— Неплохо для одного дня, Ярослав, очень неплохо. Но, если я правильно понимаю, путь твой только начинается. Говори, что надумал? — спросил он после рассказа о том, как дорога привела нас к нему в полуподвал.
— Куда ехать — я знаю. Кого искать — тоже. Где — наверняка разберусь на месте, — я говорил медленно, глядя на экран, где показывали бескрайние просторы тайги, снятые с квадрокоптера. Крайне умиротворяющее зрелище. И своевременное. Но раньше я никогда не вглядывался в деревья, казавшиеся одинаковыми, с таким вниманием. И не пытался найти среди них одно, что было бы значительно больше прочих.
— Есть шансы, вполне себе реальные, что меня будут искать. И мне совсем не хочется, чтоб нашли. В Белых Берегах осталась куча ниток, что ко мне тянутся. И пауков, что на них сидят, — Шарукан кивал, будто подбадривая, поощряя говорить дальше.
— Алисину квартиру надо продать. Бизнес, а точнее товарные запасы — тоже. Форда надо менять, — тут я даже вздохнул. Старый друг был привычным и родным, нас многое связывало. Но, судя по словам Мастера, никто не дал бы гарантии, что невесомая и невидимая глазу семечка-спора не путешествует до сих пор где-то в недрах системы вентиляции и кондиционирования. И после химчистки, мойки и замены фильтров такая гарантия тоже не появится.
— Это несложно. Когда к отцу Сергию собираешься, — старый Мастер назвал Хранителя старым именем.
— Завтра, чего ждать-то? Если я правильно понял просьбу Дуба — медлить нельзя. Вряд ли я ещё какую-то родню по дороге встречу, чтоб поменять один день на две жизни, — я пожал плечами.
— Ты правильно всё сделал, Ярослав. А случайности, — начал он.
— … неслучайны, — подхватил я. Шарукан по-доброму, светло улыбнулся и подставил мне правую ладонь. По которой я и хлопнул.
Ночью мне снился странный сон. И он вряд ли был связан с ягодно-виноградным напитком — выходили мы из ресторана, кажется, ещё свежее, чем входили в него. Почему-то казалось, что дело было в глотке отвара из старого зелёного термоса.
Холодно. Сыро. Поздняя осень.
Странная легковая машина, серая, древняя на вид, ехала по просёлочной дороге, старательно объезжая лужи и просто ямы, без воды. За ней, бодро проваливаясь в те самые выбоины, поднимая тучи холодных грязных брызг, прыгал тентованный грузовик. С чёрными крестами на борту и двери.
Легковая остановилась, открыв двери странно, задом наперёд. Из неё по очереди выбрались три фигуры. В блестящих кожаных плащах. Начищенных сапогах. И фуражках с высокими тульями, на которых распахивал крылья орёл. И со сдвоенными молниями на петлицах. Грузовик остановился позади, оттуда посыпались солдаты в полевой форме, без плащей. Троица подошла ближе к высокой кривоватой осине, что росла прямо возле обочины. На стволе дерева белел участок со снятой корой. Там что-то было начерчено, но что именно — отсюда не разглядеть. Обсуждая что-то громко, срываясь на крик, офицеры были заняты общением и собравшей на себе всё внимание картинкой на дереве. Поэтому не обратили внимания на ветер, что поднялся листве. И на ветку, что сломал сильный порыв. Падая аккурат между ними, она едва коснулась их лиц чудом сохранившимися на ней листьями. На землю одновременно упала и ветвь, и три офицера СС. Направленные в эти края личным приказом барона Филиппа фон Лютцельбурга, руководителя отдела ботаники Аненербе. Общества по изучению истории и наследия предков, как убедительно говорили его создатели. На листе с текстом приказа стояла виза Во́льфрама Зиверса, генерального секретаря этой организации.
Бойцы высадили в окружающий лес почти все патроны, прежде чем подобраться к телам офицеров. Один, кажется, ещё шевелился. Обратно машины, легковая и грузовая, ехали, не обращая на дорогу и рельеф ни малейшего внимания, под панические крики водителей и пассажиров.
На следующий день из рычавших грузовиков, замерших чёрным кольцом вокруг деревни, которых понаехало видимо-невидимо, выскакивали солдаты с ничего не выражавшими лицами. И точно такими же эмблемами на кокардах. Только на эмблемах не было кожи и мышц — только черепа и скрещенные кости под ними. Больше трёх сотен жителей этой и ближайших деревень были расстреляны ими в тот день. Из пулемётов. Патронов никто не считал. Леса прочёсывали остаток осени и половину зимы. А когда сошёл снег — сожгли деревню дотла, вместе с ближним лесом. Далеко, в нескольких километрах от чёрного пепелища, скорбно опали едва появившиеся листья на старой Осине. Дерево оплакивало погибших родичей. Под ним стоял на коленях с непокрытой головой небритый мужчина в ватнике, с густой проседью в тёмно-русых волосах. Из-под больших очков с сильными линзами текли слёзы.
Просыпаться было физически больно. Казалось, за ночь меня всего свело судорогой, и теперь для того, чтобы принять любую другую позу, нужно было сперва долго разминать окаменевшие мышцы. За этим занятием меня и застал Шарукан, зашедший в комнату без стука.
— Громкие сны ты смотришь, Странник. Павлика разбудил, — говорил, вроде, неодобрительно, но мне почуялась тревога в его глазах.
