звали его так же, как и он их, Товарищ. Этот худощавый, невысокий, рыжеватый солдат, немного говоривший по-русски, ни разу не ударил заключенного, а слабым приносил свой хлеб и суп, поднимал их настроение, ободрял, вселял надежду. Он потихоньку сообщал известия с фронтов, при этом всегда весело говорил:
— Продержитесь еще немного. Скоро Гитлеру капут!»
Однажды Товарищ исчез и только через месяц появился снова, конвоируя партию заключенных на работу. Вечером все русские уже знали, что он отсидел в карцере за то, что отказался вступить в эсэсовские войска. Доверие к Товарищу настолько возросло, что Девятаев решил обратиться к нему за помощью в организации задуманного побега.
Человек, ставший птицей…
Мысль о побеге из фашистской неволи ни на один день, ни на один час не оставляла летчика. Она была тем источником, из которого он черпал силы.
В бессонные ночи, на жестких нарах в душном смрадном бараке, где стонали и кричали во сне товарищи, Девятаеву мерещились воздушные схватки, слышался зов боевых друзей: «Мордвин! Мордвин!» Это была его кличка в воздухе. И он мысленно твердил себе: «Подожди, подожди, Мордвин! Выберешься!»
Девятаев подружился с младшим лейтенантом пограничных войск Иваном Кривоноговым, попавшим в плен в самом начале войны после того, как с горсткой солдат тринадцать суток героически защищал окруженный гитлеровцами блиндаж на западной границе. Пали уже многие города, а крошечный гарнизон продолжал вести неравный поединок. В лагере Кривоногов возглавил подпольную организацию.
Летчик… Аэродром… Немецкие самолеты… У Кривоногова, сблизившегося с Девятаевым, возник дерзкий план.
«Из нашего лагеря не убежишь. Отсюда только птица может улететь», — хвастался местный «фюрер». Что ж, и человек может иногда стать птицей…
Девятаеву пришла в голову мысль:
«А что, если попросить Товарища подвести нас ближе к самолету и предложить ему улететь вместе с нами в Советский Союз?»
Но кто знает, как мог обернуться этот разговор, и летчик сказал Кривоногову:
— Ванюшка, иди ты к нему. Это будет надежнее… В случае чего… ты один…
Кривоногов понял, что в случае провала ему придется взять все на себя. Мешая немецкие и русские слова, он начал осторожный разговор с Товарищем.
— Через два-три часа мы будем у нас, вам обеспечена полная безопасность.
Конвоир радостно ответил:
— О, Советский Союз! Побывать там — это моя мечта.
Но тут же померк:
— Улететь с вами не могу. У меня большая семья: четверо детей, жена, отец, мать. Всех их уничтожат. Потерпите и вы. Скоро вас освободит Красная Армия…
Но узники не в силах были больше терпеть и нашли другой путь к свободе.
…Фашисты считали остров Узедом особо секретным и важным военным объектом. Отсюда они выпускали ракетные снаряды ФАУ, здесь испытывали новые марки военных самолетов. Остров тщательно оберегали с воздуха. По всему его побережью стояли зенитные орудия. Но советские самолеты все чаще и чаще бомбили остров и делали это весьма основательно. После каждого налета заключенных гоняли засыпать воронки от бомб, разбирать разрушенные здания, ремонтировать дороги и взлетную полосу на аэродроме. Вечно голодные узники падали с ног от усталости.
…О героическом полете из концлагеря десяти советских военнопленных на немецком самолете, ведомом Девятаевым, сейчас знают в народе. А вот о том, как долго и тщательно готовился этот небывалый полет на свободу, рассказывалось мало.
Обычно, когда летчик садится на самолет нового для него типа, он тщательно изучает схему, совершает несколько пробежек по земле, в первый раз поднимается в воздух с опытным инструктором. На тренировку уходит много дней. А тут замышляется полет на тяжелом воздушном корабле с незнакомым мотором, с неведомыми приборами. Девятаев летал только па истребителях ЯКах, на «кукурузнике», легком ПО-2, когда его после тяжелого ранения перевели на время в санитарную авиацию. В пилотской кабине бомбардировщика ему даже не приходилось бывать. Пленный летчик стал присматриваться к вражеским машинам. Не упускал он случая, счищая снег с самолетов, заглянуть в кабину. Однажды посчастливилось увидеть, как немецкий летчик то включал, то выключал моторы, видно, опробуя их. Девятаев запомнил последовательность его действий.
