— Теряешь былую лёгкость, пеньсия, — издевательски протянул Степан. Так и сказал, с мягкой буквой «н». Так обиднее, кажется, получилось.
— А ты сам сейчас встанешь супротив него — я на тебя посмотрю, — невозмутимо ответил Сергий. И продолжил, обращаясь уже ко мне. — Не спеши, и, главное, не горбись. А тому, кто тебе удар ставил, в ножки при случае поклонись — очень он нам время сэкономил.
Я кивнул, подумав о том, что Валерий Александрович, тренер нашей городской секции, вряд ли предполагал, что один из далеко не самых лучших его воспитанников когда-нибудь услышит такое. Тем более, от такого.
— Могуту поймал, это видно, — гудел он, потирая бок, где продолжал наливаться синяк. — Теперь за малым дело: поженить их с Ярью. Огонь внутри тебя должен дрожь ту почуять и в одном такте с ней плясать начать. Если за пару дней осилишь — ведро сурицы у Стёпки выиграем!
Вот же жуки старые! Имея одного-единственного недоучку — и то тотализатор устроили!
С епископом сходились гораздо медленнее, чем до этого, несмотря на скандирование трибун. Раж, в полном соответствии с прозвищем, только что «волну» по ним не пустил. Исключительно за неимением оных. И за недостатком зрителей. Которые, впрочем, своей активностью вполне компенсировали малочисленность. Ритмичные крики «Яр! Яр! Яр!» будто отражались от удивлённых деревьев, сроду не видавших такого ажиотажа на лесной тренировочной площадке. Вряд ли здешние гномики и косули так горячо поддерживали своего подгорного властелина на одиночных тренировках.
Ноги будто сами несли меня над травой, не приминая ни стебелька, не оставляя следов. Я скользил, касаясь плечами солнечных лучей, точно струн, что на каждое прикосновение отзывались звуками, что наполняли душу радостью и восторгом. И колючий шарик внутри рос с каждым новый аккордом, с каждой нотой. С каждым ударом Степана, которые теперь получалось или блокировать, или вообще пропускать мимо, уклоняясь и ныряя. Я их наконец-то видел. А речёвки с моим именем будто всё ускорялись и ускорялись. Пока не слились в единый пульсирующий звук, вибрировавший на одной ноте. Который срезонировал с дрожью Земли. И со стуком-перезвоном ослепительно-белых иголочек внутри, что грозили вот-вот пронзить меня насквозь. И я ударил.
На поляне стояла мёртвая тишина. Молчал на траве даже Павлик, упавший с внезапно рухнувшего на пузо волка. Который лежал с закрытыми глазами и только что лапами морду не закрывал. Будто вспышка Яри, что сопровождала мой удар, ослепила его. Молчал и Сергий, задумчиво глядя на глубокую вмятину в зелёной изгороди, вокруг которой, никак не унимаясь, дрожали потревоженные ветви и листочки. И из которой торчала нога епископа в оливковом кеде на чёрной резиновой подошве в рубчик. Второй кед стоял в шаге передо мной и вид, с развязанным шнурком и высунутым языком, имел удивлённо-придурковатый. Как и я сам, надо полагать.
— Выучили на свою голову. Облысели все, — брюзгливо раздалось из вмятины. И я наконец-то выдохнул.
По единогласному решению тренерского штаба в лице стариков-разбойников на сегодня занятия по рукопашному бою свернули. Перекошенный на левый бок Устюжанин добрёл до приметной ели с огромным дуплом, залез туда едва ли не весь целиком и выбрался с брезентовой сумкой, на которой алел красный крест в белом круге. И какой-то глиняной корчагой во второй руке. Кто бы сомневался в этих старых отшельных пьяницах.
Сергий со знанием дела обследовал грудную клетку Степана, которой досталось сильнее, чем его собственной. Намазал друга какой-то остро и холодно пахнувшей зелёной мазью из каменной баночки цилиндрической формы. И, будто памятуя о том, что доброе слово — лучшее лекарство, сообщил:
— Ну, рёбры-то, конечно, срастутся, куда они денутся. А вот самооценку, старый, смело можешь хоронить. Чтоб от отрока так отхватить — это ж ни в какие ворота не лезет.
— Таких отроков надо поститься сажать годков на полста. Желательно — на островке, типа Уединения или Ушакова. Чтоб вокруг — нихрена до горизонта, только белый снег сверху да чёрная вода по краям. И бакланы чтоб орали обязательно, — кряхтя и охая, недовольно ответил епископ.
— А бакланы зачем? — удивился Раж.
— А чтоб жизнь малиной не казалась. И чтоб смирению учиться беспрестанно. Ему полезно было бы. Это ж надо было так въ… хм. Пиз… Эм-м-м. Стукнуть, короче, больно по дедушке, — подобрал-таки слова он.
— Да, звонко вышло. Ладно, хорош на жалость-то давить, пеньсия, — вернул издёвку Сергий. — Таких дедушек, как мы с тобой, только из танка расстреливать. А из Аспида будет толк, думается мне. Скорости только маловато и с координацией беда.
— Беда, точно. Но оно, пожалуй, и к лучшему. Кабы он в полной силе был — от меня бы в те кусты только верхняя половина отлетела. А от нижней — кишочки за ней вслед, серпантином, — задумчиво сообщил епископ, потирая грудь и поднимая осторожно левый локоть, прислушиваясь к ощущениям.
