— Я чую помощь, сильную, верную, близко. Но стоять некогда, — от Древа это было слышать несколько неожиданно. — Смотрите, человечки, на деяния родовича вашего. Я, Ольха с земель коми войтыр, впервые чего-то прошу у вас. Не для себя. Поделитесь силой со Странником. Кто может. Молю.
Неожиданности продолжались. Внутри меня рыдала и терзалась предвечная сущность, не имея сил помочь. Под кожей, в толще мышц и, кажется, уже внутри костей упрямо ползли тонкие нити её корней или побегов. Огибая такие же от чёрного. Иногда сталкиваясь с ними в каких-то, видимо, ключевых нервных узлах. Это было больно. Очень. Очень-очень.
Перед глазами замелькали картинки. Ольха работала «по площадям», на открытом канале. Вот люди в шкурах, что приносят к её стволу новорожденных для благословления и на удачу. Вот охотники, что просят доброй добычи. Вот свадьбы, плывут в лодочках, украшенных разноцветными лентами. Счастливые, радостные лица.
А вот чёрные бородачи и их сеанс хорового пения. Вот укус второго ранга. И то, что последовало за ним. Где-то рядом от ужаса тоненько заскулила… Девочка. Какая-то совершенно неизвестная мне девочка. И отчётливо заскрипели зубы её деда и отца. Также абсолютно незнакомых мне.
Вот на кромке леса за ручьём у кочки появился баул защитного цвета. Просто выпал из воздуха и лёг на мох. Да, конспиратор из меня никакой. Вот с берега на берег одна за другой перелетели две странных железных баклаги. Я знал, что это канистры. А она не знала. Вот примялся мох на этом берегу. И из воздуха возникла и легла рядом с баклагами какая-то необычная носатая и зубастая штуковина, чёрно-жёлтая, как шмель. А у подножья стали сами собой образовываться ямы, оголяя корни. Смерть пришла. Наконец-то.
Я чувствовал облегчение и радость Ольхи от того, что появилась возможность наконец-то оборвать вековые мучения. И сейчас как никто понимал её.
А потом на пораненный корень из воздуха капнула кровь. И возле ямы проявился человечек с маленьким острым заступом. Корни с чёрным были общими. Но пользовался он ими хуже. Ольха проведала меня раньше. И заговорила. А потом не поверила себе сама, когда странный двуногий предложил бежать с ним вместе. И «показал», как это делается. И принял, не колеблясь ни секунды, побеги в своём теле. И забрал с собой от пустого ствола малое тело Ольхи.
Глядя теперь уже моими глазами на пожары Яри, разорванный пополам пустой брошенный дом, в котором царил чёрный, летя над ручьём и втыкаясь мордой в мох, зрители ахали и ругались последними словами, в зависимости от пола и возраста. Уничтожение ствола с насквозь прогнившей сердцевиной при помощи страшной штуки, убивавшей громом и пламенем, младший из Мастеров встретил с сугубо одобрительным и не менее матерным восторгом. А потом потянулись картинки дороги. Превратившиеся не так давно в сплошную темноту для меня. Оказывается, это Ольха как-то передавала, минуя глаза, информацию о том, что творилось вокруг, прямо в искрившие, стучавшие и звеневшие болью мозги. А левые рука и нога действовали рефлекторно, механически. До того момента, пока Рафик последним медленным накатом не добрался до борта гаишной машины, уткнувшись в него и зарыдав. Умница, лиц встречавших не показала. Ведь узнавать никого по-прежнему нельзя.
— Чёрный убивает его. Он понял, что не справится с нами обоими. Он хотел добраться до памяти Странника, чтобы передать всё, что вызнает, родителю. Но Яр не пускал его. И сейчас не пускает. Он запретил себе видеть. Узнавать вас по голосам. Вспоминать родных и друзей. Он один там, совсем один против чёрного. Который почти победил. Я прошу вашей помощи, люди… добрые…
— Говори, что делать! — дед сориентировался первым. Надо думать, с его-то опытом.
— Положите руки на него. Дайте ему Яри. Совсем немного осталось, с десяток узлов — и кокон будет готов. Я не прощу себе, если не удержу Странника.
Мне в тоне Ольхи послышалась глухая угроза. Что остальным она этого тоже не простит. Видимо, суровые современные нравы повлияли на «Доброе дерево». И оно стало рациональным. И эмоциональным. В самом что ни на есть человеческом понимании.
Три пары ладоней легли на меня, две мужских на руки и третья, девичья, на правую ногу. Которую я вроде как и не чувствовал особо. А вот гляди-ка — почуял. С некоторой паузой на левую ногу тоже легли чьи-то ладони. И дальше по телу. Их становилось всё больше и больше. Будто меня обступали незнакомые люди. Живые. И мертвецы, замученные в видениях, что посылал чёрный, надеясь запугать. Но лишь укрепив и без того лютое желание мести. Возмездия. Кто-то когда-то несказанно давно велел мне: «Это чувство запомни да схорони в душе, пригодится». Наверное, пришла пора. Когда, как не двумя ногами в могиле стоя, о возмездии врагу думать, конечно.
А потом потекла Ярь. Тоненькими, еле ощутимыми ручейками. По волоску, по полволоска. И на месте колючего шарика под грудиной запульсировало крошечное игольчатое пшённое зёрнышко. Но это была моя Ярь. Моя и Ольхи. Так необходимая нам именно сейчас. И до которой я нипочём бы не дотянулся, если бы не друзья.
