Прищепка для носа из рога: с ее помощью ныряльщик «продувал» уши во время погружения
Если открыть раковину и попробовать ее на вкус, то окажется, что она – слабосоленая: моллюск фильтрует ее и немного опресняет.
Чаще всего в раковине находится лишь от одной до трех жемчужин, но известны редкие случаи, когда жемчужин в одной раковине вырастало множество. Однажды у побережья Индии ныряльщики вытащили крупную раковину. Когда ее раскрыли, то в ней обнаружили сразу 87 жемчужин.
Добычу жемчуга в Заливе регулировали те, кому принадлежала вся власть в пустыне и на побережье – шейхи, то есть начальники родов. Они устанавливали время начало сезона добычи и только с их разрешения капитан мог снарядить судно и выйти в море. Обычно «жемчужная путина» длилась с середины мая и до начала августа, когда жара становилась невыносимой даже для местных жителей. Промысловые доу выходили в море в жаркий сезон, когда воды залива прогревались настолько, что ныряльщики могли совершать свои погружения от рассвета до заката. Промысел, когда в середине лета суда выходили в морена срок от месяца до трех, назывался «Аль сафия». А вот выходы в море на небольших доу не больше чем на месяц назывались «аль радда».
Во время подготовки к выходу на суда помимо воды и питания грузили в большом количестве масло и жир, которые предохраняли от ожогов и воздействия соленой воды на кожу ныряльщиков и матросов. Когда все было готово к выходу в море, капитан – «нукада», объявлял дату отплытия и обращался к жителям прибрежной деревни с вопросом: кто пойдет с ним на промысел ныряльщиком? Как людям наиболее рискующим своими жизнями в предстоящем предприятии, капитан, чаще всего он же был и владелец судна, выплачивал им небольшие «подъемные». Это давало им возможность закупить провизию впрок для своей семьи, которая оставалась на берегу и, возможно, более никогда не увидит своего кормильца.
Каждый доброволец получал по триста рупий, а иногда и рис на пять-десять рупий. Тогда в Дубае еще не было своей национальной валюты – дирхамов, поэтому все расчеты производились в индийских рупиях. Это была мизерная плата за труд, но даже при этом нередко ныряльщики были должны их капитану судна из поколения в поколение: долги отца переходили к сыну, а потом от сына к сыну…
Никто в команде заранее не получал никакой платы, кроме ныряльщиков. Сбор раковин-жемчужниц был артельным делом: на борту в течение нескольких месяцев находилось от двадцати до ста человек, в зависимости от размеров судна. Каждый участник экспедиции занимался определенным делом: одни собирали раковины на дне, другие вскрывали их на палубе, третьи работали в паре с ныряльщиком – тащили наверх корзину, за которую крепко держался пловец. На команду также ложилась обязанность управлять парусами и грести, когда стихал ветер.
В момент отплытия провожать доу выходили не только жены, дети, родители и родственники моряков, но и все прочие жители деревни. Гремели барабаны, и над пляжем неслась заунывная ритуальная песня… гребцы наваливались на весла, парус надувал утренний бриз, и вскоре судно скрывалось в слепящей синеве моря.
На протяжении всего путешествия вся власть на доу принадлежала капитану, но при этом, по рассказам старых ныряльщиков, которых еще можно встретить в Дубае и соседних странах, на корабле никто не чувствовал себя ни униженным, ни обделенным. В походе не было никакого раздражения или ссор по пустякам. Пловцы и матросы относились друг к другу как братья. Сотня мужчин работала слаженно, как один человек.
Доу собирателей жемчуга были «галерного типа», то есть косой парус дополняли весла, а значит, штиль для них не представлял опасности. Во время стоянки весла жестко закреплялись по обоим бортам и превращались в шесты, к которым привязывали пару канатов для ныряльщиков: к одному прикреплялся груз, к другому – корзина («даин»). Ныряльщик дергал два раза за конец – сигнал к всплытию. Сверху что есть силы напарник тянул конец с привязанной корзиной. Левой рукой ныряльщик крепко держался за корзину с уловом и быстро поднимался на поверхность. В эти секунды все зависело от палубного матроса «саипа», с которым ныряльщик весь сезон работал в паре. Часто именно от его сноровки и силы зависела жизнь ныряльщика: на дне старались оставаться как можно дольше, поэтому воздух был на исходе. Ослабишь хватку – сам уже не всплывешь.
Поиск раковин на дне
Груз, который позволял быстро достичь дна, представлял собой обыкновенный плоский камень, обвязанный крест-накрест веревкой с небольшой петлей. Перед погружением ныряльщик продевал палец большой ноги в петлю, на шею набрасывал большую петлю, которой заканчивался трос с корзиной, зажимал нос прищепкой из рога антилопы и быстро шел на погружение. Достигнув дна, освобождался от груза и собирал руками, почти на ощупь, раковины, которые быстро складывал в корзину. У ныряльщика не было ни маски, ни очков для плавания: его глаза во время погружения были широко открыты. Понятно, что с годами сетчатку разъедала соленая вода, а в Заливе вода намного солонее, чем в других морях.
