— А тэбэ какое дело, уважаемый? Ты брат ей, сват, или муж, может? — носатый развернулся быстро, неожиданно быстро для своей формы.
— Я задал вопрос, Зураб, — повторил я, краем глаза замечая, как Пятно в нём начинает будто бы принюхиваться. И как-то отворачиваться от девушки. И ребёнок стал, кажется, затихать.
— А ты кто такой, чтоб мнэ вопросы задавать, э⁈ Мэня весь город знает, а ты приэхал, книжки старые купил — а Зураб тэбэ отвэчать должэн⁈ — он будто специально заводил себя. Я общался и с грузинами, и с армянами, и с менее титульным южными национальностями — при всей их энергичности и экспрессии они редко вспыхивали на ровном месте так, как этот.
— Я могу вернуть долг. Это моя сестра. Родне нужно помогать, да? — Пятно в нём тянуло лучи-отростки наверх, к голове, будто пыталось посмотреть на меня его глазами. Или выстрелить спорами.
— Помогать надо, да. Зачэм врёшь мнэ, э? У Лиски нэт родни, одна она с рэбёнком, никого нэт большэ из Змээвых, нэ осталось! — в чёрных глазах бились сомнение, хищная жадность и не менее опасный интерес.
Я, тщательно сдерживая удивление, достал из нагрудного кармана книжечку с документами, вытащил из неё розовый прямоугольник водительского удостоверения и поднёс к носу грузина. Хотя уже точно знал, что он вовсе не грузин.
— Э, ты смотри, точно! Вот это да! Поздравляю, Лиска, родню встрэтила! Если твоя родня долг вэрнёт — я с тобой вмэстэ радоваться буду, — взгляд Зураба метался змеёй с меня на мою фотографию в правах и обратно. А я запоздало подумал, что прятаться совсем не умею.
— Пятьдэсят восэм тысяч должна, — жадность победила.
— Пятьдесят две, Зураб! — плачущим голосом воскликнула Лиска.
— Э, так на той нэдэлэ было, считать нэ умээшь⁈ — вновь взвился носатый.
— Не кричи, ребёнка пугаешь. Я сейчас вернусь, — в глазах женщины были страх и растерянность. У Зураба — азарт и предвкушение. Пятна в матери и ребёнке перестали биться в такт с чернотой внутри него.
Я очень надеялся, что он не пойдёт за мной к машине. Не хотелось разговаривать совсем, а с ним — в особенности. В бардачке Форда лежал конверт, что вручил Мастер. Там, кроме денег, лежал листок с копией расписки, что какой-то неизвестный мне Гаврилов В. М. получил от Змеева Я. П. три золотых империала 1910 года и передал за них по сто десять тысяч рублей за каждый. Учёт у Мастеров был железный. Вряд ли эта бумага пригодилась бы мне в плане подтверждения доходов, скорее наоборот — подтвердила бы незаконный оборот драгоценных металлов. Но чисто с точки зрения персональной бухгалтерии была вполне к месту. А, может, так и принято было у этих тайных слесарей, не знаю. Я неприметно, как мне показалось, осмотрел на ходу парковку и округу, сел в машину, отсчитал двенадцать оранжевых бумажек с памятником генерал-губернатору Муравьёву-Амурскому, и вышел наружу. Форд дисциплинированно пикнул и щёлкнул центральным замком мне вслед, будто просил не задерживаться.
— Держи, Зураб, — я протянул сложенные вдвое купюры носатому, который тут же выставил вперёд ладони с толстыми согнутыми когтями пальцев. — Только расписку напиши сестре, что долг полностью выплатила и ничего больше тебе не должна.
Деньги ушли в карман прямо из-под рук грузина, который, кажется, едва не вцепился в меня. Он тут же, только что не вприпрыжку, отскочил к своему прилавку, с хрустом вырвал из общей тетради на пружине листок и спешно начал строчить на нём, хмуро поглядывая на меня из-под бровей.
— Смотри, э! — листок лёг на стойку, не покидая толстых пальцев. Я не вынимал рук из карманов, чтобы не вынуждать черноглазого дёргаться.
Криво и с ошибками было написано, что Змеева Алиса Павловна вернула Георгадзе Зурабу Давидовичу денежную сумму пятьдесят восемь тысяч рублей в уплату долга. Он в свою очередь сумму принял, долг считается закрытым, и претензий стороны друг к другу не имеют.
— Алиса, посмотри, пожалуйста, — негромко попросил я подошедшую, но замершую в нескольких шагах за моей спиной, женщину.
Она подошла, прижимая к груди ребёнка. Розовый свёрток молчал, как и Пятна, большое в груди матери, и маленькое — в нём самом. Смотреть на то, как их щупальца-ложноножки тянулись друг к другу, будто стремясь порвать тонкие ткани мышц, кожи и тряпок поверх них, было тревожно и мерзко.
— Всё правильно. Кажется, — неуверенно повернулась она ко мне, прочитав написанное, судя по движениям глаз, дважды.
— Э! Конэчно, правильно! Что я, пэрвую расписку пишу? Поздравляю, Лиска, ай, павэзло тэбэ! — он говорил будто по инерции, просто так, вообще не глядя на нас, пересчитывая в третий раз деньги, словно надеясь, что их станет больше.
— Алиса, а где в городе можно поужинать? Я здесь в первый раз, ничего и никого не знаю, — начал я, отвернувшись от Зураба. — Покажете? А магазин, думаю, на сегодня можно закрыть.