— Образно. Наглядно, — пробурчал дед, покосившись на девчат, что одновременно и совершенно одинаково ахнули, побледнели и прижали руки к губам.
А потом Раж, под одобрительное кряхтение Степана, играл со мной «в белочку». Смысл игры заключался в том, чтобы успеть перепрыгнуть с ветки на ветку, не влепившись в стволы и не свалившись на землю. А главное — не получив шишкой, которых дед насобирал полные карманы и швырял со скоростью пулемёта. Через десять минут я нахватал синяков по всему периметру и едва не лишился глаза, когда пахнувший смолой снаряд прилетел особенно удачно. После чего спрятался за стволом и принялся, как настоящая белка, верещать оттуда, чтоб старый вредитель прекращал. Но с ним такие номера не проходили. Он по одному «отсушивал» мне меткими бросками пальцы, которыми я хватался за кору ёлки. Было больно.
Домой возвращались, как инвалидная команда. Епископ кряхтел, охал и шаркал ногами. Сергий держался получше, но тоже ойкнул пару раз, неловко ступив на корни и потревожив бок. Я, стараясь не издавать звуков вовсе, и особенно — не думать, плёлся следом, хромая и переваливаясь, как утка. Один Павлик как ни в чём не бывало нарезал круги вокруг неспешной процессии, верхом на счастливом Сажике. Который облизал его, кажется, с головы до ног, провожая в глухую каменную скалу, что обернулась проходом, стоило Степану нажать какой-то неприметный выступ. По подвесным мостикам в обратную сторону шли, наплевав на высоту и шаткость конструкции — как-то вообще не до того было.
Очень помогла, конечно, баня. Как и в прошлый раз вышли из белых клубов румяными, чистыми и почти отдохнувшими. Ну, женщины и дети — полностью, без «почти». Но и мы с деда́ми хромали уже чуть меньше. Хоть они и пугали в один голос, нагоняя жути, что сегодняшняя боль — так, баловство. Вот встанешь утром — увидишь небо с овчинку! Никогда не понимал глубины этого изречения. Причём тут овчина?
Ужин, которым единогласно было решено признать наш сильно запоздавший обед, тоже не подвёл. Каждый нашёл что-то по душе: было и сладкое, и жирное, и острое, и диетическое. Диетическим старики-разбойники снова накидались так, что провожали нас песнями.
— Как думаешь, когда поедешь? — негромко спросила Лина, разминая мне спину. Она честно старалась избегать синяков, но, видимо, кроме них там особо ничего и не было, поэтому я терпел молча, иногда дёргая пяткой или плечом.
— Думаю, завтра-послезавтра Степан доложит Белому об успехах и достижениях в тренировке личного состава в лице меня. А тот уж помозгует и решит, осилю ли. Или ещё месяцок в «белочку» стоит поиграть, — страдальчески вздохнул я.
Энджи хихикнула и принялась рассказывать на разные голоса и показывать, как и с какими выражениями лица я валился с веток, сбитый меткой шишкой Сергия, как пустая банка в тире. И с какими репликами встречали очередное приземление старики-разбойники. Я сперва пыхтел, обижаясь, а потом уже хохотал с ней вместе. Это непередаваемое чувство, когда ты говоришь с любимым человеком на одном языке, на одной волне, и вы не боитесь показаться друг другу слабыми, смешными или глупыми.
Правы оказались оба — и я, и Степан. Он — потому что с утра весь Змеев болел так, словно им вчера сваи забивали. В гранит. Я — потому что два дня прошли в тренировках. Помимо «белочки» научился играть в «карасика», с удивлением узнав, что могу не дышать под водой гораздо дольше привычной минуты, и плавать гораздо быстрее, чем предполагал. В «пущевика» или «ворсу»* — какую-то, как я понял, разновидность лешего, только злого и нелюдимого, никогда не показывавшегося на глаза людям. Тут надо было на счёт «раз!» спрятаться так, чтобы тыкавшие палками во все стороны старики-разбойники как можно дольше не попали в глаз или в живот. Очень выручила Осина наука по подгонке цветов ауры под ландшафт. И потренироваться получилось от души. В «молнию» — смысл был в том, чтобы как можно быстрее забраться на вершину ели, перескочить на соседнюю и спуститься вниз, касаясь каждой лапы. Словом, фантазия и опыт дедо́в работали против меня на всю катушку. Впрочем, стандартного «толкай землю» избежать тоже не удалось. Как и беготни вокруг полянки, то просто, то «колени выше!», то одним боком, то другим. И всё это — с Энджи за спиной. Под издевательское «Своя ноша не тянет!» на два голоса. И отжимался я сперва с ней одной за плечами, а на второй день и Алиску посадили. Но, что удивительно, на числе повторов отразилось не сильно. Видимо, методика тренировок с применением Яри и Могуты давала такие результаты, о которых всем атлетам мира оставалось только завистливо мечтать.
А вечером третьего дня тренировок, после непременных бани и ужина, подземный владыка предупредил:
— Поутру Древо на завтрак приглашает.
Звучало это по-прежнему тревожно, несмотря ни на какие успехи и достижения в физподготовке, конечно. Я прекрасно помнил, чем и как завтракали обычные, виденные мной раньше, Древа — Дуб и Осина. И даже полученная от Оси «схемка» по устройству и обслуживанию конструкции «кормящего амбара» тут же всплыла в памяти. Не имевшая, наверняка, ничего общего со сплошным камнем подземной пещеры, где из дерева были только хозяин да гость, Белый и Осина.