— Настоящий учёный был, сейчас таких не найдёшь. Все сперва дурачком его считали, блаженненьким. Неуживчивый, честный чересчур был. Но столько, сколько он сделал за жизнь — пятерым не повторить, — в глазах Сергия сочетались светлая память о давнем ученике и горечь его потери. — Всё хотел тоже Хранителем стать. Самую малость не успел — Рябина Тамбовская ждала его уже. За несколько недель сгорел — споры второго ранга падла какая-то подселила.
— Прости, деда. Не знал я, — мне было по-настоящему стыдно. Кто ж знал, что герой детских анекдотов был героем по-настоящему.
— Да откуда тебе знать-то… Мало кто правду знает, мало кто живёт по ней. А он, Ванька-то, учёный был от Бога. Ося на него диву давался — никогда, говорил, таких не встречал. И ведь почти всё, за что ни брался — получалось у него. Не для себя старался, для людей, да для Земли-матушки. Это не нынешние тебе, у которых одни деньги на уме. Ведут себя так, будто у них за околицей ещё одна планета запасная стоит, куда переберутся, как эту изгадят вконец. Ванька подвижник был, в старом, правильном смысле. Сейчас-то плевать всем, что дальше будет: соберут один-два урожая, а там хоть трава не расти. Она и не растёт, в прямом смысле. На гектар два вагона селитры вывалят — а потом удивляются: чего это в овощехранилищах половина всеядных, вроде бы, крыс попередохла, а вторая половина — с собаку размером вымахала…
Дед явно говорил о наболевшем. И хорошо, что Речью. Хотя, принимая во внимание его амплуа у местных, вряд ли официанты поверили бы услышанному. В отличие от меня. Я — верил.
— Не рви сердце, Серый, — раздались слова Осины. — Понял он уже всё, шутник-то наш. Карандаш, мать-то его. Бим и Бом в одном лице.
— Да зло берёт, Ось: человек столько доброго, нужного и полезного сделал в жизни, а про него только и помнят, как он полез на ёлку за укропом, а его арбузами завалило! — махнул рукой Хранитель.
— Так ты ж сам этот анекдот и придумал! — отреагировало Древо. А я махнул официанту. Такие откровения точно требовали анестезии.
— Давай тогда уж и мне. Того, с клопами, — кивнул Сергий. Наша молчаливая беседа одними жестами наверняка бы привлекла лишнее внимание в пустом зале ресторана. Но выдуманная репутация выжившего из ума селекционера развязывала руки.
— А мне вина белого сухого бокал. С водой только развести, три к двум, Серый, помнишь? — подключился Ося. Два пьющих старика-разбойника с трудной судьбой и долгой, невероятно долгой историей. Тревожная компания на вечер, конечно. Но у кого мне ещё учиться, как не у них?
— Слыхал, Аспид? Белого, лёгкого, кисленького. Лучше испанского, конечно, — вновь кивнул дед, заслужив ещё один сочувственный взгляд подошедшего официанта.
— Что-нибудь выбрали? — приветливо сказал он, глядя на всякий случай на меня.
— Да. Будьте добры бутылку «Ахтамара», сырную и фруктовую тарелки и бокал белого сухого. Испанское есть? — чуть рассеянно продиктовал я, оставаясь под властью истории великого селекционера. И продолжая краем уха, или, точнее, частью мозга слушать беседу предвечного Древа с его Хранителем.
— Из испанских сейчас только портвейн, — с лёгким сожалением доложил парень, которого, как гласила табличка на груди, звали Иваном. — Могу рекомендовать итальянское, очень приличное.
Я посмотрел, как дед благосклонно прикрыл глаза, и согласился на итальянское, не забыв и про воду.
Иван обернулся почти мгновенно. Да, с тем безымянным сердягой в кофейне, конечно, ничего общего — Небо и Земля, как говорится. Установив на столе тарелки и прочую посуду, он буквально растаял в воздухе. Мгновенно нарисовавшись возле барной стойки, где они, судя по всему, с барменом обсуждали брянских дикарей, что поливали какую-то растительность в банке разбавленным почти до прозрачности самым дорогим в меню итальянским вином.
— Ну, за помин души раба Божьего Ивана, светлая ему память, — Хранитель поднял пузатый бокал и влил в себя тёмный напиток, тут же подхватив с блюда пару виноградин.
— Не обманули мальчика, и впрямь Италия, — мысли Осины звучали с некоторым удивлением. — Надо же, где бы ещё встретиться?
— С кем? — уточнил я на всякий случай.
— Ты не поймёшь, наверное, как это бывает — ты знаком с кем-то, но вы никогда не виделись. Но кажется, что очень близки по духу, по сути своей, — неожиданно торжественно начал Ося. Захмелел, что ли? Сколько там надо-то трём побегам в банке.
— Почему не пойму? Запросто пойму, — удивился я. — Мы ж — дети глобализации и прогресса. Я в школе пока учился, на сайте одном с ребятами познакомился. Один из Питера, второй из Цюриха. И две девушки, одна с Тюмени, вторая с Новосиба. Вторая, правда, бабушкой оказалась, но не суть. Отлично общались, с полуслова друг друга понимали.
— Что-то похожее, наверное. Мы получаем информацию с водой. Частью — корневой системой, частью — внешними каналами, ты сам видел. Кровь — та же вода, только более насыщенная, в ней можно несоизмеримые объёмы передать. Когда Странников было больше — мы тоже, как ты говоришь, знакомились друг с другом, вестями обменивались, — Древо явно разговорилось не на шутку. Наверное, волнение отпускало его. Хотя — кто знает?
