— Если я верно понял, деда, он ведь вылечил тебя? — осторожно, будто по льду шагая, спросил Саша.
— Всё так, — кивнул старик, и провалиться мне, если он не выглядел при этом счастливым и гордым. — Да Яри с запасом отвалил, кабы не поболее, чем Степан в прошлый раз. Так что, думаю, поживу ещё, ага.
И внучата бросились обнимать сперва его, а потом и меня, хлюпая носами. И чаем на полу, про который все так и забыли. Но Лида, северное воспитание, порыдала мне в грудь недолго. А после подняла оброненную тряпку и навела порядок под одобрительным взглядом деда.
— Я дарю вам картину, — сказала она, вернувшись из-за белой двери, видимо, санузла, уже без инвентаря, вытирая руки чистым вышитым полотенцем.
— Давай на «ты», Лид. Мне копию можно. Сканер найдём где-нибудь? — уточнил я.
— Она мне покоя не даст тогда, Яр. Буду глядеть на неё и думать, что за дедушкино здоровье, за чудо, фальшивыми деньгами рассчиталась. Не дело это, — серьёзно, очень по-взрослому ответила она. — А нам я другую нарисую. Не обижай отказом.
Разумеется, обижать никого я не планировал и не стал. Мы ещё часа два слушали байки ожившего Мастера, который явно переживал, что ничего, кроме внучкиной картинки, мне от него не потребовалось. А Лида время от времени поглядывала на меня такими глазами, что я, кажется, начал догадываться, кто на новом рисунке сможет сидеть у костерка третьим. Эту темноволосую сероглазую вечно хмурую морду я частенько брил по утрам.
Глава 21На подступах
Дорога была примерно такой же, поэтому от размеренных и неторопливых размышлений то и дело отвлекали, мягко говоря, особенности дорожного покрытия и такие же лютые переезды за мощными дощатыми красно-белыми шлагбаумами, перебраться через которые без потерь могла, пожалуй, лишь тяжелая военная техника. Гусеничная.
Мы с Рафиком на судьбу не жаловались, понимая бесперспективность этого занятия, поэтому хором ругали битый асфальт и блестящие макушки рельс самыми последними словами. Это занятие, ясное дело, тоже особыми перспективами не блистало. Но хоть душу отводили: я — свою, человечью, Странничью, а он — свою, японо-механическую.
Дорогой снова и снова возвращался в памяти ко вчерашней неожиданной встрече. Мастер Константин и его семья вспоминались с теплотой и неожиданной нескромной гордостью. Глаза Лиды и Саши я точно запомню на всю жизнь, сколько бы её не оставалось. Дед, будто переживая, что неравно отдарился за наполнявшую его Ярь, говорил и говорил, помогая себе Речью, вываливая на меня неожиданные детали взаимодействия Хранителей, Странников и Мастеров, их группы инженерно-технической поддержки и хозяйственно-бытового обеспечения.
Я узнал, как Устюжанин полгода отлёживался в катакомбах собора, когда подвода еле довезла его живым, но разорванным почти натрое. Чёрное Дерево, видимо, люто разозлилось, устав тогда терять своих наместников одного за другим, пусть и вместе с Древами-носителями, и организовало засаду. И там, куда направлялся епископ со товарищи, его встретил матёрый старый Дуб, в котором к тому времени зрело и колосилось ненавистью аж три черенка. Двое оставшихся в живых соратника чудом вырвали Степана, едва ли не по частям. Скорость, опыт и навыки позволили ему выжить, а им — доставить старца до родного города, загнав с десяток лошадей. Где с рук на руки передать перепуганному насмерть молодому Мастеру Косте. И упасть замертво тут же, не добавив ему уверенности в себе, а ситуации — позитива. Но оба как-то справились. Епископ выжил, научившись всему заново: дышать, сидеть, стоять, ходить. А тогдашний Костик, заполучив щедро седины в бороду, стал одним из лучших. Ну, это внук его так говорил, сам-то он отнекивался с неожиданной скромностью.
Вернувшись в гостиницу по темноте, я был встречен выскочившим из-за стойки портье Стёпой.
— А Вы знаете Сашу Ключника? — спросил он едва ли не шёпотом.
Я сперва было нахмурился, уже готовый замотать головой в отказе, но вспомнил и улыбнулся:
— Да, знакомы мы. Он мог заходить сегодня. А что?
Робея и только что не оглядываясь Степан рассказал, что Ключник — «человек очень непростой», и что половина, как бы не больше, из визиток, что я получил утром, принадлежали его заведениям. Поговаривали, что была жуткая история со стрельбой и покойниками, когда его дед, Костя Артист, решил по старости лет отойти от дел. За оппонентов Ключника «приезжали говорить серьёзные люди из Сыктывкара, Вологды и даже Воркуты». В городе пару дней все боялись на улицу нос высунуть, «даже менты!», а потом как-то само собой организовалось так, что тут теперь спокойно, тишь да гладь. Как и раньше, когда «смотрел Костя Артист». Жаль только, говорят, помирает он — старый совсем, болячек много.
