Общее отчуждение.
Не думайте, что я стал воображать о себе или хочу возвысить себя. Унтершарфюрер был веселым человеком, и я, как говорится, был у него на хорошем счету.
Горбах все время делает знаки Потцу, чтобы тот, наконец, дал вступление хору. Один из полицейских приближается. Он явно ждет приказаний. Доктор Церлебек вынимает записную книжку.
Точно так же, как и у господина крейслейтера. Теперь он перестал им быть. Мы все бесконечно счастливы, что, наконец, в нашей стране царит покой, какого никогда раньше не было. Сколько огорчений пришлось пережить из-за меня нашему дорогому дирижеру в те времена, когда он еще вынужден был носить ненавистную форму. Теперь он ко мне хорошо относится. Из-за пения. Поэтому можно сказать: в пении — сила. Гораздо больше силы, чем в быке. Вот эти вороны, которые всегда здесь присутствуют на дне рождения фюрера, эти преданные вороны тоже видели тогда, как со мной произошел мой самый страшный рецидив большевизма. Я вчистую предал наш город, хотя, с другой стороны, это впоследствии пошло на пользу, что теперь выяснилось благодаря вон той доске. Я считаю, что перед воронами мы не должны стесняться. Они всегда наблюдают за нами, но все же не могут постигнуть, что человек ненадежен, пока он жив. А теперь он является членом общества, и он постиг идею. Теперь я член хорового кружка. Вашего кружка! У меня такое чувство, что со мной больше ничего не может случиться...
Потц, наконец, дает вступление. Хор поет «О прекрасный лес...». Горбах при последних словах песни берет Алоиса за руку и, мягко подталкивая, ведет налево. Алоис сопротивляется, Горбах передает его Машнику и полицейским. Алоис начинает петь. Слышен его звонкий голос, поющий: «Прощай, прощай!» Он не понимает, куда и зачем его ведут. Он поет до тех пор, пока его, как арестанта, не выводят со сцены.
7. Десять лет спустя на Дубовой горе.Троицын день.Подготовка к певческому празднику.
Только дуб с памятной доской напоминает о прошлом. Ресторан «Вид на Тойтах» с большой садовой террасой. Сцена празднично убрана. Штанги для флагов. Гирлянды. Наступил день певческого праздника.
Анна обтирает стулья. Она одна в будничном платье. У нее довольно неряшливый вид.
Появляется Горбах в светлом костюме с зеленой отделкой и роговыми пуговицами.
Горбах. Троицын день! Клянусь богом, не воздух, а чистый шелк. Я прямо ощущаю присутствие святого духа. Самый подходящий день для певческого праздника. Конечно, может пойти дождь. Но нет. Погода заодно с нами.
Анна. А что еще остается делать?
Горбах. Я говорю, Анна, что погода заодно с нами.
Анна. Да, это тоже.
Горбах. Только бы ветер не переменился.
Анна. Это вы насчет кроликов?
Горбах. При западном ветре невозможно выдержать этот запах.
Анна. Пока Алоиса не было, пока он был в больнице, вы должны были сами прикончить всех этих животных, а потом сказать, что приключилась кроличья чума. Надо было пораскинуть мозгами, господин директор, а не ждать, пока здесь начнет пахнуть.
Горбах. Я хочу, чтобы он сам это понял.
Анна. Тогда я советую вам: обратитесь к святому духу. Может, ему придет что-нибудь в голову, что убедит Алоиса.
Горбах. Да, ангельские голоса были бы кстати.
Анна. Кролики, сказал он мне, это его дети. И это он говорит мне, господин директор.
Справа появляется Алоис в праздничном костюме. В руках у него цапка. Он ходит взад и вперед; низко наклоняясь, разглядывает что-то на земле.
Горбах. Что с тобой, Алоис? Ты что-нибудь потерял?
Алоис. Смотрю, не выросли ли за ночь сорняки. В Сент-Фаццене мы все обрызгивали такой ядовитой жидкостью. Она сразу уничтожала эту штуку.
Горбах. Что могла больница, то и мы можем, Алоис.
Алоис. Нет, нет, это снова большие расходы. (Вырывает травинку.) Ромашка! (Растирает ее, нюхает.) Понюхайте! Ее надо сушить и продавать. Выгодное дело.
Горбах, Да, вскоре нам что-то в этом роде понадобится. Когда люди совсем перестанут приходить сюда...
Алоис. Как это перестанут приходить?
Горбах. Кролики, Алоис. Когда так пахнет, не всем это по вкусу.
Алоис. Красивей моих ангорских кроликов нигде нету.
Горбах. Но их же никто не видит, Алоис. Люди только чувствуют их запах. А запах у них такой же, как у всех кроликов.
Алоис. Вы считаете, что нам нужно выставить клетки прямо перед домом...
Горбах. Во имя всего святого! Я хочу только сказать, что, если сюда никто больше не будет приходить, потому что здесь так пахнет, мы обанкротимся.