Онемевшая владелица книжного только кивнула. Оглядываясь, подошла к своему закутку, убрала со стола тетрадку с записями в ящик, который, судя по звуку и движениям, заперла на ключ. А проход загородила красной ленточкой, на которой по центру висела картонка с надписью «Закрыто», написанной той же самой рукой, что и ценники на книгах. Коляску предварительно выкатила наружу. И всё это — одной рукой, потому что во второй заинтересованно крутил головой младенец. Так и не идентифицированный мной гендерно.
Я подхватил детский транспорт, такой же выцветший и потёртый, как и то, во что был завёрнут и одет ребёнок, и спустил вниз. Хозяйка шла за мной по пятам, и я, кажется, затылком чуял её встревоженный взгляд. А ещё — бойкую речь Зураба, доносившуюся сверху. Акустика в домах быта всегда была на уровне, тем более в полупустых. На улице я поставил коляску, отметив попутно, что переднее левое колесо у неё держалось на соплях. Вышедшая Алиса положила розовый свёрток внутрь, подняв полукруглую крышу над головой. Ткань козырька-купола была протёрта в нескольких местах и аккуратно заштопана нитками. Разноцветными.
— Так что насчет поесть? — я старался быть вежливым.
— Тут в соседнем доме бар, но как там кормят — я не знаю. Через дорогу есть суши-бар, но там, простите, тоже не была, — она говорила дрожащим от волнения голосом. — А давайте я лучше сейчас забегу, куплю в «Магните» и накормлю Вас дома — мы вон там живём!
Алиса показала ладонью на трёхэтажный домишко на два подъезда, что прятался за высокими старыми липами. На торце дома красовалась яркая вывеска магазина разливных напитков. Крыша была не плоская, а четырёхскатная, с чердачным окном, пристально разглядывавшим меня с фронтона. С боковых скатов поднимались какие-то трубы. Надеюсь, не печного отопления. Видимо, я слишком долго тормозил, разглядывая здание, потому что когда отвернулся — матери с ребёнком уже не увидел. Мимо пройти она не могла. Значит, видимо, нырнула обратно, в упомянутый «Магнит». Коляска стояла пустая.
Она вышла через минут двадцать — наверное, очередей в сетевом продуктовом отделе ЦУМа не было. Переложила свёрток, а в ноги ему определила пакет с покупками. И, махнув мне, покатила скрипучий транспорт к так удивившим меня плодово-овощным развалам на картонках под липами. Я проследовал за ней. К пакету прибавились кульки с зеленью, прямо на одеяльце легли по бокам две помидорины и три огурца. Бабулька-продавщица говорила с Алисой, как давняя знакомая или родственница, а на меня поглядывала очень подозрительно.
Коляска осталась прямо возле двери подъезда. Хозяйка книжного подхватила ребёнка, сложив между ним и собой салатный набор. Пакет из «Магнита» я еле успел зацепить сам, и пошагал за ней. В подъезде было просторно, прохладно и неожиданно чисто. И до квартиры оказалось всего пять ступенек — первая дверь налево, крашенная неровной оранжевой краской, оказалась нужной.
— Проходите, пожалуйста! — раздалось из квартиры. И я шагнул следом, будто вампир, дождавшийся приглашения в чужой дом.
— Можно не разуваться! — донеслось откуда-то из глубины, наверное, из кухни.
Я предложению не внял, стянув кроссовки. Заходить в гости обутому — некультурно, мне так с детства говорили.
— Проходите в зал, я скоро! — на кухне что-то звякало, шуршало, лилась вода и раздавалось увлечённое гугуканье малыша.
В зале было просторно. Хотя, скорее, пустовато. Стенка напротив двери была из трёх битком набитых книжных шкафов и одного, видимо, платяного. Слева стоял диван, рядом с ним — детская кроватка. На полу — ковёр с геометрическим узором. И протёртыми дорожками от шагов по двум углам. Видимо, его заботливо переворачивали, чтоб протирался равномерно. На стене над диваном — другой ковёр, поменьше. Такие, кажется, называли гобеленами. На этом красовалось «Утро в сосновом бору» Шишкина. Ровно посередине — фото в рамке, большое, чёрно-белое. По центру — девчушка, напоминавшая Алису. Только возрастом лет десяти. Справа, положив руку на плечо дочери, за ней стояла мама. Сейчас дочь была больше похожа на неё, чем на себя в детстве. А чуть позади слева, одной рукой обнимая женщину, а вторую положив на второе плечо девчонки, стоял, улыбаясь, мой батя.
Глава 10История Алисы
Я был уверен, что после лесника дяди Мити, откровений Дуба, сожжения паразита, бесед с Мастером и монахом меня уже вряд ли можно чем-то удивить. И снова ошибся.
Отец смотрел со снимка точно так же, как с фотографий в семейном альбоме. Или тех, что висели на стенах дома в Вороново. Глубокие продольные морщины на лбу, лучащиеся — в уголках глаз, левая бровь чуть выше правой. Кажется, вот-вот разведёт руки и скажет: «Вот такая петрушка, сынок». Хотя я точно знал — не разведёт. И не скажет.
Пытаясь хоть как-то оторваться от его внимательного, чуть насмешливого взгляда, я с усилием заставил себя отвернуться от вышитых медведей, замерших на гобелене. Глаза скользили по книжным полкам передо мной, тщетно пытаясь за что-нибудь зацепиться. Наконец, удалось. Книга была едва ли не наполовину вынута из ряда, и по обложке было видно, что доставали и перечитывали её часто. Сегодня, совсем недавно, я купил точно такую же. Она и ещё три других приобретения улеглись в бардачке Форда, надёжно скрыв конверт Мастера. «Сто лет тому вперёд» такими же мультяшными буквами было написано на корешке. Из книги выглядывали закладки на таких же полосках из обычных листков в клетку. Той же ширины — четыре клеточки.