— Убирайте руки, хватит, хватит! Всё! — голос её окреп. — Кокон готов! Открывай глаза, Яр. Он уже ничего никому не расскажет. Теперь это не нас с ним, это его с нами заперли!
Неожиданная шутка от простоявшего вечность в дремучих лесах Древа удивила. Но, если подумать, она полдня жила во мне, думала и дышала вместе со мной. Вон, песни даже пели хором. А от меня и не такого можно понахвататься. Павлик не даст соврать.
Ладони отодвигались. Первые две пары крепких, основательных, Мастеровых, убирали остальные, тех, кто не слышал Речь Ольхи, а просто приложил руки к умиравшему окровавленному телу, что колотилось в агонии на раздолбанном асфальте возле Рафика. И которое теперь замерло, перестав биться. Дыша хрипло, со свистом и бульканьем. Но ровно и глубоко.
— А теперь ты сдохнешь, мелкая упрямая двуногая тварь! — зашипело внутри. — Открой глаза, глянь на небо в последний раз!
И меня снова выгнуло дугой, так, что асфальта касались только пятки и разбитый затылок. А я подумал, что посмотреть на вечное небо и Солнце было бы здорово. Глядишь, и Яри набрать удастся, чтоб пободаться с этой мразью подольше. Но тогда на фоне неба я увижу лица тех, кто смотрел на меня сейчас с испугом и бессильной яростью. И их увидит чёрный. И мне плевать, есть у него связь с родителем или нет — никого я ему не покажу. Утрись, паскуда. Тебя, наместника большого и страшного Чёрного Древа, убила мелкая упрямая двуногая тварь.
— Держись, Яр, держись! Совсем немного! — Ольха орала, стараясь перекрыть мерзкое шипение чёрного. Чьи-то руки снова прижали меня к земле. Правая ладонь, давно принадлежавшая не мне, хрустнула — кто-то в запале упёрся на неё коленом.
Там то ли камушек лежал, то ли осколок какой-то. Он и впился в руку. И кровь, которой, как казалось, во мне уже и не было, капнула на асфальт. А точнее — на то место, где он когда-то был. А под ним была земля. Земля. Она и приняла кровь. И снова пришла на помощь, как в прошлый раз, когда устала смотреть, как меня пинали по лесному татами… заслуженные инструктора, мастера и лауреаты. Хорошо, что во мне оставалось то пшённое зёрнышко Яри — без него зачерпнуть Могуты я бы ни за что не смог. А с ним — смог.
Вой и визг внутри поднялся на какие-то немыслимые, ультразвуковые высоты. Я понимал, что чёрному должно быть больно. Но жалко мне его не было ничуть. Ни капельки. Ни одной, самой крошечной. Хоть размером с ту, красную, предпоследнюю, наверное, во мне, что достигла Земли. Хоть с бисеринку Яри, что неожиданно начала расти. Двигаясь в ритм с той мелодией, что звучала и во мне, и вокруг. На этот раз, какой-то походно-строевой, в такт с которой пробовало подстроиться и моё насмерть уставшее измученное сердце. Если бы не лесная наука — никогда бы я не поженил Ярь с Могутой. Случайности неслучайны, правду говорят… Все говорят правду. Все, кого я знаю.
Внезапно пронзила мысль: Ольха! Не навредит ли ей заёмная Земная сила⁈
— Не бойся, Яр. Бывает, что мать обижает детей. По незнанию или по ошибке. Только не эта. Она не ошибается, и знания её бесконечны. Мне не будет вреда от Могуты. А то, что ты снова подумал не о себе — восхищает ещё сильнее. Я доплела кокон. Ты можешь открыть глаза. Мы почти справились.
Я послушался Доброго дерева. Она была из тех, кого я знал. Из тех, кому верил. Кто говорил правду.
Солнышко ударило по глазам, как недавний взрыв на Белом острове, испаривший огромное дерево в секунды, вместе с паразитом-короедом, что так долго грыз его изнутри. Считая себя Древом, но на самом деле являясь лишь очередной бессчётной и безымянной спорой Чёрного, что занесло в эти края злым ветром в недобрый час. И теперь он знал, что я понял это.
— Сдохни! Сдохни, ничтожная тварь! Я — предвечное Древо! Могучее и величественное! Вселяющее ужас! — бессильные крики внутри не прекращались ни на миг.
— Ты — даже не гриб. Ты — гнилой кусок чужого гриба. Собака, возомнившая себя хозяином, пока настоящий хозяин занят своими делами. Ты даже нас убить не смог, ни меня, ни Странника. Потому что трусливо цепляешься за своё никчёмное существование, раб! — Ольха будто по щекам его хлестала. Каждая следующая фраза унижала сильнее предыдущей. А последняя — добила.
— Сдохните, оба! Во славу и величие Чёрного Древа! — эталоном здравомыслия он не был никогда. Но сейчас максимально приблизился к опасному сочетанию безумия и фанатизма.
А у меня остановилось сердце.
И ни Ярь, ядро которой уже было с кулак, и иглы всё продолжали расти, ни Могута, что бессильно плескалась внутри, как бензин в канистре, ожидая любой случайной искорки, помочь мне не могли. Потому что лечить самого себя я просто не умел. Не успел научиться. Курс молодого Странника включал сперва умение убивать, а потом — умирать самому. Их я освоил. А вот насчёт исцеления — не добрался.
Старик с породистым лицом, в очках с тонкой серой матовой оправой, наверное, тот самый дядя Артём, с которым говорили Мастера, явно врач, заорал куда-то в сторону, не сводя с меня глаз: