— Они энергией питаются. Но такой, полуфабрикатной, что ли. Чистая Ярь — яд для них. А всё, что по накалу ниже — деликатес. Любви и злобы избегают, потому что от них до Яри чуть-чуть совсем. Тоска, печаль, горе, стыд, зависть — вот их основной рацион. А самое сладкое — отчаяние и бессилие. Потому что от них до Яри дальше всего. Чёрные, те, что выше третьего ранга, на эмоции вообще не способны. Механизмы они больше, чем люди уже. Те, что пониже — уверенные в себе, дерзкие, бойкие, наглые. Любовь в нормальном смысле слова их не интересует. Страха мало испытывают — говорю же, уверенные чересчур. А сами они для паразитов, что из спор вылупляются — смертельный яд. Такая вот хитрая придумка. Не будь вас, обычных — давно бы на голодном пайке сидели. Вот и выводят всё новые и новые способы, как бы и ужалить побольнее, и насмерть не убить. Падлы.
Ниссан переваливался на корнях и кочках, норовя того и гляди залечь на бок. Пират уверенно крутил штурвал. Я только сейчас заметил на обивке руля глубокие вмятины и борозды от его «хваталки». Обогнув невесть откуда взявшийся островок высокого, делового леса, мы выбрались на прогал, узкий язык твёрдой и условно ровной поверхности меж двух болот. Который упирался прямо в гору.
Ясно, что горам в этих местах, среди топей и лесов, делать нечего. Но рельеф поражал. Наверное, непривычностью и неожиданностью — после часа попрыгушек по болотам такое увидеть не ожидаешь точно.
Перед капотом высились, приближаясь, здоровенные ели, уходившие, казалось, в самое небо. Они росли по холму или небольшой сопочке так плотно, как в самом дремучем из когда-либо виденных мной ельников. Нижний ярус, кольцо деревьев, что окружало возвышенность, ветвями касался мха. Повыше росли те, у кого едва ли не до середины тянулись ровные, чистые стволы без сучков — никогда прежде такого не видел. Причём, задние ряды будто нависали над передними, протискиваясь между вершинами и ветвями. Холм казался огромным ощетинившимся ежом.
Патруль замер, не доехав до ближних елей метров десять. Мастер в своей всегдашней манере молча выбрался из-за руля, покрутил торсом, разминая спину, и, обойдя вездеход, начал выгружать из багажника на мох наши пожитки. Следом за мешками выбрались и мы с Энджи. На ровной поверхности было непривычно. А конкретно в этом месте — ещё и неуютно. Казалось, что лес изучает нас без всякой приязни, как что-то новое, неожиданное. Что вполне может оказаться угрозой. Поэтому это лучше сразу убить. Судя по тому, что Лина постоянно старалась встать так, чтобы между ней и ёлками был я, а Алиса юркнула за спину Сергия, я в этих ощущениях был не одинок.
— Держитесь, — обронил Николай из окна, заводя машину. И уехал, переваливаясь, по своей же колее. Оставив нас на тонком мостике ровной земли, покрытой тёмно-зелёным коротким и мягким мхом. Посреди двух болот и перед холмом, смотреть на который по-прежнему было неуютно. Как на ДОТ, внимательно разглядывающий незваных гостей стволами пулемётов из каждой бойницы. Или из-за каждой ветки.
— Если я хоть что-то ещё понимаю, Ось, то переть нам туда дуриком — верная смерть? — спокойно спросил дед, снова протянув мне ладонь, стоило только закурить. Угостил и его.
— Правильно понимаешь, Серый. Нам и тут, в принципе, никаких проблем загнуться, — Древо ответило почти без паузы. Но лучше б вообще не отвечало.
— Мох? — уточнил Хранитель, оглядываясь по сторонам.
— И мох, и травы, и корни, и ветви ближние. Вон та ёлочка-иголочка, зелёная-колючая, что чуть наособицу стоит, шагов на двадцать иглы мечет без промаха.
Я не стал присматриваться, о каком именно дереве он говорил. Просто сдвинул локтем Лину за спину. Дед чуть повернулся и широкой спиной полностью закрыл сестру и Павлика.
— А если по следам, по колее, обратно двинуться? — на всякий случай уточнил я. Стоять тут, как в тире, перед незнакомыми ёлочками, было очень не по себе.
— Так потонем. Гляди-ка вон, — ровно сообщил Ося.
В это время тот «язык» твердой земли, по которому привёз нас сюда Мастер, разошёлся поперёк метрах в ста от холма, примерно посередине. Наш край стал на глазах смещаться вправо, противоположный — влево, как секции наплавного моста. Через несколько минут мы оказались на острове. Не сделав ни шагу.
— Красиво. Правда, здо́рово сделано. Старая школа, уважаю, — Ося, кажется, восхищался тем, что шансов выжить у нас с каждой минутой становилось всё меньше и меньше.
— Корни? — недоверчиво спросил Сергий, внимательно глядя на промоины-омуты, что на глазах затягивались ряской. Раньше общительнее был. Поездил с Болтуном, называется.
— И корни тоже. Тот, кто нас сюда позвал, сильнее меня. Гораздо сильнее. Даже стой я на месте, в своём лесу, на своей земле. Тут, если я верно чую, как бы не тысячу лет никого, кроме пары-тройки Мастеров не бывало. Ты смотри, в округе пожары, усобицы, резня да разбой — а тут, как в санатории. Воздух свежий, комаров нет, — я не мог понять, издевался он, или серьёзно говорил.