Алоис. Обанкротимся! Боже мой, это будет ужасно.
Горбах. Например, сегодня. Троицын день, певческий праздник, флаги развеваются, хоровые кружки соревнуются, душа радуется — и вдруг подует западный ветер. Что тогда делать?
Алоис тревожно смотрит на него.
Всегда получается так, что кто-то первый замечает этот запах и шепчет другому. Ты представляешь, как это происходит? Сначала они хихикают, потом хохочут, и в конце концов кто-то грубо говорит: «Здесь воняет!»
Алоис. Во время пения!
Горбах. Или в антракте. Что тогда будет с певческим праздником? Все пойдет прахом. И тогда мы окончательно обанкротимся. Тебе ясно?
Алоис. В таком случае я вижу только один выход...
Горбах. А я — никакого.
Алоис. И все же, господин директор, есть один-единственный выход: кроликов надо убрать.
Анна }
Горбах } (вместе). Алоис!
Алоис. Убрать, говорю я, убрать.
Горбах. Но разве ты на это согласишься?
Алоис. Я никогда не смотрел на это дело с точки зрения ресторана, господин директор. Но если мы обанкротимся, если певческий праздник в опасности — певческий праздник, господин директор! — по нашей вине, моей и кроликов...
Горбах. Точнее говоря, по вине западного ветра.
Алоис. Ветер дует куда придется. А человек, господин директор, должен принимать решения. Певческий праздник или кролики. Я член хорового кружка, господин директор. Кроликов нужно убрать. Я это понимаю. Теперь я это понимаю.
Анна. Алоис, скажи, что ты это делаешь и ради меня тоже.
Алоис. Будь счастлива, Анна, что это не ради тебя.
Анна. Пойдем, Алоис. Пойдем сразу.
Алоис. Ты всегда их ненавидела, моих...
Анна. Не надо, Алоис. Не говори так.
Алоис. Хорошо. Я не скажу этого больше. Пойдем, Анна.
Анна. Хорошо, Алоис.
Уходят. Горбах смотрит им вслед. Он не может скрыть радости. Слева выходит Машник.
Машник. Добрый день, господин директор!
Горбах. Машник! Ты пришел первым.
Машник. Они меня прямо замучили. У вас есть какой-нибудь инструмент?
Горбах. Для доски?
Машник. Именно так. Единогласное решение. Может быть, у Алоиса есть инструмент?
Горбах. Он занят кроликами. (Делает жест, словно сворачивает шею.)
Машник. Да? Неужели?
Горбах. Он понял.
Машник. Таким он стал разумным?
Горбах. По-видимому, этот Сент-Фаццен — очень хорошая лечебница. Ни одного слова больше про этого унтершарфюрера или как его там. И к тому же теперь он каждый день может ходить в церковь.
Машник. Ну да, потому что он там может петь.
Горбах. Самое смешное, Машник, он ходит на церковные службы, где не поют!
Справа выходит Алоис.
Машник. А вот и он. Алоис! Мне нужен инструмент. Слышишь?
Алоис(Горбаху). Простите, господин директор, что я... Я попробовал. Анна сама это делает. (Внезапно закрывает уши руками.)
Горбах. Ты слышишь что-нибудь?
Машник. Никто и не пискнул.
Горбах. Я тоже ничего не слышу.
Машник. Алоис, сходи, мне нужен инструмент. Надо убрать доску, пока не пришли певцы, слышишь?
Алоис. Доску, говоришь? Позорную доску. (Убегает налево.)
Машник. Ах, господин директор, не знаю, но таким уж разумным он мне не кажется.
Появляется Алоис с инструментами. Машник хочет взять у него клещи.
Алоис. Дай я сам. Дуб очень крепкий, Машник.
Машник. А доска — не особенно. Последние дни я только и имею дело с этими досками. (Начинает работать.)
Горбах уходит направо.
Алоис. Давно пора было снять эту позорную доску. Когда так много людей будет на празднике. Возможно, даже иностранцы появятся. Теперь представь себе, что они это прочтут! Политический скандал, Машник.
Машник. Ты прямо можешь стать городским советником, Алоис, так ты все хорошо понимаешь.
Алоис. Или, например, что должен думать молодой человек, которого после троицы призывают на военную службу, а перед этим он читает надпись на доске и узнает, что он разрушит свою Родину, если будет ее защищать.
Машник. Если пораскинуть мозгами, так окажется, что мы все были самыми настоящими коммунистами после войны.
Алоис. От маргарина и сахарина, Машник, человек обессиливает. Он больше ни во что не верит. (Отрывает доску от дерева.) Так. Хоть с этой опасностью покончено.
Машник. Господин директор! Господин директор! Почтительнейше докладываю, что позорная доска уничтожена.
Справа возвращается Горбах.
Горбах. Как глупо это теперь выглядит.
Алоис. Каждому заметно, что здесь была доска. В этом месте дерево светлее.
Машник. По этому поводу мне ничего не было сказано. Только доску приказано уничтожить.