Возле аэродрома находилось «кладбище» разбитых самолетов, но подойти к ним было нелегко. Девятаев пошел на хитрость. Он просил разрешения у конвоира сбегать по нужде, уходил за самолет и срывал табличку с приборной доски.
Иван Кривоногов вспоминнают: «Ох и доставалось же Михаилу в эти дни! Сейчас только удивляешься, как мог человек выдержать такое! Днем он работал вместе со всеми, а вечерами заучивал немецкие названия, вычерчивал мысленную схему расположения приборов и все думал, думал, думал… от нервного напряжения он совсем перестал спать и слабел па глазах».
Задуманный побег чуть не сорвался из-за того, что его главный исполнитель, выбившись из сил, унал во время работы. Было это на аэродроме. С моря дул пронзительный ветер. Валил мокрый снег и большими комьями налипал на деревянные башмаки, в которые были обуты лагерники. Они тащили к самолету тяжелую маскировочную сетку. У заключенного № 3231 подкосились ноги, и он свалился на снег. Конвоир стал бить его прикладом, но Девятаев не в силах был подняться. Охранник вскинул к плечу винтовку и стал целиться в него.
Находившийся рядом Кривоногов успел шепнуть летчику в ухо:
— Мишка, вставай! Застрелят тебя, и все наше дело пропало. Поднатужься, Мишка, дорогой!..
Девятаев встал сначала на колени, потом, отдышавшись, поднялся во весь рост и поплелся дальше.
Ночью в бараке, когда заснули почти все его обитатели, состоялось собрание подпольной организации коммунистов.
— Давайте, товарищи, обсудим, как нам подкормить Девятаева. Ои совсем плох, а без него мы пропадем, — сказал Кривоногов.
— Нас десять. Предлагаю каждому раз в десять дней отдавать свою пайку хлеба Мише…
Заключенные в лагере были очень истощены. Им выдавали на день по двести граммов полусырого, тяжело-то, как глина, хлеба, и утром и вечером по миске супа из кормовой свеклы и черных капустных листов. Вот и все. Достать что-нибудь съестное было совершенно невозможно.
— Мы — коммунисты, — заявил пожилой майор, — а коммунисты из своей зарплаты отчисляют долю в партийную кассу. Будем считать эту пайку хлеба своим партийным взносом… А ты, — обратился он к Девятаеву, — не смей отказываться от хлеба. Выполняй партийное поручение!..
Совсем небольшой лишний кусок хлеба, а как он прибавляет сил!
…Казалось, было несколько случаев улететь. Но каждый раз срывалось в последнюю минуту. Однажды Девятаев с товарищами уже забрались в тяжелый бомбардировщик «дорнье-217». Сидевший в нем летчик прогревал моторы. Убить его и завладеть заведенной машиной было не так уж сложно, к тому же все было подготовлено, но Девятаев неожиданно дал сигнал друзьям вылезать обратно. Он заметил, что к шасси самолета надуло целую косу снега. Чтобы сдвинуть самолет с места, нужно было расчистить снег, а это заняло бы много времени.
В другой раз из пассажирского «юнкерса» вышли все члены экипажа, а готовившиеся к побегу были рядом. Но снова не повезло! Только Девятаев подал сигнал, к машине подошла большая группа гитлеровцев.
Полет из ада
Наконец, в ясное, солнечное утро 8 февраля 1945 года Девятаев обратил внимание на новый двухмоторный бомбардировщик «хейикель-114», который готовился к полету. К машине подвозили горючее, прогревали моторы. Рабочей команде удалось приблизиться к нему. Узники расчищали оборудованное в земле укрытие для машин, пострадавшее при налете советских самолетов. Девятаев кивнул головой, и тотчас же Кривоногов изо всех сил ударил конвоира по виску заранее приготовленной железной палкой. Труп солдата наскоро забросали снегом.