— А холмик-то непрост, ох и непрост. Девять колец защитных я вижу. И, наверное, ещё с десяток — не вижу. Если Древу здешнему никто столько времени не мешал — от кого ж оно так спряталось да затаилось? За трижды семью кольцами схоронилось?
В Речи Осины прибавилось Яри. Павлик заёрзал на руках у матери, недовольно гугукая. Лина вцепилась мне в рукав. В прошлый раз Древо вещало так размеренно, давая Мастеру клятву, что мы приехали с миром. Которую тот, видимо, привёз именно сюда. И которая, кажется, не убедила здешних хозяев открыть нам двери.
— Выпускай меня, Серый, — Древо промыслило эти три слова Речью, в которой уверенность соперничала с обречённостью.
— Как? — ахнул Сергий вслух.
— На землю. Ноги затекли, — ну, начинается. Дерево-юморист — это именно то, чего нам и не хватало для полного счастья в этой далёкой, опасной и безвыходной таёжной заднице.
— Ося, — голос Сергия чуть дрогнул.
— Давно Ося! Делай, что говорено, Серый! — снова нажало Ярью Древо. Павлик захныкал, и Алиса начала покачивать его, приговаривая что-то успокаивающее. Кажется, чисто автоматически. Потому что сама смотрела на деда, уставившегося на банку в руках, едва ли не с ужасом.
Хранитель осторожно опустился на колени. Левой рукой накрыл горлышко, а правой стал бережно переворачивать Осин домик, следя, чтобы росточки не помялись или погнулись. Когда каждый из трёх стволиков-черенков разместился между пальцами, Сергий отставил банку, положив правую руку поверх комка земли, белые ниточки корней в котором, шевелясь, на глазах втягивались внутрь. Перевернув Древо замершими листиками вверх, дед вытянул руки перед собой. Мне показалось, что я заметил слёзы в его глазах. По сфере его, привычно красно-белой, протянулсь синие стрелы тревоги. Между ладонями, вокруг корней Осины, разгорался ярко-алый шар.
— Помогайте, ребятки. Угостим Осю на дорожку, — выдохнул Хранитель.
Я шагнул ближе, встав чуть левее, и положил правую руку ему на плечо. Лина тянулась хвостиком, не выпуская моего рукава. С другой стороны подошла Алиса, подняв повыше Павлика, как на кадрах старых фильмов, где матери протягивали младенцев вождям и удачливым полководцам за благословлением.
Мы с племянником, кажется, «включились» одновременно. Шар меж ладоней Хранителя сперва чуть просветлел, едва ли не до кораллово-розового, и тут же насытился ярко-красным, густым, тяжёлым, как старое вино. Не знаю, о чём думали Сергий и Павлик. Я «отдавал» уважение, восхищение и благодарность. За знания, которыми делилось Древо, пусть и в своей манере. За возможность слушать и учиться. И за то, что помогло мне спасти Лину. Моего ангела.
Судя по лицам, на которых светились добрые улыбки, Ося каждому нашёл персональные слова поддержки. Я начал было переживать за пустоту и тишину в своей голове.
— Хорошо прокатились. Надо будет повторить при случае, — Речь Осины будто звенела от напряжения. Хотя, скорее, от какого-то шалого куража. Вот уж чего не ждёшь от предвечного Древа.
— А что мы, по-твоему, неживые что ли? Пусть по-другому, но чувствуем, мыслим, — энергия переполняла его.
— Будь сильным, Странник. Семью береги, семья — святое. Любовь храни — она бесконечные силы даёт. И Землю береги. Ярью богатые, богатыри по-вашему, наперечёт у неё всегда были. Многое дано тебе взамен отнятого, Яр. Цени. И никогда ничего не бойся. Это скучно и неинтересно, запомни! Страх убивает интерес, кураж и волю. Раз поддашься, другой — и не заметишь, как чёрные паучьи лапки уже держат вожжи в твоей голове.
Шар в руках Хранителя полыхал насыщенным красным, как хрустальная вазочка с вишнёвым вареньем на подоконнике, под лучами восходящего солнца, когда блики от неё рассыпаются по всей кухне. Он начал пульсировать, с каждым разом становясь чуть больше в размерах. И с одним из ударов, шестым или восьмым, резко, взрывом, увеличился, заполнив собой всю сферу Осины. Мы стояли в самом её центре. И это было непередаваемо.
— Шабаш, други! Уважили, так уважили. Серый, верни, что взял! — Речь Оси гремела, отражаясь, кажется, от затихшей перед нами тёмной чащи.
Хранитель бережно установил его на мох, осторожно разведя руки, следя, чтобы не качнулись, не наклонились молодые побеги бесконечно старого Древа. И, усевшись рядом, начал расшнуровывать кеды. Мы с девчатами смотрели на деда, решительно ничего не понимая.
Отставив в сторону обувь, Сергий сдвинул ступни вместе и протянул к ним руки ладонями вверх, сдавив локтями колени. Большие пальцы ног его почти касались листьев Осины. Пару секунд не происходило ничего. А потом мне показалось какое-то странное движение под кожей на левой ступне. Будто одна из синих узловатых вен шевельнулась, пробуя устроиться поудобнее. Или вылезти наружу.
Тонкие бледно-зелёные иголочки показались одновременно над кожей на ногах и над самым центром каждой из ладоней. Бывшая одно время увлекалась хиромантией, и я легко опознал линии ума и сердца, виденные как-то в её роликах, где одни звонкие бабы учили других по сети древнему ремеслу с двусмысленным названием. У деда эти линии, казалось, заплетались в косу.