— Вот и с Елью так подружились… Она в Трентино росла… Растёт, наверное, ещё. Только уже не она…
Мы с дедом глядели на банку не отрываясь. Не знаю, был ли Сергий в курсе этой истории, они, как-никак, с Древом знали друг друга больше и лучше остальных. Но, судя по его озадаченному лицу, итальянская Ель была в новинку и для него.
— Валь-ди-Фьемме у подножья Альпийских гор. Изумрудные луга, заповедные леса. Она росла в одном из таких. Песни ветра в её ветвях приходил слушать сам Николо Амати. И учеников своих приводил потом…
Я беспомощно перевёл взгляд на Сергия.
— Скрипичных дел мастер великий, виртуоз. У него учились Гварнери, Штайнер и Страдивари. Про Страдивари-то хоть слыхал? — пояснил он мне снисходительно по «прямой связи», чтобы не мешать Древу предаваться воспоминаниям.
Я с новым, значительно бо́льшим вниманием посмотрел на бокал вина. Который принёс нам Ваня в Твери, в ресторане отеля «Пушкин». Да, такого «Визита к Минотавру» тут ждать было неоткуда, но вот поди ж ты.
— Это она научила Амати понимать и чувствовать структуру дерева. Потому и пели его скрипки совершенно по-своему. Каждая по-своему. Плесни-ка, Серый, ещё, раз уж пошёл такой разговор.
Хранитель бережно развёл ещё и осторожно, по вилочке, влил в банку. Мы ждали продолжения истории, и на крутивших пальцами у виска местных нам было совершенно наплевать.
Осина рассказал и о Ели, и об Оливе, и о Каштане с озера Гарда. Про последнего добавлял Сергий — он видел величественное дерево живым, ещё до первой мировой. Которую Каштан не пережил. И я даже не старался представить, сколько же всего помнили и знали эти существа. И поговорка про «пень бесчувственный» теперь воспринималась совершенно по-другому. Если остро переживать гибель каждого друга — долго не протянуть. Но чтобы так, как Осина, достоверно и ярко всё помнить, и не сойти с ума — это нужно, конечно, сверхъестественной сущностью быть. Как Древо.
— Скажи, а вот те маленькие пять штучек, которыми нас Вяз угостил — это чего такое было? — не удержался я от вопроса, пока Сергий, снова по вилке, доливал в банку остатки разведённого вина.
— Такого тоже не было давно. Очень давно, — Ося говорил неторопливо, размеренно. — Если по-вашему, по-простому, то это один из самых сильных в мире иммуномодуляторов вкупе с редкими аллелями двух генов, с уникальными теломерами.
Если это было по-нашему, по-простому — то я, получается, был не наш.
— Болеть не будем, и жить станем, пока не надоест, если уж совсем примитивно, для некоторых, — пояснил Сергий, заслужив от меня благодарный кивок. Ладно, на их фоне примитивным быть не стыдно. Остальные-то вообще, выходит, элементарные.
— Клетки Вяза, как и любого Древа, могут влиять на продолжительность жизни людей и её качество, — Ося вещал, как из президиума. — Серый верно сказал, все известные сейчас болезни вам больше не страшны. У вас теперь иммунитет — как у дерева, образно говоря. И из болячек страшны пожар, топор и короеды. Но вам, как многомобильным, это угрожает несильно. — Вот же злопамятный какой.
— И стареть вы будете по-другому, — подключился Хранитель. — Обычно встреча с Древом добавляет от пятидесяти до ста годков жизни. Но там клетки другие и дозировка явно не такая. Подарок Вяза, думаю, раза в три мощнее будет.
— Если не в пять, — подтвердил Ося.
Я крутил в руке бокал с коньяком. Пытаясь как-то уложить в голову неожиданную мысль, что могу прожить триста лет. Если не пятьсот. На ум почему-то упрямо лезла черепаха Тортила, как потенциальная ровесница. И ещё споры второго ранга, которые лишили мир уникального учёного, а мне только чуть-чуть морду пощипали. И то, что, если всё сложится удачно, мы не только Павлика в первый класс проводим, но и на летающих машинах покатаемся, и в отпуск на «Флостон Парадайз» слетаем, как Корбен Даллас.
— Мужики, айда на троих, а? — мысли о непостижимо далёком будущем прервала невнятная речь командированного, который успел отлипнуть от стола и добраться до нас, перехватываясь, как ленивец или очень медленный гиббон, по спинкам стульев. На подбородке у него блестел маслом кусочек огурца, а в уголке рта торчала веточка укропу.
— А то сидите, как сычи, молча, да на банку свою пялитесь, ладно бы — с закусью, — продолжал «наводить мосты» Венец Творения, царь природы, человек разумный. По задумке.
Но тут гравитация, бессердечная, как всем известно, включилась в игру и придала истории динамику. Стул, стоявший между мной и Хранителем, на котором практически висел гражданин, внезапно встал на дыбы. Ну, ладно, не встал, а только попробовал. Но командированному хватило. Его закрутило вокруг своей оси, завернув спиралью мягкие ноги. А рука, резко ускорившись и пытаясь поймать что-то важное, например, точку опоры, метнулась змеёй к банке с Осиной внутри.