Стараясь не ляпнуть лишнего и не выдать своего удивления от этого неожиданного криминального чтива с родины Деда Мороза, я поведал насторожившемуся и восторженному, как бигль, Стёпе, что Константин Сергеевич пошёл на поправку. И что всё будет хорошо. Это довольно самонадеянное утверждение будто само вырвалось. Но собеседник затряс головой так, точно ждал именно его, Доброй ночи мне он пожелал очень вежливо и уважительно, сперва уточнив, не нужно ли чего, во сколько разбудить и чего я хотел бы на завтрак. Я ответил, что всё есть, проснусь сам, а съем, что дадут, ибо в еде непритязателен. Провожал меня портье таким восторженным взглядом, будто я по меньшей мере Космос Юрьевич Холмогоров, а то и сам Белый. Хотя вряд ли он смотрел это кино.
Перед Микунью или Микунем, так и не выяснил пока, как правильно, мы с Рафиком угодили, едва выйдя из левого поворота, в такую ямищу, что я уж было подумал — всё, дальше пешком. Но машина, будто Такеши Китано в одном из фильмов, практически вслух пролаяла что-то сугубо нецензурное по-японски, и продолжила путь самурая. С неожиданной мыслью о том, что среди сторонников и последователей сокрытого в листве наверняка хватало Странников, я остановился на обочине. Осмотр показал, что колёса справа целы: покрышки не пробиты, диски не замяты или, упаси Бог, сколоты. Шёл бы сильнее гружёным, да с пассажирами по правому борту — могло бы так и не повезти, конечно. Сев обратно, я успокаивающе погладил руль и так же кивнул переднему пассажирскому сидению. Где, бережно обёрнутая плёнкой и осторожно пристёгнутая ремнём безопасности, ехала картина. И казалось, что старики-разбойники на ней смотрят вперёд сквозь лепестки костра с азартом и куражом. Это радовало, воодушевляло и поддерживало, конечно.
На въезде в город заправил полный бак на АЗС крупной федеральной сети. Давно заметил, что мы, городские жители из мест, приближённых к столице, попадая в те, где жизнь течёт мирно и неторопливо, очень цепляется за привычные вещи. Ищем знакомые логотипы, радуемся известным и привычным маркам и брендам топлива, пива, молока, сигарет. Глупо, конечно. Ничего же не мешает неизвестной колбасе быть вкуснее и свеже́е, чем известная. Кроме силы привычки и косности мышления.
А потом случился промах. То ли Болтун чего напутал, то ли я куда-то не туда нажал. В общем, тот «Маяк», к которому подъехал изрядно утомившийся Рафик, оказался рестораном. Ну, как — рестораном? Кафе. Пяток столиков, стойка с замершими в окоченении бутербродами, три полки бара за ней. Там не селили, короче говоря. Но неожиданно угостили бесплатно чаем и объяснили, что отель (а в местном исполнении слово звучало именно так, через звонкое «е») — он чуть поворотя налево, за второй отвороткой. Я пообещал не промахнуться, поблагодарил за чай и отправился на поиски.
Неторопливо ползя по пустым практически улицам, увидел и здешнего Ленина. Этот был празднично покрашен серебрянкой, в связи с чем казался неожиданно похожим на робота Вертера из старого фильма «Гостья из будущего». Только тот носил каре, Ильичу не положенное. В правой руке памятник решительно сжимал не то мороженое в рожке, не то букет фиалок, не то хрестоматийную кепку — мне с дороги видно не было. Только подивился в очередной раз, что даже при жёстких стандартах, регламентах и рамках, народ как-то ухитрялся находить и в те годы место для самовыражения и шага вперёд. Куда пришли — вопрос другой, следующий.
Здание гостиницы после «Каргополочки» не удивило. Те же два этажа, та же вечная советская надёжность и одинаковость, если есть такое слово. Даже двери с острыми алюминиевыми уголками в точности такие же, людоедские, на пружине. Постройка, окружённая очень похожими, сугубо функциональными, без архитектурных и вообще каких бы то ни было изысков, почему-то напомнила строчку из песни про печальную судьбу клуба на улице Нагорной.
За стойкой сидела женщина лет сорока или чуть моложе. Но ей своего, натурального, образа явно не хватало, или она была с ним в корне не согласна. Поэтому носила узкую маечку с какими-то картинкам из модных, наверное, японских мультфильмов или комиксов. В ноздре, левой, дама имела две серьги: серебристое колечко и чёрный камушек. В ушах, что едва виднелись из-под тёмного каре, колец было значительно больше. А ещё в причёске выделялись две контрастных пряди по всей длине: ядовито-салатовая и не менее ядовитая розовая. В тон помаде. И теням. Глаза были вообще нарисованы с большой выдумкой. Ни разу не видал розово-салатовых «смоуки айз», да таких, чтоб стрелки от них через виски тянулись к ушам. Знать, Бог миловал.
— Вы на заселение? — поинтересовалась она высоким тонким голосом, выждав, видимо, пока я наслажусь её образом, и окончательно треснет шаблон, никак не ожидавший встретить в этих МикунЯх такую Накамуру.
— Да, у меня заказан номер на сутки, — выдавил-таки я, давя желание проморгаться или протереть глаза. Лучше б молчал.
— А почему так ненадолго к нам? В командировку? Если к родне, то или подольше, или чаще у неё и живут, да. А в командировку на станцию? А на какую? Или на НПС? — она засыпа́ла меня спамом, как очень рьяный разносчик листовок — зелёные ряды усталых почтовых ящиков в подъезде, трамбуя на совесть. — Или Вы — блогер-путешественник? Хотя нет, они же сразу всё снимать начинают. А вы уже кушали? Я могу порекомендовать ресторан хороший! — таких, кажется, перебить можно только в прямом смысле. Палкой.