Слепота, наравне с кессонной болезнью, были самой распространенной платой за погружения. Редко кто из этих людей доживал до 50 лет.
Ныряльщики работали под водой в одних набедренных повязках, реже в белых просторных штанах и рубахах с капюшоном. Опасности подстерегали ныряльщиков повсюду, впрочем, жизнь их ничего не стоила. Во время нескольких коротких минут, на которые опытные пловцы могли задерживать дыхание, они нередко резали ладони и пальцы об острые кораллы и раковины, раздирали в кровь ступни ног…
Если поблизости находились акулы, то немедленно чуяли запах крови и атаковали. Бывало, что пловцов царапали ядовитые рыбы, били острыми хвостами-кинжалами рассерженные скаты, а потревоженные в своих пещерках мурены откусывали пальцы.
Опытный ныряльщик мог пробыть под водой от трех до пяти минут. Когда через несколько минут сигнал снизу так и не поступал, то напарник поднимал тревогу: что-то случилось. Тогда все шли на погружение: спасать товарища. Если ныряльщик погибал, то его товарищи говорили: «он проглотил свое дыхание», то есть захлебнулся. И, по старому обычаю всех моряков, возвращали тело морю.
Те ныряльщики, в отличие от современных дайверов, никак не были защищены от опасностей морских глубин, куда человек теперь опускается с такой легкостью.
Оценка добычи
В плохую погоду ныряльщики и их напарники раскладывались на палубе и спали до утренней молитвы. А затем распределяли добытые раковины и помогали «аль фалали» – открывателям раковин, которые при всем своем старании не успевали обработать все раковины от того смрада протухших моллюсков, который преследовал команду на протяжении всего промыслового сезона…
Если раковин на дне с каждым днем попадалось все меньше и меньше, то артель перемещалась на другую точку промысла, отдавала якорь, и все повторялось снова. Опытные капитаны знали, где искать обильные поселения моллюсков. Были у них и свои приметы. Например, в Дубае и Катаре ныряльщики верили, что если случится такая редкость, что в начале зимы прольется дождь, то год будет урожайным на жемчуг.
В промысловый сезон три-четыре человека умирали на борту доу. Многие становились жертвами акул и мурен.
В фольклоре ныряльщиков существует немало страшных историй о гибели их товарищей. Одна из них повествует о том, как ныряльщики находили гигантские жемчужины в раковинах величиной с метр, а когда пытались взять жемчужину, то створки раковины захлопывались как капкан и через несколько минут ныряльщик захлебывался… Кстати, такую легенду можно услышать не только на берегах Персидского залива, но и в Южных морях и в Полинезии, славящейся своим черным жемчугом.
Сезон ловли начинался в апреле и длился шесть месяцев – именно в это время воды Залива наиболее прозрачны и безопасны для пловцов. В автономном плавании под палящим солнцем моряки проводили по четыре месяца. За это время они превращались даже не в крепко спаянную команду, а в дружную семью, где каждый старался облегчить тяжелую жизнь другому добрым словом и отсутствием всякого эгоизма. Питание было простым и скудным: рис, финики и сушеная рыба. Разнообразить стол можно было лишь пойманной свежей рыбой, но ее не всегда хватало на всех. К тому же огонь разводили с крайней осторожностью. Даже курительные трубки – «медуах» были рассчитаны на мизерное количество крепкого самосада, которого хватало на пару-тройку(одну!) затяжек. Такие трубки до сих пор в ходу среди капитанов доу и их можно без труда разыскать на рынках Дубая, Омана и Катара.
Пока ныряльщики доставали все новые и новые партии раковин, палубная команда вскрывала их специальным кривым ножом «муфлак» и извлекала из раковин жемчужины, если таковые находились. Обычно лишь в одной из тридцати, а то и сорока раковин оказывалась жемчужина. Сотни пустых раковин шли «в отвал» – их просто кидали за борт, но тем не менее промысловые доу всегда преследовал тяжелый запах подгнивших моллюсков.
Добыча жемчуга в открытом море принадлежит прошлому, но к этой традиции в Дубае относятся с особым уважением – он был «семейным промыслом» и составлял смысл жизни десятков поколений современных жителей княжества. В наши дни память об этой национальной традиции стараются сохранить для новых поколений.
Например, современные дубайцы на целый месяц выходят в море на водолазном боте и совершают погружения в местах традиционного промысла. Делают они это не ради возможности найти жемчуг и разбогатеть: они уверены в том, что так можно поддержать традиционную мораль общества, сохранить ту тонкую духовную связь, что тысячелетиями существовала между человеком и морем, когда благосостояние людей зависело от ежедневного труда, основанного на многовековом укладе поколений арабов, поселившихся некогда на узкой кромке земли, зажатой между морем и пустыней.