— Деревня… сожгли… эсэсовцы, — еле слышно просипел я. Видимо, голосовые связки тоже надо было как-то размять сперва.
— Про Хацунь, значит… Так и подумал я. Павлик видел страх и много боли. А ещё тоску, страшную, неизбывную, нечеловеческую. Правду, знать, говорят, с того времени и пошла на спад сила нашего Дерева. Последнего в этих краях, — грусть в голосе Мастера тоже была острой, ощутимой почти физически.
— Как… Павлик… — наверное, Шарукан больше угадал, чем услышал. Потому что понять тот хрип и скрежет, что выходил из горла, я бы и сам не смог.
— Первая Речь. Начальная, родовая, элементарная. Детям она доступна с рождения, даже раньше. Потом забывают, когда переучиваются словами говорить, а не мыслями. Родители их не понимают — а объясняться-то как-то надо?
Интересно. Но очень похоже на правду. Я в детях, конечно, специалист не то, чтобы небольшой, а, скорее, никакой вовсе, но почему-то мне показалось, что Мастер прав.
— Хорош лежать, весь день проспишь. Поднимайся, пойдём. Твои-то завтракают уже, — нетерпеливо махнул рукой Мастер. И тут же не по возрасту быстро прыгнул вперёд. Потому что я, стоило опустить ноги и подняться, тут же «поплыл» в сторону.
— Всё забываю, что ты недавно… — непонятно проворчал Шарукан, подхватив меня подмышки и усадив обратно.
Его пальцы пробежали по голове и плечам, будто наступая на какие-то нужные и правильные следы, указывая дорогу, по которой тут же побежала кровь в «забитые» до этого времени мышцы. Хотя, помня про размер его ладоней — скорее, не следы указывая, а прокладывая новую шестиполосную магистраль. Миллионы иголочек впились в верхнюю часть туловища и голову, будто в муравейник упал. Но в какой-то детский, щадящий — места укусов не жгло, и проходили они быстро. На ниве мануальной терапии потомок древних кыпчаков в столице наверняка бы поднялся в заоблачные финансовые выси в два счёта. Вот только это явно было ему незачем.
К столу, накрытому в соседней комнате, я вышел на своих ногах вполне уверенно, заглянув по пути в соответствующие времени и графику места. Меня ждала Алиса с Павликом, развалившемся в каком-то модном детском полулежачем кресле такой высоты, что он словно тоже восседал за завтраком наравне со всеми. И смотрел он больше на Венеру, жену Мастера. Судя по его заинтересованной мордочке, она что-то рассказывала ему. Не вслух.
— Доброе утро, — голос сестры сегодня звучал гораздо лучше. Он в принципе звучал, а не скрипел, плакал или чуть слышно шелестел, как вчера.
— Доброе, сестрёнка, — махнул я рукой, садясь рядом. А сам попробовал «потянуться» мыслями к племяннику. Хотя бы какими-то совсем простыми. Что там детям говорят? «Утю-тю-тю-тю»?
Вздрогнули одновременно и он, и Венера. Павлик закрутил головой, будто пытаясь найти источник звука, и зашлёпал губами, вытянув их трубочкой. Повторяя «Тю! Тю!».
— Громко очень. Но для первого раза сгодится, — улыбнулась мне жена Мастера. — Много Яри вложил в мысли, тебя, наверное, и дома услышали бы сейчас.
И тут же досадливо поморщилась. Видимо, поняв, что дома меня слушать некому. У меня и дома-то нет.
— А как определять, сколько Яри и когда требуется? — спросил я, двигая к себе чашку. Судя по запаху — там был кофе, свежий, крепкий и горячий.
— Это как ходить или на велосипеде ездить. Или дышать. Сам понимаешь, когда нужно больше вдохнуть, а когда чуть-чуть. Не знаю, как объяснить, — сочувственно развела она руками.
В это время зашёл Шарукан, с какими-то документами в руках.
— Ну что, давайте знакомиться! — бодро начал он, раскладывая книжечки перед собой.
— Итак, Станислав Пчёлкин, город Вязьма, двадцати восьми лет от роду, — прочитал он, дальнозорко прищурясь, в первой, и протянул её мне.
Я посмотрел на собственную фотографию, ту самую, страшнее которой только её ксерокопия. Не знаю, как профильным специалистам-криминалистам, но мне паспорт показался вполне себе настоящим. Даже подпись была такая же дебильная, как и в моём. Вернее, совершенно идентичная.
Алиса фыркнула. Я поднял на неё глаза и тоже улыбнулся. Она сейчас была очень похожа на батю — он когда смеялся, то так же нос морщил. Я тоже.
— Чего смешного? — исключительно для порядку спросил у сестры.
— Стасик Пчёлкин! Как будто из «Ералаша», — рассмеялась она уже по-настоящему.
— Погоди, сейчас твои почитаем. Будешь Зина Корзинкина, — пробурчал я, но не выдержал и тоже разулыбался.
— Пчёлкина Елизавета, та же Вязьма, но двадцать лет, — красная книжечка, ловко пущенная огромной ладонью, остановилась аккурат возле её рук. А Алиса совершенно по-детски показала мне язык. Ну точно, натуральный «Ералаш».
— Вот права, держи, — мне достался розовый пластиковый прямоугольник с теми же именем и фамилией. Только категорий открыто было три. Как удачно — всегда мечтал научиться на мотоцикле ездить.
— Вот охотничий билет, — коричневая книжечка легла рядом.